Хирург - Марина Львовна Степнова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Хасан так и жил – совершенно один. И никто в Аламуте не знал, что Старец Горы ест и о чем думает. Мало-помалу крепость привыкала к ночному образу жизни: ибн Саббах окончательно усвоил повадки хищника, днем отлеживался в прохладной берлоге, выходил только в темноте и почти перестал разговаривать. Даже приказы отдавал исключительно взглядом, и тех, кто не умел поймать и верно истолковать этот взгляд, немедленно и жутко казнили.
И еще он все время бормотал, шелестел сухими старческими губами, прикрыв глаза и снуя пальцами по истертым четкам, и никто не осмеливался подойти поближе, чтобы понять, что шепчет Хасан ибн Саббах, какому богу молится. Прошли месяцы и месяцы, пока шелест не распался на отдельные слоги, на тихие безостановочные слова: Aдиля – справедливая, Aфрах – счастливая, Aхлям – мечтательная, Aхд – верная, Aйша – живая, Aлия – возвышенная, Аамаль – надежная, Aнвар – светящаяся, Aрибах – проницательная, Aридж – благоухающая, Aсия – помогающая слабым… Как будто истощенный ручей капал и капал на неподвижный камень, силясь пробиться на волю: Любаба, Ляма, Maдиха, Maйса, Maджида, Maнар, Maймуна, Mунира… мягкосердечная, прекрасная, достойная похвалы, горделивая, преславная, сияющая, благословенная, излучающая свет.
Никто не знал, что делать, а Хасан все перебирал нежнейшие женские имена, катал их старым горьким языком. Хулюк – вечность, Хадийя – подарок, Хана – счастье, Ханан – милосердие, Хайят – жизнь… И снова – Абир, Айша, Захрах, Рубаб, Тахира – едва ощутимый стонущий зов, почти детский, почти заклинающий. Хасан и не думал, что его услышат, пока как-то на рассвете не споткнулся на пороге собственного дома о двух съежившихся девчушек, невесть откуда взявшихся, прелестных, перепуганных настолько, что они даже плакать не могли, и только все пытались спрятаться, подлезть друг под друга, будто слепые кутята, которых решили утопить.
Собственно, их и следовало утопить, а заодно с ними и того, кто додумался притащить маленьких босявок в Аламут, чтоб устроить выжившему из ума Старцу горы роскошные разговины с обильным десертом. Идиоты, сварливо сказал Хасан ибн Саббах, ну сколько можно, а? За что мне это все, не понимаю. Но голос промолчал – вежливо и равнодушно, словно скучающий гость, случайно попавший в эпицентр семейного скандала. Он вообще теперь все чаще отмалчивался, а иногда вообще надолго пропадал, и тогда в голове Хасана целыми днями звенел только тоненький заунывный речитативчик – не то песенка задушенного Рахмана, не то плач сброшенного со скалы младенца.
Девчушки все тряслись у ибн Саббаха под ногами, совсем молоденькие дурехи – младшей вряд ли исполнилось девять лунных лет, столько же было Айше, когда она стала возлюбленной женой пророка Мухаммеда, да благословит Аллах его и род его. Хасан присел на корточки, и та, что повзрослее, тоненькая, сизовато-смуглая, с выпуклым, прекрасным ртом, немедленно спрятала голову маленькой у себя на груди – стремительным, удивительно взрослым движением. Как будто мать закрыла глаза перепуганному ребенку. От них обеих даже пахло, как от кутят – молоком и какими-то засыпающими цветами. А от мальчишек вечно разило пылью и потом.
– Пророк попросил у Абу Бакра выдать за него замуж Айшу, – пробормотал ибн Саббах и мягко повернул младшую девочку к себе. Совсем крошка. Ко лбу прилипли взмокшие смешные кудряшки. Губы прыгают. Сейчас заревет на всю округу. Точно заревет.
– А вот этого не надо, – серьезно и тихо предупредил Хасан ибн Саббах, распрямился и, крякнув, поднял малышку на руки. Та всхлипнула и обмякла, точно мертвый ягненок. Тяжеловата для его возраста, однако… – Чшш, – шепнул Хасан в маленькое прозрачное ухо и неумело покачал девочку туда-сюда. Ни одного ласкового слова не было у него ни в голове, ни на языке – ни одного. Только мучительная немота никому не пригодившейся нежности.
И тогда – надо же было хоть что-то говорить? – он вновь зашептал тихую сунну. Абу Бакр сказал, но я же твой брат. Пророк сказал, ты мой брат по религии Аллаха и Его Книге, но Айша по закону предназначена мне в жены. Но прежде, чем он успел продолжить, неожиданно поднялась с порога старшая девочка и, глядя на Хасана ибн Саббаха огромными зеленоватыми глазищами, отчетливо произнесла. Мой отец Абу Бакр обратился к Пророку – о, посланник Аллаха, что же тебя удерживает от женитьбы на ней? Он ответил: это мехр. Тогда Абу Бакр сам отдал вместо Пророка этот мехр в размере 500 дирхем. И в месяце шавваль Пророк женился на мне.
На мгновение стало очень тихо. Только где-то в горах присвистнула от удивления сонная птица. Да отчетливо надавил на темя мигреневый небесный луч. Словно напомнил Хасану о том, что он еще жив. Что они оба еще живы.
– Тебя как зовут? – спросил он у старшей девочки, которая так и осталась стоять, вытянувшись струной и стиснув на будущей груди маленькие руки.
– Maляк.
– Ангел, – тихо повторил Хасан. – А ее?
– Хесса.
– Судьба.
* * *
Потолок в номере был бугристый. Ни к черту был потолок – невыведенный, скверно, но зато щедро побеленный – стыдно должно быть приличному отелю за такой откровенно паршивый потолок. Не эксклюзивный. Хрипунов поискал глазами свет плывущих за окном автомобильных фар – он любил засыпать под этот качающийся, бегущий, странный свет, – но за окном были только сосны, вперемешку с какой-то жестколистой, кожистой, растопыренной экзотикой.
Невозможно хотелось пить, но было нельзя – плечо, все истыканное огненными, беспокойными мурашками, придавила тяжелой сонной головой утомившаяся Анна, заснувшая на самом пике счастливой бессмысленной болтовни, ее будто прорвало – после месяцев и месяцев бесконечной, съежившейся тишины. Господи, да я же сразу влюбилась, ну буквально с первого взгляда, я тогда еще была в таком уродском халате, байковом, я его сразу выкинула после того… Честно-честно. А метрдотель какой ужасно смешной – гнался за нами чуть не до самого номера, с извинениями своими, нужны они нам – его извинения, правда? А на вас тогда, в первый раз, был потрясающий свитер, серый такой, с косами, английской вязки, ну, помните, то есть, конечно, помнишь – нет,
