Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

К югу от нас, где можно было пройти на Барьер, таяние, ветры и течения ослабили лёд, он бы не выдержал веса пони.

Впереди и справа и вовсе простиралась чистая вода. Оставалось одно: вести лошадей через лавы на отроге Эребуса в юго-восточном направлении, а затем по крутому галечному склону спуститься на уцелевший припай. Кстати, на следующий день после того, как мы пересекли этот участок, припай исчез.

В последние два дня дел было по горло: поспешно укладывали провиант, нагружали сани, писали письма, отбирали и пригоняли по себе одежду. Скотт с помощью Боуэрса составлял списки всего необходимого для следующего года пребывания в Антарктике: их следовало передать на корабль, а оттуда — поставщикам. Отс развешивал корм для пони на время похода, сортировал упряжь и вообще командовал весьма беспокойными лошадьми. Много споров вызывало сопоставление ценности пары носков и эквивалентного ей по весу количества табака, ибо помимо носильных вещей, что были на теле, каждому разрешалось иметь не более 12 фунтов личного багажа. В него входили:

ночные сапоги; ночные носки; запасная пара дневных носков; рубашка; трубка и табак; блокнот для ведения дневника и карандаш; запасной вязаный шлем; запасные шерстяные варежки; шкатулка с пуговицами, иголками, штопальными иглами, бумажными и шерстяными нитками; запасная пара финнеско{63}; большие английские булавки, заменявшие прищепки для сушки носков; по желанию, маленькая книга

Из всех воспоминаний, связанных с днём отъезда, глубже всего в память врезался образ Боуэрса, запыхавшегося, разгорячённого, сильно страдающего от боли в колене, — он ударился им о скалу, когда его потащил за собой его крупный жеребец по кличке Дядя Билл, в тот момент неуправляемый.

Боуэрс остался в лагере, чтобы дать последние указания о хранении ящиков с багажом и провизией, а когда пустился нам вдогонку, фактически заблудился в незнакомый ещё тогда местности. Всю свою одежду он надел на себя, чтобы не перегружать пони. Ногу он расшиб так сильно, что несколько дней ходил ко мне на перевязку, не желая обращаться к врачам: а вдруг они запретят ему участвовать в походе. Трое суток он глаз не смыкал.

В эту первую ночь (24 января) мы поставили лагерь — получился он неприглядным — недалеко от мыса Хат. Начало санного перехода не обошлось без происшествий. Стартовав с одними пони, мы добрались до Ледникового языка, около которого открытая вода подпирала уцелевший лёд, а «Терра-Нова» вышла из залива, перегнала нас и бросила якорь у конца Ледникового языка. Он был испещрён многочисленными, хотя и мелкими, трещинами и ямами, переправлять через них пони было трудно, но всё же мы благополучно перетащили их и провели к судну, с которого в это время сгружали собак, сани и упряжь.

Затем мы перекусили на борту. К югу от языка морской лёд разрывала большая полынья; пришлось несколько часов на руках тянуть сани в тыльной части языка, пока не был найден выход на твёрдый лёд. Потом последовали мы с пони.

«Если лошадь провалится в такую яму, я сяду и разревусь»,

— сообщил Отс.

Не прошло и трёх минут, как мой пони увяз в каше из снежуры и обломков льда — только голова и передние ноги ещё торчали наружу, — под которой скрывалась трещина в морском льду, явно готовая в любую минуту расшириться. Мы обвязали пони верёвками и вытащили его. Бедняга Гатс! Ему на роду было написано утонуть. Но через час он, по-видимому, забыл о всех злоключениях и с обычным усердием тащил свой первый груз к мысу Хат.

На следующий день мы перевозили грузы с судна в лагерь, который уже имел более аккуратный вид. Кое-что из припасов следовало доставить на край Барьера, а пока мы перебрасывали их челночным способом: перевезя часть груза, возвращались за новой порцией.

Двадцать шестого мы отправились на корабль за последней поклажей и, стоя на морском льду, попрощались со своими товарищами, вместе с которыми столько пережили: с Кемпбеллом и пятерыми его спутниками, которым впоследствии выпали невероятные лишения, с жизнерадостным Пеннеллом и всей судовой командой.

Прежде чем расстаться, Скотт поблагодарил Пеннелла и его людей

«за их замечательную работу. Они работали, не щадя своих сил, ни на одном корабле никогда не было лучшей команды… Немного грустно прощаться со всеми этими славными людьми, а также с Кемпбеллом и его партией. Я от всего сердца надеюсь, что они преуспеют во всех своих смелых начинаниях, ибо их самоотверженность и высокий дух заслуживает награды. Да благословит их Бог».

