Тайнопись - Михаил Гиголашвили

В конце передачи Лило объявило о ежемесячном наборе в школу оргазма — 6 занятий по 50 марок каждое. Показали комнату, где изможденный индус рассказывал о тантре, время от времени показывая на двух дюжих девках приемы и позы, а ученики внимательно следили за гуру. Научат и сертификат выдадут, в рамке: «Кончила под нашим наблюдением … раз, набрала … пунктов. Печать. Подпись». Охотников хоть отбавляй, но по блату устроиться можно.

Это была особая комната. Повсюду — на камине, на мраморных подставках, на узорном полу — тикали часы. Их было много — с маятниками и вертушками, фигурками и окошечками, амурчиками и знаками зодиака. Мы попали в тикающий мраморно-золотой сад. Посреди стояло старинное кресло. За окном была видна черная кирпичная ратуша, на ее стене мирно устроились кошки.

Франц сел в кресло, приглашая нас к дивану, по бокам которого, словно колонны, стояли одинаковые напольные часы в виде узких башенок.

— Mein Gott! — сказал Ханси, с открытым ртом присматриваясь к часам.

Он выглядел комично в своем двубортном пиджаке, джинсах и кроссовках. Обходя часы, он начал разговор о рококо и барокко, но Франц, указав на столик-каталку, предложил:

— Ром?.. Виски?.. Коньяк?..

Я ограничился обычным:

— Я бы выпил Smirnoff.

— Правильно! В дождливую погоду водка лучше всего помогает от скуки, — сказал Франц, а на заявление Ханси, что тот за рулем, уточнил: — Вы мои гости, я сам буду за рулем, так что выбирайте!

После стопки тиканье часов словно усилилось. Можно было различить быстрый цокот, размеренные щелчки, стрекотанье и спешный ход.

Франц, угадывая мои мысли, сказал:

— Все они идут по-разному. Но одинаково точно. Время вечно и бесконечно!

Он сидел глубоко в кресле, сцепив ручки и, как Будда, склонял голову то вправо, то влево, прислушиваясь к часам.

— Вон там ампир, — начал было Ханси показывать свои познания, но Франц отрезал:

— Нет. Это Швейцария, 19 век.

— Но верхняя часть…

— Нет, это не ампир.

— И сколько такие стоят?

— Это для кого как, — усмехнулся Франц. — Вещи такого рода твердой цены, как правило, не имеют. И чем они дороже — тем неопределенней их цена.

— Но примерно? — не унимался Ханси.

— Что ты пристал? Когда Франц видит клиента, он тогда решает, сколько ему сказать, — предположил я.

— Совершенно верно, — засмеялся антиквар.

Тут вдруг начало звонить, ударять в колокольцы, перебирать струны. По бокам дивана забухало. Затрещали ходики и нежно процокала незатейливая мелодия каминных часов с амурчиками.

Потом всё так же внезапно затихло. Тренькнул последний звоночек.

Франц был доволен.

— Так и смерть придет однажды, — засмеялся он.

Ханси всё еще ошарашенно смотрел на амурчиков. Мне стало тоскливо, но антиквар уже разливал по рюмкам. Вдруг послышался истошный визг: кошки начали драться на зубцах стены, и Франц с отвращением захлопнул окно, проворчав:

— Ненавижу кошек, гадкие твари!

Вот как ты думаешь, родной, существует ли звериный менталитет?.. Другими словами, отличается ли наша кошка от кошки западной?.. Ты скажешь — глупость, кошка есть кошка. Ан нет, и на зверей демократия сильно влияет. Тут недавно писали в газетах, что русские войска, уходя из Восточной Германии, помимо всего прочего, оставили целые стаи брошенных кошек и собак. И немцы, вместо того, чтобы отстрелять их, начали отлавливать и распределять по семьям и приютам для животных. В газетах стали появляться объявления типа: «Кто поможет сибирской кошечке-красавице обрести новую родину?»

Одна семья откликнулась, решив, очевидно, сделать приятное своему одинокому коту и памятуя об общепринятой тут версии, что русские самки — лучшие в мире. Но генеральская Мурка, вальяжная и толстая, так запугала бедного кота, что тот не то что спариваться с ней — к еде боялся подступиться, прятался под шкаф, голодал, нервничал и в конце концов заработал инфаркт, обошедшийся хозяевам в круглую сумму (один мой знакомый прооперировал глаукому своему кролику и заплатил за это столько, сколько ни один хирург у нас в год не получает). Пришлось срочно давать новое объявление: «Кто поможет обрести новую родину…», но молва распространяется очень быстро, и желающих лелеять русскую красавицу пока не нашлось.

Ханси, после неудачных попыток показать свою образованность, выпив наравне с нами, обильно покраснел с лысины до шеи. Рубашка на нем расстегнулась, и он с важным видом кивал головой, слушая, как Франц опять принялся ругать негров:

— Они мне физически неприятны, я чувствую, что их мир враждебен моему, я ненавижу их розовые мутные, как у коров, глаза… От них несет грязным бельем… Эти, в правительстве, о чем они думают?.. Сколько я еще должен платить за выкидышей из Ганы?.. И почему?.. Лучше я дам эти деньги своему сыну, который из-за этих ублюдков работу не может найти! Сколько еще терпеть? Я заработал эти деньги, а они только плясали и трахались под дудки в своей Африке, я был там, видел этих скотов!

