Моя Святая Земля - Максим Далин

Всадники в тех же цветах лупили бегущих мечами плашмя и хлыстами для собак. Копыто коня врезалось в спину упавшей старухи. Кто-то из солдат втаскивал вопящую девчонку в седло, её рубаха задралась до рёбер, а босые ступни были ободраны в кровь…

Если бы не цвета короля Алвина, быть может, Джинера не повела бы себя настолько безрассудно. Но эмблемы её будущего дома на плаще у наглого бандита и его людей привели её в ярость. Принцесса вырвалась из рук Ноны, выскочила из носилок — почти такая же полуодетая, как деревенские жители, в шёлковом дорожном платьице без каркаса и туфельках на тонкой подошве — и встала перед мордой шарахнувшегося коня.

— Именем короля! — закричала Джинера, насколько хватило силы голоса, и звонко залаял шпиц, выпрыгнувший за своей госпожой. Пришлось взять его под мышку и приказать молчать.

Вот тут-то солдаты, разгорячённые происходившим грабежом — или чем там? — оценили, наконец, обстановку, осознав, что кортеж с теми же цветами, какие носили и они сами, никоим образом не относится к их отряду. А бандит в мехах, осадив лошадь, крикнул:

— С ума ты стряхнулась, девка?!

И Дильберд тут же рявкнул:

— Молчать, если жизнь дорога — пока не спросит принцесса-невеста!

Принцессу полукольцом окружили её телохранители, Дильберд принял и передал няне собачку, Ланн подвёл коня и придержал стремя, но Джинера не села в седло.

— Солдат, — сказала она, глядя на бандита снизу вверх, — я приказываю тебе спешиться именем короля. И объясни, что здесь происходит и кто за это в ответе.

Бандит спрыгнул с коня. Он казался растерянным. Вокруг стало тише — его банда, оставив в покое поселян, собралась вокруг своего вожака. Вояки тоже выглядели ошарашенно.

Поселяне сбились в толпу чуть поодаль, только старуха так и осталась лежать, скуля и царапая ногтями наст. Младенцы уже не орали, а хрипели.

— Я жду объяснений, — напомнила Джинера.

Витруф накинул плащ ей на плечи. Бароны обнажили мечи.

— Принцесса… — пробормотал бандит. — О, срань Господня… Простите, принцесса. Но ведь я выполняю приказ короля. Королевское правосудие.

— Так это государь и мой жених приказал вам издеваться над девицами и калечить старух? — удивилась Джинера так, что на лбу бандита выступил пот. — Ваше мнение о государе потрясло и огорчило меня.

— Но ведь… — бандит стащил перчатку и вытер лоб. — Принцесса, видите ли, эти люди, они вне закона. Жители деревни не заплатили в казну подушный налог… так что по закону они теряют свободу и сами становятся собственностью казны. А их хибарки приказано предать огню.

— Вот как… — задумалась Джинера. — А земля?

— Земля принадлежит здешнему барону. За землю поселяне платят ему, но он расплатился с казной… — бандит, которого вернее было называть офицером короля, замялся. — Тоже ворчал, конечно… никому не угодишь…

— Я понимаю, почему он ворчал, — сказала Джинера. — Люди, которые работали на него и платили за аренду земли, теперь должны уйти неведомо куда, работать на короля, очевидно. Кто же будет обрабатывать их поля и землю барона? Но — оставим это. Что — скот?

— Мы его конфисковали, — доложил офицер. — В счёт долга.

— И сколько они ещё должны? — спросила Джинера.

— Кхм… четыре золотых ещё.

Джинера поразилась, приоткрыв рот и распахнув глаза:

— Сколько?!

— Четыре золотых, ваше прекрасное высочество.

— Удивительно, — сказала Джинера, разглядывая багровое лицо офицера, блестящее от пота в морозную ночь. — Я с детства слыхала, что Святая Земля — богатая страна, но, право, не думала, что здешние поселяне сеют медные гроши, собирая урожай чистым серебром. Когда дела столь прекрасны, что стоит этим бездельникам платить золото в казну! Сами, негодяи, разодеты в бархат и меха, живут в каменных особняках, питаются, полагаю, перепелами в устричном соусе, а своему государю не желают кинуть четыре золотых от столь обильных доходов…

Офицер молчал, его солдаты разглядывали землю.

— К тому же, — продолжала Джинера, — они могли бы что-нибудь дать за труды и сборщикам податей, вынужденным бродить по дорогам холодными ночами, оставив своих добрых жён и уютные дома… Сколько причитается вам, мессир?

Офицер молчал. Стало удивительно тихо, даже скотина не ревела.

— Милый Витруф, — позвала Джинера, — окажите мне любезность принести мой кошель для милостыни.

Кошель протянула няня, принял камергер — и тут же сунул в руки принцессе. Бароны принцессы и её охрана жгли солдат короля презрительными взглядами.

Джинера, не торопясь, отсчитала тридцать златолесских серебряных "ангелочков" и швырнула их к ногам офицера.

— Это подать, — сказала она, глядя ему в лицо. — За души и за скот. И горе вам, если хоть одна из этих монет не дойдёт до казны. По приезде в столицу мои люди справятся у канцлера.

Офицер, чуть не плача от стыда и бессильной злости, наклонился подобрать деньги, как нищий побирушка за медяком. Выпрямившись, горько сказал:

— Король творит правосудие, а вы…

— Дело короля — правосудие, дело королевы — милосердие, — холодно отрезала Джинера. — Дурна принцесса, которая об этом забывает. А вы, милейший, через месяц будете таким же моим подданным, как эти несчастные. Кроме того, вы, как и они, зависите от слова короля. К кому вы пойдёте искать милосердия, если прогневаете его?

Офицер покачал головой.

— Если кто прогневает государя, ничьё милосердие ему не поможет, ваше добрейшее высочество.

— Посмотрим, — пожала плечами Джинера. — Вы свободны и ваши люди тоже.

Офицер отвесил поклон ниже церемониального.

— Помоги вам Бог, принцесса, — сказал он с горечью. — Что-то будет.

— Будет свадьба, которую уже триста лет ждало Златолесье, — улыбнулась Джинера, но на сердце у неё было очень тяжело.

Солдаты покидали деревню в молчании. Поселяне, словно замороженные, проводили их взглядами, не двигаясь с места.

— Что ж вы, добрые люди? — спросила принцесса, подходя. — Отнесите детей в тепло, пока они не накричали горячку, помогите, наконец, этой несчастной, укутайте женщин. Ваш долг оплачен.

Её голос снял столбняк, но, вместо того, чтобы идти по домам, большинство крестьян кинулись к ногам Джинеры. Принцесса накинула на плечи полуголой женщины с младенцем свой плащ, подбитый беличьим мехом, касалась чьих-то ледяных рук, совала в ладони медяки, вытирала горячие слёзы с холодных лиц, вдыхая запахи прелых овчин, пота, дыма и крови, слушая бессвязные благодарности и благословения — пока Витруф не сказал, кашлянув:

— Простите, ваше прекрасное высочество, но вам надо в тепло, пока вы не озябли совсем.