Четвёртым из участников похода по устройству складов было суждено больше никогда не увидеть этих людей, а Пеннелл, капитан 3-го ранга на «Куин Мэри»{64}, погиб в Ютландском бою.

Два дня спустя, 28 января, мы начали перевозить грузы на Барьер. В общей сложности за всё это время мы проделали челночным способом около 90 миль — с корабля, стоящего у Ледникового языка, к лагерю у мыса Хат, а оттуда вверх. Эти первые дни санных поездок были восхитительны! Можно себе представить, какие воспоминания они будили в Скотте и Уилсоне, если даже нам, никогда ранее здесь не бывавшим, многие неоднократно описанные достопримечательности местности казались едва ли не старыми друзьями. Пока мы продвигались по замёрзшему морю, наше внимание привлекала каждая тюленья лунка и каждое скопление снега, обточенное порывами ветра, вызывало удивление. За кратером Эребуса показался пик Террора, над нами, пока мы шли по маршруту, нависали скала Касл и склон Дейнжер. Обогнув выступ полуострова, мы увидели впереди маленький изрезанный мыс Хат, а на нём крест в память Винса — всё осталось без изменений. Вот старая хижина экспедиции «Дисковери», залив, в котором стоял корабль и из плена которого он чудом вырвался в самый последний момент, но лишь для того, чтобы сесть на мель у самого мыса, где на дне по сей день лежат, сверкая в лучах вечернего солнца, несколько пустых консервных банок с «Дисковери». А за заливом высятся известные нам по литературе горы Обсервейшн и Крейтер, разделённые ущельем Гэп, по которому гуляет ветер; знаменитый ветер с мыса Хат, который, конечно, дует и сейчас, когда мы идём.

С тех пор над этими местами пронеслось несколько сот метелей — а тут всё как прежде. Всё так же торчат воткнутые Ферраром поперёк висячих ледников маленькие рейки для определения скорости их движения, на склонах — кто бы подумал! — отчётливо выделяются следы.

В начале похода пони везли по 900 фунтов груза каждый, везли, казалось, без особого напряжения, и тем не менее двое из них вскоре захромали. Мы, естественно, встревожились, но отдых всё поправил. Скорее всего, мы их перегрузили, хотя шли они по твёрдому насту.

Морской лёд около мыса Хат и холма Обсервейшн был уже очень ненадёжен. Обладай мы в ту пору нашими теперешними познаниями и опытом передвижения по такому льду, мы бы, наверное, спали на нём не так спокойно. Партиям, направляющимся летом к мысу Хат или в его тыл, следует в пути держаться подальше и от него, и от мыса Армитедж. Но мы ведь спешили доставить всё необходимое на Барьер и там в безопасности, насколько можно было судить, заложить большой склад. Участок морского льда между мысом Армитедж и мысом Прам покрывали высокие ледяные валы сжатия, созданные давлением, которое оказывал при движении Барьер; кое-где в промоинах между ними резвились многочисленные тюлени. Судя по высоте валов и толщине вскрывающегося льда, ледяной покров южнее мыса Хат был не моложе двух лет.

Хорошо помню тот день, когда мы доставили на Барьер первую очередь грузов. Мне кажется, все были немного взволнованы — впервые ступить на Барьер, это ли для нас не событие?

И потом, что здесь за поверхность? И как насчёт этих дьявольских трещин, о которых мы столько читали? Во главе партии шёл Скотт, и, сколько хватал глаз, нас окружал всё тот же ровный морской лёд — и вдруг Скотт очутился над нами; настолько незаметно он вступил на полого поднимающийся снежный надув у Барьера. Ещё минута — и наши лошади с санями также пересекли приливную трещину{65} и вот уже шагают по мягкому податливому снегу, так непохожему на твёрдый ледяной покров замёрзшего моря, где мы только что шли. Восхождение на Барьер оказалось очень прозаичным и спокойным. Но Барьер полон подвохов, — чтобы познать его, нужны годы и годы.

В этот день по дороге на Барьер Отс расстарался и убил тюленя. Моей палатке, если мы будем вести себя хорошо, он обещал почки, и у нас уже текли слюнки в предвкушении жаркого. Труп тюленя остался лежать на месте его бесславной кончины, а на обратном пути, когда мы к нему приблизились, Титус направился вырезать из туши наш обед. В следующий миг мы увидели улепётывающего тюленя и Отса, который норовил пырнуть его ножом. Самец благополучно скрылся, практически не пострадав, — позднее мы убедились, что заколоть тюленя складным ножом невозможно. Отс же довольно сильно порезал руку, соскользнувшую с рукоятки, и она долго напоминала ему о неудачной охоте.