Тут опять пошел перезвон и перестук часов, цокот и бубенцы. Гирьки заскользили вниз и вверх. Амурчики затрепыхались, молоточки забили. И начала громко выскакивать кукушка каких-то старинных славянских часов под сусальным золотом.

Франц, заметив мой взгляд, сказал:

— Эти я у Ёлки купил. Отличная машина. Я с детства обожаю часы. Они дают спокойствие. Первые часы мне подарил солдат-американец, когда они нас от немцев освобождали. — (Он кивнул в сторону нахохлившегося Ханси, который даже встал с дивана и прошелся вдоль стены, но промолчал). — Часы были карманные, дешевые, испорченные, но я начал их разбирать… С тех пор и пошло. Всю жизнь сижу в этом тиканье. Как в горячей ванне. Если тиканья нет — я схожу с ума, нервничаю, мне плохо… Ненавижу всё, что мешает мне сидеть тут в покое и слушать бег моих часов!.. — довольно яростно заключил он. — И через каждые четверть часа, заметьте, звон-перезвон! Не могу жить без этого.

— И коку, наверно, нюхаешь! — Ханси вдруг язвительно погрозил ему пальцем. — У вас тут это принято, а, колоться, курить, нюхать?.. (Упоминание о солдате-освободителе ему явно пришлось не по душе и он тоже решил подуксусить свою пилюлю.)

— А что, заметно? — Франц со смехом схватился за свой нос.

— Да, видно, через этот нос много гульденов прошло, или как там ваши деньжата называются, — продолжал наглеть подвыпивший Киса. — Видели сегодня ваш «зоопарк» около вокзала. Вот откуда зараза по всей Европе расползается!

— А правда, Франц, говорят, что у каждого порядочного голландца дома шкатулка с гашишем имеется? — перебил я его, вспомнив одно из первых посещений Амстердама, где в очень порядочной семье на столе, рядом с конфетами, стояла коробочка с гашишем. Тут же дети ели мороженое, старушки пили кофе, а кто-то сворачивал себе косячок, как ни в чем не бывало.

— Конечно, — сказал Франц. — Это высшая форма цивилизации — каждый делает, что он хочет.

— И у тебя есть?

— А как же.

— Покажи.

Франц, не вставая, дотянулся до резного шкафчика, взял с полки коробочку с деревянным голландским башмачком в виде ручки:

— Пожалуйста!

В отделениях лежали кусочки разноцветного гашиша, а в особом отсеке, под хрустальной крышечкой, белел порошок.

Ханси сунулся вперед:

— Что это?

— То самое, — ответил Франц.

— Не может быть! Попробуем? — спрашивал Ханси, то наклоняясь к коробочке, то поднимая на меня свои светлые глаза в розовых ободках.

— А не много ли тебе будет? Ёлка велела смотреть за тобой. Капли, водка, а теперь и кокаин?

— Капли — это просто лекарство. А водки я выпил всего три рюмки.

— Ну смотри, чтоб потом не жаловался.

Антиквар с улыбкой следил за нашим спором, сворачивая трубочки из специальной бумаги. Он аккуратно открыл хрустальную крышку и начал лопаточкой высыпать на стекло стола белые полоски кокаина.

— Осторожнее. Не дуньте и не чихните. Особая поставка, из Сан — Паулу. Там живет моя другая жена. Уже десять лет у меня есть жена в Сан-Паулу, осень и зиму я провожу там. А европеек ненавижу.

И они с Ханси, вспомнившим свою сбежавшую жену, начали обстоятельно ругать европеек, а я следил за тем, как мизантроп Франц споро манипулирует лопаточкой: подсыпает порошок, вытягивает и равняет бугорки — себе подлиннее и пошире, нам покороче и поуже, — и думал о том, что давно уже не боюсь никаких экспериментов, не заглядываю дальше завтрашнего дня и живу, как живется, словно птица небесная или гад ползучий.

Да, европейки — это тебе не наши добрые сердца и мягкие души, которые и пожалеют, и накормят, и выслушают, и понять попытаются. Ты недавно тоже, кстати, об этом спрашивал: какие, мол, они?.. Вот тебе свежий пример: пришел мой друг к одной местной даме (не в первый раз, заметь, связь уже долгая). Всё как будто хорошо, даже потанцевать от полноты чувств решили, вдруг дама начинает скандал: «Не в такт танцуешь!» Конечно, будет не в такт — она, трезвенница, капли в рот не взяла, а он принял триста грамм под ее презрительным взглядом, и у него теперь другой такт в голове. Да и какое это, казалось бы, имеет значение?.. Не на танцплощадке же?.. Если б он в постели в такт не попадал — тогда куда ни шло, можно поскандалить, но так?.. Ладно. Настроение подпорчено.