ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ - ВЛАДИМИР СИНЕНКО

— Ну-ну, что с ним? Как же, помню, бедовый юноша!

— Сделал, как ты ему присоветовал, — поступил добровольно в армию. Сказал: «Буду вести революционную работу среди солдат!» Что еще... Да! По приказу харьковского губернатора арестован гудок «отца» — паровозостроительного завода...

— Ври, да не завирайся! Гудок —не человек.

— Сам видел, как его сняли, опечатали. Ростом с меня, словно пятиведерный самовар, и тоже медный! В котельной распоряжался полицмейстер: «Теперь уж этот горластый не будет звать рабочих на забастовки, служить преступной связью меж заводами».

— Смешно и наивно! Болван. Разве этим революцию остановишь?

Неделя в дороге. У пристани Камско-Воткинского завода пароход, на котором плыли Федор и Дима, поставили в затон до весны. Реку уже властно схватывал тонкий ледок. До Перми по Каме еще верст триста, напрямую двести, а до ближней станции железной дороги — около ста. И деньгам опять конец. Не то что телегу нанять — на харчи ни копейки! А тут еще груз — нелегальный, опасный.

Однако что раздумывать? Сергеев и Бассалыго подтянули пояса и зашагали к станции по замерзшей кочковатой дороге. Хоть одеты были легко, но через версту от них повалил пар. Диме поклажа казалась стопудовой. Он предлагал:

— Давай спрячем ее в лесу, а потом приедем за ней.

— Столько тащили, а теперь бросить? — говорил Федор и взваливал на себя двухпудовую корзину. Холодно, ноги от голода подкашиваются, но литературу надо доставить в Пермь.

Оглянувшись на трубы Боткинского завода, Федор сказал:

— Знаменитое предприятие! Такое поискать.

— Да ну его! — Дима вытирал пот и клал в рот щепотку снега. — Завод как завод... Грохот, копоть и соки из рабочего выжимают.

— Да будет тебе известно, что здешние умельцы-мастеровые сработали шпиль для Петропавловской крепости в Питере.

— Если мне и придется любоваться Петропавловской в натуре, то лишь из-за твоего упрямства. — И Дима с сердцем оттолкнул от себя корзину. — Безумие! В первой же деревне нас задержит староста.

— Нельзя нам заявляться в Пермь с пустыми руками, — упрямо твердил Федор.

Села обходили стороной, спали в лесу. Оборвались, продрогли и отощали. Три дня добирались до станций, а там сели на платформу, груженную чугунными чушками.

Вот наконец и желанная Пермь!

УРАЛ — СТОРОНКА РАЙСКАЯ

Созвав городской комитет, Федор представил пермякам Диму и остальных прибывших товарищей. Они обогнали его в пути. Диму назначили пропагандистом, его брата Костю — военным организатором, а Саше Васильеву поручили держать связь с партийными организациями губернии. Нашлась работа и Роосохатскому. Мария Игнатьевна сидела надувшись и наконец взорвалась:

— Наговорил мне ваш Артем про этот Урал! Дескать, не край, а сущий рай. А у вас тут уже в ноябре за двадцать градусов мороза! Знала б — оделась потеплее. Уговорит и покойника...

Все расхохотались. А Федор смущенно улыбнулся:

— Не волнуйтесь, Мария Игнатьевна! Приобвыкнете... Скоро здесь небу станет жарко. Поедете в Кунгур — он южнее Перми, и организация там самая сварливая, беспокойная — озябнуть не даст.

Когда смех утих, Федор высказал свои соображения. Революция пошла на убыль, но правительство чувствует себя неуверенно и потому созывает Вторую Государственную думу. Надеется обмануть народ этой жалкой подачкой, утихомирить его революционный пыл. Но изменилась тактика большевиков — не бойкот, а участие в выборах! Дума должна стать местом для обличения самодержавия.

Приезд Артема приободрил пермяков. Рабочие сравнивали его со Свердловым: «Из одного теста!»

Слова Ленина: «Завоевать Урал» — стали девизом Федора. Он сплотил вокруг себя все честные и преданные революции силы пермяков, даже многих из тех, кто раньше склонялся к эсерам или меньшевикам. Организация скоро сильно увеличилась. Свыше семи тысяч членов партии! .

Однажды полиция произвела настолько тщательный обыск на квартире у Федора, что даже тесто у хозяев в квашне переболтала. Федор переселился к братьям Бассалыго, потом перебрался к железнодорожнику Алеше Шпагину — Кувалде, которого сманил сюда из Сормова. А сейчас, когда рабочие Урала выдвинули Шпагина в депутаты Государственной думы, Федор стал иногда ночевать в городской библиотеке—«Смышляевке», в каморке сторожа Якова. Здесь был открыт пункт по подготовке выборов депутата в Думу от «неимущих слоев населения», здесь же подпольщики хранили нелегальную литературу и даже заседало окружное бюро партии.

Как ни странно, охранка не устраивала обыска в библиотеке. Видимо, чего-то выжидала.

В читальне сидели явные пшики. Листая журналы и книги, они внимательно наблюдали за посетителями.

Паролем подпольщиков служили слова, обращенные к библиотекарше Зое Будриной:

— Дайте-ка мне второй том «Капитала» Маркса! Нет? Жаль, жаль...

Но вскоре заменили пароль более осторожным: «Что-то не вижу «Дружеской речи»?» — так называлась газета черносотенцев.

