В Сырах - Эдуард Лимонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут впору бы уронить слезу, если бы они у меня были в запасе. Но запас израсходован десятилетия назад, и даже на смерть матери не оставалось. Обойдёмся без слёз.
Стриптизёрша стала работать, уходила вечером, приезжала в такси под утро и вламывалась в постель. По расписанию и по сути такая жизнь стала мне напоминать мою жизнь в Париже с Наташей Медведевой. Рассвет, полупьяная девка, рассвет.
По утрам она долго спала, а потом делала себе грандиозную пену в ванной и ложилась туда, вполне очаровательная, черноволосая, грубая, мокрая. Лежала она долго, шумела музыка и шумел газ, ибо в Сырах стояли газовые колонки, и шумела вода.
Позднее я так запечатлел её купания в стихах:
Плескается Лола. Шумят годы.Никто не уйдёт живым.Смыкается в ванне моей водаНад телом твоим молодым…
«Лола» — потому что я придумал для неё сценическое имя — «Лола Вагнер». А что, по-моему, звучит загадочно — по-латиноамерикански и германски одновременно. Впоследствии стихи к ней, общим числом девять, были опубликованы в книжке «А старый пират», в разделе «Полковник и зверь». Эти стихи передают моё настроение того времени. Ведь я их писал по мере того, как я их жил. А «Полковник», потому что порой я видел себя полковником, латиноамериканским, которому никто не пишет, а в ванной в пене у него сидит Лола Вагнер. И хулигански улыбается. Иногда я выходил из кабинета и выпивал с нею, голой девкой в пене…
Приставы явились, когда Лола Вагнер отлучилась в свой Петербург.
Приставы пришли, сейчас я вам скажу когда точно; потому что у меня есть все необходимые бумаги на эту тему. Вот нужная. Называется «АКТ о наложении ареста (опись имущества)». 26 августа 2008 года. Составлен на 4-х листах без оборотов.
Текст этой «диккенсовской» по своей сути бумаги (ибо имущество описывают в XIX веке больше всего в книгах Диккенса) интересен и поучителен весь, целиком. Но я лишь процитирую его, чтобы стал понятен стиль.
«Судебный пристав-исполнитель 1-го межрайонного отдела судебных приставов по ЦАО УФССП по Москве Соловьёва И.Д. по исполнительному производству, возбуждённому на основании исполнительного листа Бабушкинского районного суда г. Москвы по делу № 2-2888/07 от 14.11.2007 г., содержащего следующую резолютивную часть судебного акта:
Взыскать с Савенко Эдуарда Вениаминовича моральный вред в размере 500 тысяч рублей в пользу мэра г. Москвы Лужкова Юрия Михайловича.
Взыскателем по данному исполнительному документу является: мэр г. Москвы Лужков Юрий Михайлович, — а должником — Савенко Эдуард Вениаминович».
Был такой себе мутный противно-тёплый августовский денёк. Окна в квартире были полуоткрыты. В кабинете моём собрались журналисты, приглашённые мною. Помню, что были корреспондент газеты «Коммерсант», корреспондент газеты «Газета» и телевизионный «экип» (так я их по старой ещё французской привычке называю) от канала REN-TV. Ещё были мои товарищи по партии, охраняющие мою шкуру. Приставы опаздывали. Пришёл адвокат Орлов.
И вот они появились. Наш парень с улицы предупредил нас по рации: «Идут. Две тётки и пятеро мужиков. С наручниками».
«Тётки» были одеты в голубые рубашки с погонами, ещё двое мужчин-приставов имели на себе и кителя. Трое сопровождавших их лиц в чёрной форме имели при себе, действительно, дубинки и наручники. На Нижней Сыромятнической, доложил нам наш агент с улицы, у них расположилось подкрепление: два автомобиля с милиционерами. Видимо, на случай, если «должник» окажет сопротивление.
Журналисты были в экстазе. Такое ведь не увидишь каждый день. От присутствия большого количества людей в моём кабинете стало душно. Полагаю, призраки Диккенса и Бальзака срочно телепортировались на Нижнюю Сыромятническую и прильнули к окнам. Чтобы увидеть опись имущества в России в XXI-м веке.
Старший пристав Соловьёва — женщина лет сорока — уселась в моё офисное чёрное кресло и стала писать, а черноволосая бестия в голубой рубашке с четырьмя звёздочками капитана ходила у полок с моими книгами, открывала ящики моего письменного стола и вдруг, выпростав руку вперёд, как клюющая ворона, цепко хватала мою вещь-имущество. Позволю себе здесь привести выборочно, что ей приглянулось:
«1. Аппарат телефон-факс PANASONIK №ЗНАНС 1001434
2. Обогреватель масляный
4. Печатная машинка «Любава»
5. Кресло рабочее офисное
7. Лампа настольная
10. Нож чёрного цвета
13. Книга V. I. Lenin, 1935 г. издания
14. Книга «Великий лётчик нашего времени (о Чкалове)» 1939 г.и.
