Битвы по средам - Гэри Шмидт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
в Нью-Йорке
Думаю, вы уже поняли, что в заметке речь шла не о компании «Вудвуд и партнёры», а о компании «Ковальски и партнёры». В заметке встречались слова «многомиллионный заказ», «взаимные обязательства на три года», «всенародная слава», а главное:
В 1968 году Ковальски — самый вероятный кандидат на звание «Бизнесмен года», которое ежегодно присуждается городской Коммерческой палатой.
Да, на этом фоне заказ на здание Камильской средней школы — сущая безделица.
Несколько дней мы ужинали в полной тишине. Отец — уткнувшись взглядом в тарелку с бобами.
Однажды сестра не выдержала и сказала:
— Между прочим, лабораторные крысы, которых кормили только бобами, уже сдохли. Так что мы — на очереди.
— Вот видишь! — оживился отец. — Ты вполне способна расширять свои знания и без Колумбийского университета. И это замечательно. Никто в здравом уме и твёрдой памяти в Колумбийский университет теперь не поступает. Он вообще скоро закроется, потому что студенты там только митингуют, учиться им недосуг. Топчутся на улице, скандируют лозунги, вместо того чтобы работать и упорным трудом зарабатывать на жизнь.
— Как только окончу школу, сразу подам документы в Колумбийский университет, — твёрдо сказала сестра.
— Ты подашь туда документы, когда рак на горе свистнет! Когда… когда бобы по небу полетят! — Отец взбесился.
И тут сестра наглядно продемонстрировала, что бобы полететь могут, если не по небу, то хотя бы по кухне. Её тарелка просвистела возле самого моего лица и врезалась в стоявший в углу макет будущей школы.
Все жабы, гады, чары Сикораксы!
Больше сестра к столу не спускалась. С этого дня она забирала еду наверх, к себе в комнату, и ела там одна, а «Битлы» пели ей про жёлтую субмарину.
Бобы она теперь не ела вовсе.
Впрочем, отец всё же нашёл для себя утешение. На следующий день после памятного ужина с летающими бобами он вернулся домой на кабриолете! На новеньком «форде-мустанге», самом модном автомобиле этого года. Сам «мустанг» белый, а обивка внутри красная, из настоящей кожи. И транзисторный приёмник есть! Двигатель — триста девяносто лошадиных сил! Четыре скорости! На четвёртой можно просто улететь — выжать больше двухсот пятидесяти километров в час! Хромированный передний бампер слепит глаза, особенно если на него светит солнце. Мотор урчит мощно, и вообще весь автомобиль такой… могучий…
Самая красивая, самая совершенная машина — такую только сам Бог мог подарить людям!
Отец с матерью теперь каждый вечер отправляются на ней кататься, сразу после программы Уолтера Кронкайта. Пока отец аккуратно, задним ходом выруливает с нашей дорожки на улицу, мама машет нам с сестрой и радостно смеётся, точно школьница, которая едет на свидание. Отец же сосредоточен и всё время крутит головой: нельзя, чтобы его «форд-мустанг» оказался в опасной близости от других машин, а то ненароком отскочит у них из-под колёс камешек и поцарапает его сокровище.
На работу он на «форде» не ездит, оставляет на весь день перед домом. Наверно, считает, что новая машина лучше смотрится на фоне Идеального дома, или не хочет, чтобы Чит парковал на этом месте свой жёлтый «фольксваген-жук». Отец боится, что люди подумают, что это он, архитектор Вудвуд, — владелец такого пёстрого, точно попугай, автомобиля, с цветочками на дверцах. Кандидаты на звание «Бизнесмен года» на таких не ездят. По вечерам, когда в темноте уже не разглядеть ни белый «форд», ни сам Идеальный дом, отец выгоняет из гаража наш старенький универсал и ставит «форд» на его место — бережёт от ржавчины, от ночной росы. Любит он эту машину. И следит за ней. Прямо как за своей репутацией.
Эх, вот бы оказаться за рулём! Включить радио. Опустить верх — чтоб ветер свистел в ушах. Левая рука лежит на руле, повторяя его изгиб. Правая — переключает скорости. На самую-самую большую. Надо же проверить, способен ли этот мустанг на прямом участке дороги скакать со скоростью двести пятьдесят километров в час!
Однако даже новенький красавец-автомобиль не мог утешить отца, когда сестра сбежала из дома в Калифорнию. Искать себя.
Обнаружилось это утром. Отец уже ушёл на работу, а мама поднялась на второй этаж — разбудить сестру — и обнаружила на её кровати записку:
Когда вы это прочтёте, я буду уже далеко. Мы с Читом едем в сторону Скалистых гор. Позвоню, когда смогу. Не волнуйтесь. И не пытайтесь меня разыскивать.
