Львенок - Йозеф Шкворецкий

А вот до чего дойду я? Я сел на скамейку в тени кустов, под луну. Она уже потеряла свой краешек. И была окружена мглистыми тучками. Итак, это дело сделано. Как ни странно, мне все еще было жаль чего-то. Но чего? Так уж водится на белом свете. Веру я уничтожил, а барышня Серебряная, похоже, вот-вот уничтожит меня. Так уж бывает на этом свете. Так о чем же я жалею?

За моей спиной раздались шаги. Я спрятал лицо в ладонях, чтобы ночной прохожий не разглядел его. Он миновал меня торопливо, чуть ли не вприпрыжку. Я бросил взгляд сквозь пальцы. Это был Вашек Жамберк, и он несся по Нусельской лестнице вниз, точно опаздывая на поезд.

Я ухмыльнулся. Что это он тут делает? Наверное, изнывал по Верушке в подворотне напротив, а потом увидел, что она со мной, и растерял всю свою смелость. Но он должен был видеть и наше с Верой прощание. Завтра он опять наберется храбрости. Шаги загремели по ступенькам, стали тише, замерли вдали. Проблема Веры Каэтановой была решена.

А я? Куда пойду я? И где окажусь?

Где? Ты же знаешь это, Карел Леден. Это неприличное слово. Но где еще ты можешь оказаться, идя за этой загадочной барышней Серебряной? И куда вообще ты хочешь дойти по дороге жизни, если из нее исчезли десять Божьих заповедей?

Глупости, сказал я себе. Мои занятия поэзией воспитали во мне склонность к напыщенности. Где я хочу оказаться? Разумеется, в постели барышни Серебряной. И больше меня ничего не интересует.

Глава десятая

Собачья жизнь

И вот воскресным утром я валялся в собственной постели, вновь охваченный тоской, и анализировал сложившуюся с Серебряной ситуацию. Вернее сказать, осколки ситуации, потому что изначально я вообще-то представлял все совершенно иначе. Квартирная хозяйка включила в кухне радио, и мне через стенку было слышно, как какой-то товарищ рассуждает о любви. Подходит ли для того, что есть между мною и кофейной розой, слово «любовь»? Не найдя ответа, я погрузился в воспоминания. Студентом я однажды влюбился в девушку с каштановыми косами, но вот как это было — уже толком не помнил. Это было страшно давно. Я уже забыл, когда именно. Я ломал себе голову, вспоминая, а вещавший товарищ за стенкой мешал мне. Он говорил красиво, его слова, куда более весомые, чем все возможные чувства, без спроса влетали в мою комнату, но я, ставший от обилия метафор почти невменяемым, собрал все свои остатки рассудка и заставил себя заняться холодным анализом. Я с незапамятных пор обожал детективы и (с предосторожностями) читал их даже тогда, когда на шкале вредоносности они занимали место между Оруэллом и «Подражанием Христу».[35] И вот теперь я взял на себя роль детектива в истории любви.

Возьмем факты, чистые факты. Для начала факт этой вот моей тоски. Мне вдруг стало тоскливо одному, раньше я за собой такого не замечал. В крайнем случае я скучал, а сейчас я страстно мечтаю, чтобы рядом со мной оказалась барышня Серебряная, страстно мечтаю о ее милой болтовне. Дальше: когда я в тот раз любил девушку с косами, мне и в голову не приходило, что с ней можно переспать. Я хотел быть с ней. Бродить вместе по лесу. Съезжать на лыжах со склона Черной горы в вихрях студеного ветра, под хмурыми тучами той давней зимы, когда все вокруг было исполнено поэзии. А сейчас Нусли, заурядное место жительства Веры Каэтановой, превратились для меня в поэтический город луны, и я, оживленно рассуждающий этим воскресным утром о морской русалке, тоже не помышляю о сексе. Еще неделю назад — да; еще несколько дней назад — да, особенно когда с ее плеча соскользнула бретелька платья. Еще вчера вечером, когда мыслями о постели я гнал прочь угрызения совести. Но теперь почему-то — нет. Не то чтобы я ее не хочу, просто я об этом как-то не думаю. М-да, видно, со мной дело плохо. Похоже, это любовь.

Я размечтался, и место холодного анализа занял потрясающий фильм, похожий на те, что в юности я прокручивал на внутренней стенке опущенных век, непременно только вечером, перед сном. Позже это прошло, у меня больше не было проблем с засыпанием. Кинолента, потрескивая, бежала вперед, на пятнистом потолке чужого жилья двигались эйдетические изображения моей Валерии в кадрах из миновавшей недели чудес.[36] Один за другим — и наплывы, и крупный план. Примерно на пятидесятом повторе у меня опять заработала логика, и картинки померкли. Я услышал голос радиотоварища за стеной, который призывал к взаимному уважению и откровенным межличностным отношениям. Не я, а он анализировал любовь с холодной логичностью тех, которые исследуют ее, но которым она не грозит. Она казалась ему неким клиническим явлением рассудка и чувств — причем искренних — двоих влюбленных людей. Искренних. А как обстоит дело в нашем с Ленкой случае?

