Блокада - Сергей Малицкий

— Все! — крикнул уже одетый Пустой. — Быстро перекусываем и отправляемся.

Через час отряд, в котором теперь не было только одного Хантика, сидел в машине. Пустой поправил на поясе переданные ему Вотеком серебряные рожки, окинул взглядом спутников.

— Дальше все делать только по команде. Оружие держать на предохранителе, но быть готовым к бою. Хотя надеюсь обойтись без стрельбы.

— Уж хотелось бы, — пробурчал Рашпик, поглаживая исцарапанный дробовик. — Каждый патрон и раньше по две монеты шел, а уж теперь…

— Ярка, — вспомнил Пустой, — подъедем к пленке — ложись на пол.

— Зачем? — отпрянула от Коркиного плеча недотрога, покосившись на брошенный на пол тюфяк.

— Тяжело будет, — объяснил Пустой. — Очень тяжело. Поэтому без разговоров. Или хочешь, чтобы тебя потом на руках несли? А если машина не выдюжит на пленке?

— Да что там? — насторожился Рашпик. — Файк вроде говорил, что сбежал как-то от ватажников на четвертой пленке…

— Файк легкий, — объяснил Пустой. — А вот ты, Рашпик, не сбежал бы. И Хантик не сбежал бы.

Коркин посмотрел в окно машины. Хантик стоял возле каменного домика, потирая больное колено, и вдруг показался Коркину ужасно старым, старше Вотека, который махал затянутыми в бисер руками Пустому. Коркин оглянулся, взглянул на Сишека, который тоже не молодился, но теперь казался моложе Хантика. Или веселость, которая стиснула лицо Хантика в морщинистую улыбку, так старит человека?

— Двинулись, — сам себе сказал Пустой и тронул с места машину.

Ворота на мосту уже были распахнуты. Вездеход миновал стальные балки, выехал на торжище. Пестряки выстроились любопытной толпой, запленочники махали руками, собачники провожали машину настороженно.

— Пять дней минуло, — неожиданно почти трезвым голосом пробормотал Сишек. — Сегодня шестой.

— Что за пять дней? — обернулся Филя.

— Пять дней, как орда Поселок сожгла, — ответил Сишек, потянулся к фляге, глотнул и опять закрыл глаза.

— Время бежит, — кивнул Пустой и повернул на дорожку, сползающую с холма.

Вездеход закачало на выбоинах, но двигатель работал ровно, и механик продолжал править машиной, даже когда вокруг сгустился туман.

— Двести шагов держать прямо, а потом опять на пригорок выберемся, — развеял недоумение Коркина Пустой.

И вправду туман остался в ложбине, а вездеход выбрался на пригорок и прямо под крутым склоном Ведьминого холма двинулся к серой пелене пленки.

— Солнышко поднимется, и будет похоже, что Сухая Бриша прячется за пленкой, как за занавеской, — вдруг негромко проговорил Кобба.

Коркин вздрогнул — так редко отшельник подавал голос, — а Филя повернулся к Пустому:

— А чего все так боятся Бришу?

— Она может убить словом, — объяснил Пустой. — Вотек сказал, что, если она скажет человеку — умри, он тут же умрет. Оттого она и молчит почти всегда, слово — это такая штука…

— Тогда жаль, что орда сюда не пошла, — поежился Рашпик. — А я знаю, почему она меня не приняла. Про всех знаю. Сишек — пьянь, кому он нужен. Это ты, Пустой, с ним таскаешься, потому что он тебя выходил. И нечего на меня глазом зыркать, Сишек, попробуй поспорить еще! Кобба — аху, зачем ей пугало, у нее ж монета от паломников идет, к чему их воротить? Ты, Пустой, слишком умный, а умный завсегда на себя беду накличет. А вот я прожорливый. Меня ж не прокормишь!

— Охота ей была про твое брюхо думать! — обернулся Филя, но тут Пустой резко притормозил:

— Ярка, живо на тюфяк, остальным приготовиться. Лучше всего ухватиться за что-то, а то и лечь на пол. Тут недолго — ширина пленки шагов сто, — но путь не торный. Иногда, по слухам, словно налегке проходишь, а порой, говорят, находят лужи из плоти. Я уж не говорю, что лошади ноги ломают. Если машина не сдюжит, каждый берет мешок и ползет на запад сам. Понятно?

— А дверь-то откроется? — просипел подсевшим голосом Рашпик.

— Должна, — ответил Пустой и двинул машину вперед.

Это стало уже привычным. Внешняя поверхность пленки натянулась как паутина, а когда она лопнула и вездеход оказался внутри серого мира, словно что-то лопнуло и внутри у Коркина. Заломило спину, дыхание перехватило, руки вдавились в подлокотники кресла так, что заныли локти. Заныли все кости, и плоть Коркина словно начала с этих костей сползать. Вездеход надрывно завыл, но даже сквозь его рев Коркин услышал хриплый сип за спиной. Он хотел обернуться, но тут же понял, что любое движение головой приведет к тому, что его шея переломится, она и так уже трещала, готовясь осыпаться туда, куда стремилась упасть челюсть Коркина вместе с оплывшими щеками скорняка, его же языком и глазами, которые вот-вот должны были лопнуть. И наконец лопнули.