Вот и всё.
Вечером мама накрыла стол на троих. И не сварила бобов. И молчала, пока отец орал, что сестра сделала свой выбор и ей с этим выбором жить, что он не даст ей ни цента — ни цента! — что бы с ней ни стряслось, и пусть она поостережётся ему звонить, а то нарвётся — он выскажет всё, что о ней думает. Неужели неблагодарная дочь не понимает, что она порочит его бизнес и репутацию, что этот проныра Ковальски того и гляди станет Бизнесменом года, а она своим идиотским побегом понижает шансы отца ещё больше? И вообще — почему на ужин нет бобов?
В тот вечер мама не поехала с отцом кататься на «мустанге». Он уехал один, даже не включив программу Уолтера Кронкайта.
А я мыл и вытирал посуду. Тоже один.
Интересно, как там сестра? Уютно ли ей ехать в тесном жёлтом «жуке» с лохматым Читом, который складывается, как лестница, чтобы сесть за руль? Каково мчать по шоссе на запад, на закат? Она едет искать себя. Интересно, что именно она хочет найти? И что найдёт? В любом случае ехать по шоссе на «форде-мустанге» в триста девяносто лошадиных сил куда приятнее, чем на «жуке».
* * *В доме у нас стало очень тихо. Отец перестал поливать растущие вдоль дорожки кусты азалии, и они стали вянуть и чахнуть на глазах. Ещё я скучал по музыке. Не было и бобов — но по ним я, честно сказать, не скучал. А ещё никто ни с кем не разговаривал, разве что коротко, по делу. И то все старались тщательно подбирать слова, чтобы ненароком не затронуть больную тему.
По-моему, именно так общались Клавдий, Гертруда и Гамлет. О чём вообще можно разговаривать, если постоянно прикидываешь, что думают остальные и понимают ли они, что ты думаешь о том, о чём вовсе не должен думать? А ещё ты боишься, что то, о чём ты не должен думать, но всё равно думаешь, будет постоянно терзать тебя и вселять в тебя страх. Примерно так.
Как вы уже поняли, в мае миссис Бейкер дала мне читать трагедию Шекспира «Гамлет, принц датский». Наверно, в наказание за пропущенный апрель. Пьеса — жуткая тягомотина, даже «Ромео и Джульетта» повеселее. Призрак, конечно, хорош, и могильщики тоже, но если у тебя в героях — человек, который мало делает и много говорит, единственный способ это показать — написать для него много слов. А читать-то скучно. Поэтому, стоило мне наткнуться на какой-нибудь монолог Гамлета, а заодно и Полония, да и вообще на любой длинный текст, я его быстренько перескакивал. И, по-моему, ничего важного не пропустил. И так всё понятно.
Я поделился этим соображением с Мирил. Кстати говоря, она теперь никуда переезжать не собирается. Больше того: она знает, кто такой Микки Мантл, и даже выучила календарь игр «Янкиз» на весь сезон.
— Мне кажется, так читать неправильно, — сказала она.
— Почему?
— Нельзя перескакивать, пропускать куски.
— Я пропускаю только скучное.
— Откуда ты знаешь, что скучное, если ты туда даже не заглядываешь?
— Чувствую.
— Всё равно ты не имеешь права сказать, что прочитал всю пьесу.
— Подумаешь, пропустил монологи из «Гамлета, принца датского»! Жизнь мне это не испортит.
— А если испортит?
Затем я рассказал о новом методе чтения Шекспира миссис Бейкер.
— Ясно, мистер Вудвуд. Но разве сама пьеса, именно эта пьеса, не противоречит такому подходу?
— А в чём проблема? Пропускаю скучное и читаю дальше.
— Проблема в том, что в этой пьесе, самой великой из всех шекспировских пьес, ничего скучного нет. — Она посмотрела на меня довольно сердито и уже подняла руки, чтобы скрестить их на груди, но вовремя опомнилась.
— Разве?
— А вы прочитайте всё подряд, без пропусков. Даже Полония.
— А если скучно станет?
— Не станет.
— Да уже стало.
— Тогда советую начать сначала. Это история о сыне, которого призывают отомстить за отца, который, без сомнения, был жестоко убит. Но сын не уверен, что в его собственной семье можно хоть кому-нибудь доверять. Что бы вы сами, вы, мистер Вудвуд, сделали в такой ситуации?
— Я бы задавил убийцу. Сел бы за руль «форда» и задавил.
— А если без крайностей?
— Ну, стал бы искать, кому можно доверять. Обсудить-то надо.
Она кивнула.
— Перечитайте пьесу, мистер Вудвуд.
На следующий день сирена в Камильской средней школе взвыла сразу после большой перемены. Видимо, Леонид Брежнев не отступился от своих преступных замыслов.