Я еще раз мысленно детальнейшим образом пересмотрел все кадры с морской русалкой; теперь это еще больше, чем прежде, походило на детективную дедукцию. Начнем с числительного «двоих». Как продемонстрировал анализ, его необходимо вычеркнуть. Это явно односторонние отношения, хотя и…

Хотя… я в пятьдесят первый раз запустил киноленту, но не для рядового зрителя, а для придирчивого критика, выискивающего эпизоды, которые доказывали бы несообразность общего развития сюжета. Так как же обстоят дела, и что между нами происходит?

В воскресенье… пятнистый потолок послушно показал милую моему сердцу водную станцию… в воскресенье все выглядело многообещающе. Ни намека на отсутствие ко мне симпатии со стороны барышни Серебряной. Вроде бы самое обычное начало романа. Да и в понедельник в Манесе. И во вторник у Блюменфельдовой.

Потом на сцене появился шеф… на потолке возникла очередная картинка: лысый череп, да и вообще… не Жерар Филип. И однако как раз с этого момента в поведении барышни Серебряной что-то меняется. Почти неуловимо, но при этом весьма существенно. Слишком многое позволяла ему эта королевна-недотрога. Ерунда какая-то… Что за чушь о приятных на ощупь лысинах?! Зачем бы такой красивой самке льнуть к шефу, который ей не шеф?

Да, вот именно. Зачем? Детектив в моем мозгу, поднабравшись правил у Холмса, который утверждал, что самое невозможное и есть истина, принялся взвешивать вероятность того, что она хотела подразнить меня, спровоцировать на что-то. На потолке замигал да так и замер кадр вечеринки на баррандовской вилле: кофейная рука на блестящей голове. Несмотря на неподвижность и руки, и лысины, все во мне бурно запротестовало. Если это была провокация, то ее надо признать весьма успешной. Но потом-то Ленка этим не воспользовалась! Потом она обдала мета уничтожающим холодом на улице Девятнадцатого ноября, а на следующий день…

… меня обманули, или же она не поехала в Либерец случайно? Вряд ли обманули. Обман означал бы слишком сложное выстраивание алиби; пришлось бы подключать дирекцию, куда я самолично позвонил. А если бы даже и да, то — зачем? Чтобы на гимнастике она смогла встретиться с застенчивым Вашеком Жамберком без свидетелей, то есть без меня? Но она же должна была знать, что меня там не будет, да вдобавок ей пришлось бы разгадать придуманный мною план про Веру. А план этот, когда она отговаривалась поездкой в Либерец, еще даже не зародился. Короче, все это предполагало телепатие и ясновидение. То есть чушь.

Нет, Либерец в ее программе был, но только позже путешествие по каким-то причинам сорвалось, и она все-таки явилась на гимнастику. Но опять же — зачем? Сплошные «зачем». Хотела встретить там меня? Но если так, то почему не позвонила? У нее было целых три дня, пока я думал, что ее нет в Праге. Или, может, болтовня о том, что ей жалко Вашека, что если она и придет, то только ради Вашека, не была такой уж болтовней? Мы имеем факт: она пришла. Но мы имеем и другой факт: Вашек наплевал на нее и переспал с Верой.

И это знаменательный факт. На потолке разыгралась сцена, на сей раз созданная на киностудии моего воображения. Вашек у входа на стадион, и к нему с двух сторон одновременно устремляются две красотки, которые знают его и всей душой ненавидят друг дружку. Смена кадра. Вашек среди двух красавиц в ложе для почетных гостей. Он абсолютно растерян. Во время выступлений на перекладине он почти наверняка делился с ними своими вытверженными назубок впечатлениями о новой книге стихов Иржи Врхцолаба.

А что же наша барышня Серебряная? Как ей удалось подружиться с Верой? Я знаю, как: она в полной мере обладает редкой особенностью, присущей некоторым красивым самкам, завоевывать расположение особ того же пола. Я вспомнил восхищенные Дашины взгляды на вечеринке и снова сменил кадр. Вашек, терзаемый комплексами, провожает красавиц домой. Сначала он простился с барышней Серебряной, которая живет в самом начале этой волшебной улицы. Потом — как истинный рыцарь — он провожает Веру. На белом киноэкране потолка зажглась пошловатая луна, осветила пустынные тротуары, Верин заманчиво притихший дом. Крупный план Веры, униженной и оскорбленной, крупный план луны, крупный план Вашека, который, если бы не был столь застенчив, мог бы стать королем волокит. Сцена: Вера, находящаяся в известном всем женщинам настроении «а мне все равно», приглашает Вашека к себе выпить кофе. Жестоко терзаемый нерешительностью Вашек переступает заветный порог — крупный план порога. Проектор погас, картинки исчезли. То, что делала Вера дальше, находилось за пределами моей фантазии. Однако же она сделала это. Парадоксально, конечно, что именно Верушка смогла лишить тридцатилетнего девственника невинности. Но ей это удалось. Я сумел превратить в шлюху еще одну порядочную девушку.