Перед закрытием читальни Артем подавал команду:

— Ну-ка, дружище Яков, ставь самоварчик.

Кто-нибудь отправлялся за колбасой, за сахаром и булками. Шум, разговоры, все снуют по залу под перекрестными взглядами сыщиков. Пора выживать их отсюда! Чтобы напугать шпиков, Артем вполголоса, но так, чтобы слышали все, говорит библиотекарше:

— Зоя! Веревочку б, а?

Ближайший филер бледнеет, начинает ерзать на стуле.

— Зачем вам веревочка, Александр Иванович? — невинно спрашивает библиотекарша, а Федор отвечает приглушенным басом:

— Видите того, в углу? Притащился за мной.

Сыщик не выдерживает и опрометью вылетает на улицу.

— Одной собакой меньше, — удовлетворенно кивает Федор и снова оглядывает зал.

Наконец остаются только проверенные люди.

Федор часто брал у Зои почитать на сон грядущий литературные новинки. Как-то она дала ему декадентский альманах «Шиповник». Поздно ночью, когда Будрина еще возилась с карточками каталога, он выскочил из комнаты Якова:

— Ну и дрянь этот Сологуб с его «Навьими чарами»! Гниль, упадничество.

— Да ведь нынче многие так пишут.

— Выбросить все подобное из народных библиотек, выбросить! Возьму-ка я лучше Шекспира.

Великим англичанином Федор зачитывался до утра. Драматург умел гениально раскрыть в своих пьесах богатство и противоречия человеческой натуры, показать величие и падение человеческих душ, обнажить людские страсти, зло и общественные пороки, талантливо переплести трагическое и комическое. Вот почему Федор иногда среди ночи вдруг разбудит товарищей и кричит:

— Нет, невозможно, весь сон к чертям! Слушайте же, слушайте! — и с чувством декламирует:

Безумные! Товарищи и я.Судьбы святой мы исполняем волю,И даже сталь не так закалена.Чтоб нанести удар ревущей буре,Чтоб умертвить упругую волну...

Ну, скажите, что это не про нас и не про самодержавие?

В БАШНЕ ПОД ЗАМКОМ

Собрание на квартире учительницы Ольги Патлых кончилось, и Федор, соблюдая обычную осторожность, выскользнул на улицу. Расходились по одному. Мороз пощипывал щеки, под ногами приятно похрустывал еще крепкий мартовский снежок. Зима на Урале долгая.

Квартала через три Сергеев довольно усмехнулся: кажется, обвел здешних шпиков! Они в последнее время не давали житья.

И вдруг Федор услышал за спиной торопливые шаги. Не оглядываясь, одним боковым зрением он уловил позади себя чью-то тень. Сергеев вильнул в сторону, но навстречу выскочили городовые с револьверами в руках:

— Стой! Руки вверх!

Прикинувшись обывателем, на которого напали грабители, Федор бросился в переулок и заорал:

— Караул, грабят!

Прием не удался. Впереди еще полицейские. Сбив Федора с ног, они с трудом связали его. Силен, как таежный медведь!

Федор пришел в себя лишь в тюремной камере. Тяжелая дверь захлопнулась за ним с визгом и скрежетом.

«Замурован, отрезан от жизни...» — вспомнились Сергееву невесть откуда взятые слова. Из песни или из книги, а может, просто кто-то их произнес. Замурован — да! Но от жизни не отрезан. И здесь есть жизнь — своя, конечно. Что ж... Отведаем харчей еще и пермской тюрьмы.

Сейчас, лежа на тюремной койке, Федор недоумевал: почему «фараоны» обыскивали его с опаской? Словно он был обвешан бомбами. Странно, очень странно... И это «руки вверх!». Так обычно берут не политических, а опасных убийц.

На допросе многое прояснилось. Следователь гаркнул:

— Попался, душегуб! Фамилия, откуда родом, звание?

— Не тыкайте, — строго сказал Федор. — Паспорт у вас.

Щуплый следователь насмешливо разглядывал узника.

— Политического из себя строишь? — с издевкой произнес он и зашипел, как гусак: — Не ври, разбойная морда! Нам доподлинно известно — ты из шайки Лбова! В каком она сейчас лесу?

«Лбовец? Вот оно в чем дело!» — изумился Сергеев, еще не зная, радоваться или печалиться. Итак, его приняли за одного из тех дружинников-боевиков, которые в позапрошлом, 1905 году, после поражения на Мотовилихе — пермском пушечном заводе, — ушли в тайгу. «Лесных братьев»—так они себя назвали — возглавил беспартийный Александр Лбов. Малограмотный, безумно смелый, он ранее служил в царской гвардии. Но из казармы, с ее муштрой, карцером и рукоприкладством офицеров, он вынес лютую злобу на самодержавие. Дерзкие налеты Лбова на полицейские участки, ограбления банков и почтовых поездов наводили страх на местные власти. Зато бедный люд всячески помогал «лесным братьям». Но партизанщина и «эксы» мало-помалу превращали лбовцев в обыкновенных разбойников, обреченных на виселицу и каторгу. Партия осуждала авантюры лбовцев — они приносили больше вреда, чем пользы, порочили революцию. Немало сил потратил Федор на то, чтобы вырвать из глухой тайги вчерашних дружинников, попавших на удочку эсеров и анархистов. Но многие еще в лесу. И вот...