Львенок - Йозеф Шкворецкий

Но барышня Серебряная принимала симпатичные позы рядом с сенбернаром, который был почти с нее ростом, и рядом с явно склонным к шизофрении той-терьером, избалованным настолько, что половинка косточки, служившей материальным довеском к медали, так и осталась валяться на траве несъеденной. Она ласково прижималась лицом к мальтийским пинчерам (глаз не видно, а носы большие и черные), и к желтым клыкам грозного дога, что в порыве игры чуть не уронил ее на газон, а сахар проглотил целиком, даже не жуя, и к достойным селадона бородке и усам карликового пуделя, похожего на экзотического негритянского божка. Наконец до меня дошло, что друзья божьих тварей, кажется, намерены составить из этих фото настенный календарь. И тогда я решил, что впервые в жизни куплю себе календарь. Ни разу я его не покупал. Нужды не было. Я не планировал свою жизнь, а то, что меня интересовало на данный момент, всегда держал в голове.

Я остановил фотографа неподалеку от мужского туалета.

— Простите, пожалуйста! Для кого вы делаете снимки этой девушки с собаками?

Он окинул меня оценивающим взглядом.

— Желаете снимочек?

Я кивнул.

— Из этого получится серия открыток, — объяснил мужичок. — Это сейчас пользуется спросом. Киноактрисы, знаете ли…

— Ну да. Писатели…

— Они тоже, — как-то нехотя признал фотограф. — Но все же главным образом девушки — и еще животные. Вот мне и пришло в голову объединить это в серию под названием «Красавица и зверь». Ничего идейка, а?

Теперь я, в свою очередь, угадал его подавленную, однако неудержимо рвущуюся наружу страсть к частному предпринимательству.

— А могли бы вы сделать для меня… частным образом… одну такую серию?

Он деловито записал мой адрес и пообещал выслать фотографии в течение двух недель наложенным платежом.

И это тоже случилось в моей жизни впервые. Мне никогда не были нужны фотографии. С меня хватало и оригиналов. А сейчас вот взял и заказал целый набор.

В ресторане самообслуживания я занял очередь за барышней Серебряной. Она меня не видела, повсюду царили давка и суматоха, потому что дело касалось еды. Я со своим деревянным подносом тащился за манящими кофейными плечами и вдыхал аромат ландыша.

Она вела шутливый спор с толстяком-диктором о том, что следует есть. Диктор рекомендовал свиную отбивную — потому как ей надо поправиться, а то она худая, как щепка. Барышня Серебряная в своей обычной манере закатывала глаза и тоном столь же наигранным, как и тон этого трактирного шутника-самоучки, ужасалась своей стремительно увеличивающейся талии. При этом талия у нее была тоненькая, такая, что я просто диву давался, как в столь крохотном пространстве может уместиться человеческий желудок. И болтала она такие банальности, что я ее просто не узнавал. Но это была она. Барышня Серебряная. И толстяк, тоже околдованный ее очарованием, рявкнул повелительно на повариху: «Отбивная, кнедлики, капуста — два раза!», а потом, похожий на опоенного шмеля, поплелся, спотыкаясь, следом за изумительной красоты попкой морской русалки в обеденный зал.

Когда они уселись, я подошел к их столику.

— Здесь свободно, барышня?

Она повернула в мою сторону знакомый антрацит.

— А, это вы! — произнесла она ледяным тоном. — Что ж, садитесь.

Я повиновался, чувствуя себя весьма неуютно. Барышня Серебряная представила нас друг другу — все так же холодно.

— Господин редактор Леден — господин Бартош.

— Бартош! Очень приятно. Бартош! — с воодушевлением воскликнул толстяк, протягивая мне руку. — Тоже любитель животных?

И он посмотрел на меня с невероятным дружелюбием.

Прежде чем я успел ответить, барышня Серебряная заявила:

— Господин редактор у нас специализируется по самкам.

На лице у толстяка отразилось недоумение.

— По самкам? Это как же… в исследовательских целях?.. Собачек изучаете?

— Барышня шутит, — сказал я. — Вы не обижайтесь, но я предпочитаю собакам кошек. Кошечек. — Говоря это, я старался проникнуть взглядом за антрацитовую преграду.

Толстяк немедленно почувствовал себя в своей стихии.

— Да что вы, молодой человек, как можно обижаться? Я и сам очень люблю кошек. Раньше-то я их не слишком жаловал, вечно их тошнит, да еще мебель когтями дерут. Но однажды я болел долго, а у нас тогда кот жил, трехцветный такой, знаете? И он всегда забирался ко мне в постель и садился мне на голову, честное слово, прямо на голову… и заводил свое «Мурррр!»… А потом начинал вылизывать мои усики. Я тогда пижонил, усики носил, такие маленькие, как у Гитлера, — засмеялся толстяк. — Так кот этой своей теркой раз по ним влево — а потом раз вправо, и пятнадцати минут не пройдет, а усы у меня уже как нафабренные. Барабас его звали. Эх! — вздохнул рассказчик. — Потом его, бедолагу, машина переехала. И с тех самых пор, друзья мои, я не даю кошек в обиду!