24

Сначала Филя услышал странный голос. Кто-то незнакомый беспрерывно болтал, но болтал не только с непривычным акцентом, но еще и не выговаривал часть звуков.

— Ну кто с толпой селес сетфелтую пленку ходит? Только по одному, селес пять сагоф, не блисе. Она се, тясесть эта, нафаливается на дфоих фтфое, на тлоих фтлое! Холосо хоть не постоянно дафит, а ухфатками. Ухфатит, отпустит, ухфатит, отпустит. Нисего, влоде фее сыфы!

Филя открыл глаза и, морщась от ломоты во всем теле, посмотрел на говорившего. За спиной Пустого, который продолжал управлять вездеходом, словно и не было только что («только ли что?» — задумался Филя) страшной пленки, сидел переродок. Внешне он ничем не отличался от того же пестряка, разве только бус на нем было чуть меньше, но лицо его было неестественно вытянуто, чуть ли не в полтора раза от обычного человеческого лица, и маленький, даже крохотный рот почти терялся на изрядном пространстве от носа до подбородка. На остром плече у незнакомца висел дробовик с обрезанным прикладом, как и у Пустого, только ржавый и неказистый.

— Есе один осюхался, — появилась на страшном или чудном лице крохотная улыбочка. — Се смотлис? Маленький лот осень удобно — ес, плавда, долго, сато наедаесся меньсим и не толстеес.

— Это Херест, — повернулся к Филе Пустой, показав круги под глазами, и добавил: — Он с ворот переродков. Старший дозора. Мы проедем через город по их кварталам. Представляешь, у них даже есть радиосвязь между постами. А вот с чистыми запленочниками договориться не удалось. Зря глинки потратили.

Филя с гримасой повертел головой. Ярка все так же сидела, уткнувшись носом в плечо Коркина, который словно постарел лет на пять — медленно растирал обвисшие щеки и хлопал покрасневшими глазами. Рук о чем-то зло цокал в ногах у недотроги, а Рашпик и Сишек, тяжело дыша, лежали на тюфяке.

— Только механик да Ярка в сознании остались, — процедил Кобба, который тоже выглядел не лучшим образом. — Ну и меня да Рука не затмило. Все ж таки в наших краях потяжелее будет прыгать, чем здесь. И все одно — приложило так, что все кости затрещали. А девка-то живучая оказалась! Как Коркин ее заверещал, что у него глаза лопаются, сразу с тюфяка встала — как только ручки тоненькие не переломились.

Ярка с ненавистью зыркнула глазами на аху, а Пустой плавно повернул руль, объезжая какое-то препятствие. Судя по звуку мотора и огням на пульте, все системы машины вновь работали.

— Хватит болтать, Кобба, — устало выговорил механик и обратился к переродку: — Долго еще? Пять миль уже отмерили.

— Сколо-сколо! — усердно закивал Херест. — Усе сколо!

Филя с трудом оторвал взгляд от неприятного лица и посмотрел в окно. Вездеход ехал по настоящему городу. И тут и там были раскинуты развалины, но множество домов оставались почти неповрежденными, и улица была расчищена от обломков. Здания, что покрепче, напоминали крепости. Окна на первых, а то и на вторых ярусах были заложены камнем, стены опутаны колючей проволокой. Точно так же были перегорожены некоторые улочки и переулки. На освещенной утренним солнцем улице людей почти не было. Иногда тени мелькали в окнах, показывались силуэты в полутемных дворах, но за то, что они принадлежали людям, Филя бы не поручился.

— Сонсе мало кто любит, — захихикал Херест. — Такой налод — сима, холодно, — плохо. Лето — сала, тосе плохо. Но и пелелодки ласные быфают, в диких кфалталах есть те, сто и сонса не боятся.

— А тут не слишком сладко живется, — проворчал Кобба. — Кого боитесь-то? Или беляки сюда забредают из-за пленки?

— У нас тут и сфоей несисти хфатает, — опять засмеялся переродок. — Да и с систыми не фсегда ладим. Систых больсе. У нас сенсин мало. — Херест повернулся к Ярке и постарался растянуть крохотный ротик как можно шире. — Но систые слые. Фот опять се они не пустили фас по сфоей улисе, а мы пустили. И место для стоянки дадим. И фоду. И фее. Механика фее снают. Дасе в Молоси фее снают. Если механик сахосет, он фесде будет ф полядке. Глафный пелелодок, Богл, осень любит пойло в глинках от механика ис-са гланис Молоси. Далеко фести, долого стоит, ледко быфает. А тепель механик сам плиехал. Если сахосет, будет в голоде пойло фалить.