И он умолк и глотнул пива.

— Я тоже люблю кошек, — сказал я. — В особенности одну, такую, знаете ли, светло-коричневую.

— A-а, это у вас наверняка сиамская. Причем еще молоденькая. С годами-то они чернеют, — с искренним интересом отозвался диктор и отправил в рот целый кнедлик с горкой капусты величиной с теннисный мячик. Да и барышня Серебряная уписывала за обе щеки, позабыв о своей талии.

— Не знаю, — сказал я. — Не знаю, что это за порода. Я пока еще в ней не разобрался.

— Ну, если она светло-коричневая, то это может быть только сиамская. Еще такими бывают кошки с острова Мэн, но те обязательно бесхвостые.

— Нет, — отозвался я. — У этой все при ней. Только она очень злая.

— Может, вы с ней дурно обращались? — вмешалась барышня Серебряная.

— Да? — нахмурился толстяк и внимательно глянул на красавицу, а потом — мрачно — на меня.

— Нет, что вы, — открестился я. — Она у меня всего неделю.

Барышня Серебряная подняла брови и протянула мне ключик к тайне своего прошлого:

— Значит, с ней дурно обошелся кто-то до вас.

— Точно, так оно и было! — энергично согласился толстяк. — Вы не представляете, какими жестокими могут быть люди! На нашей улице я недавно побил двоих мальчишек. Вы не поверите, что они придумали! Поймали кота, зажали ему голову в тиски и стягивали до тех пор, пока у него череп не треснул!

Барышня Серебряная непритворно вздрогнула и побледнела.

— Да вы что?!

— Извините, что рассказал, — быстро произнес толстяк. — Я понимаю, что приличный человек такое и вообразить не может. Ну, и задал же я этим подонкам! А беднягу кота мне, к сожалению, пришлось добить, он и так уже едва дышал. Ей-богу, я думал, у меня сердце разорвется. Что ж тут удивительного, что я не сдержался?

— Какой кошмар! — прошелестела барышня Серебряная.

Толстяк одним глотком допил пиво и встал.

— А ведь суд не посчитал это смягчающим обстоятельством. Видите ли, родители этих хулиганов подали на меня жалобу. Что я, мол, допустил грубое насилие по отношению к несовершеннолетним. Нашлись, понимаешь, несовершеннолетние! Грубое насилие, оказывается! А сами-то они каковы? Замучили животное! И что? У одного из них рука оказалась перебита, ну да, я и не отрицал, но разве он это не заслужил? А второй недосчитался двух зубов. Просто у нас сейчас… — он безнадежно махнул рукой, наклонился ко мне доверительно и испытующе посмотрел своими наивными глазами. — Я не знаю, каких взглядов вы придерживаетесь, молодой человек, но во времена Первой республики такое бы случиться не могло. Тогда действовала буква закона: издевательство над животными, параграфы такой-то и такой-то. А сегодня? — он выдержал длинную ораторскую паузу, взирая на меня все так же простодушно. — Сегодня всюду сплошные поблажки… потому-то мы так и живем… причем в первую очередь ублажают всяческое отребье. Этакий садизм! Да я если увижу все равно кого, кто мучит бессловесную тварь, так я же и убить его могу! И никаких угрызений совести, молодой человек! Никаких! Таким уж я уродился! Я собой не владею!

— Вы сидели? — спросил я.

— Два месяца, — подтвердил толстяк. — Я, мол, рецидивист, и потому нет никаких оснований отдавать меня на поруки коллективу. — Эти слова он произнес весьма деловито, а потом извинился: — Прошу простить, я отлучусь ненадолго. Закажу еще пива.

Я молчал и смотрел на барышню Серебряную. Она играла со стаканом лимонада и не поднимала глаз от стола. Я сказал:

— Ловко вы мета провели.

— Я?

— Да, вы. Я поверил, что вы уехали в Либерец, а вы тем временем развлекались с Вашеком на гимнастике.

— Не могла же я догадаться, что вы туда не пойдете.

— Могли. Вы же знали, что я думал, что вас там не будет.

Какое-то время она молчала.

— Вы отдали свой билет Вере, да? — спросила она затем.

Я глянул прямо в антрацитовые глаза.

— Да. Чтобы ее утешил Вашек. И у меня получилось. Теперь я свободен.