16. «История военного искусства» — 3 шт. (тома)
17. Книга «Царская Россия накануне Революции» / М. Палеолог
18. Книга «Социализм, Золотой век»
19. Книга «Стихотворения, поэмы, Герой нашего времени» / Лермонтов
21. Арт 58150, Книга «Ноль часов» Э. Лимонов, 191 штука
Итого, 21 наименование на сумму четырнадцать тысяч восемьсот пятьдесят рублей. Работоспособность описанного имущества не проверялась».
Журналисты, повторюсь, были в экстазе. Старшая Соловьёва вначале изгнала их из кабинета, затем вернула в кабинет, и даже позволила людям с РЕН-ТВ снять себя со спины, сочиняющую опись имущества.
В разгар всего этого действа раздался звонок в дверь. Я вышел из нашего жаркого, ярко освещённого (я уже упоминал, что в моей квартире было традиционно не светло, из-за растущих под окнами деревьев; то, что одно срезали, не улучшило положение) всеми лампами места действия и спросил «кто?» через дверь.
— НТВ, — ответили мне.
— Но я вас не звал, — сообщил я крупным мужчинам, открыв дверь. Очень крупный, один держал камеру, другие скучковались за ним.
— Нас пригласили приставы, — сообщили они.
— Вообще-то здесь пока ещё живу я, а не приставы, — проворчал я, но всё же позволил им войти.
Войдя, они тотчас завяли. И я понял, почему. Уже убитый, с пожелтевшими обоями, коридор вопил всеми своими квадратными метрами стен и линолеума в истёртых цветочках, что здесь живут люди бедные, бедные, небогатые…
Они последовали за мной. А я хитро ввёл их не в кабинет, а в кухню. Показал им ванну на львиных лапах, с нарисованным когда-то предыдущими жильцами зелёным драконом. Над ванной висели мои трусы, носки и футболки, которые я постирал накануне утром.
— Можете снимать всё, что хотите! — сказал я.
Они переглянулись. Не очень прытко, но самый крупный поднял камеру на плечо и стал снимать. Репортаж этот никогда не был показан, потому что люди НТВ рассчитывали увидеть как минимум буржуазную холёную квартиру, а тут такое! Зрители, посмотрев подобный репортаж, прониклись бы дружелюбием ко мне, близость бы образовалась. Многие бы подумали: «Вот, он живёт не лучше нас, хуже даже».
В довершение всего на столе в кухне стояли банки с монетами, собранными для меня гражданами, так как я объявил сбор медных денег у населения, желающего помочь мне выплатить «долг» Лужкову.
— Вот, снимайте, — сказал я, — я собираюсь выплатить долг, я не уклоняюсь.
У оператора лицо сделалось жалостное такое, он понял, что я над ним издеваюсь. Но мазнул линзами по банкам.
Я взял одну из банок и пошёл в кабинет.
— Вот, я собрал тут некоторые средства. Примите, пожалуйста!
— Э, нет, Эдуард Вениаминович, — Соловьёва даже зарычала от возмущения. — С этим идите в банк, мы, приставы, не уполномочены принимать наличными от граждан никаких средств.
— Я отдал банку своим парням, кажется, Коле Медведеву.
Младшая из приставов-дам сунулась было в большую комнату.
— Закрыта? — осведомилась она.
— Отчего же, открыта. Только это не моя комната, там живёт женщина, родственница хозяйки. Сейчас её нет, она в Петербурге.
— Я посмотрю, — наглая приставша вошла в комнату. Там царил полумрак, если не мрак, так как я задёрнул шторы. Два ряда вешалок с платьями удостоверяли, что здесь да, живёт женщина. И запах стоял крепкий, женских духов.
Приставша даже извинилась, пробормотав «Шущения…», и выскользнула из комнаты, а я прикрыл дверь. На вопрос идущей нам навстречу пристава Соловьёвой, что в большой комнате, черноволосая внятно ответила:
— Там только женские вещи.
Призраки Диккенса и Бальзака не отлипали от окон. Я уверен, они получали удовольствие. И естественно, они были на моей стороне, писатели же.
Журналисты втекли в кабинет, где Соловьёва дописывала свою длинную бумагу.
— Вы знаете, — сказал я, — у Карла Фридриха Мордыхая Маркса за долги в своё время в Лондоне приставы описали даже детскую колыбель.
Журналисты — кто ахнул, кто развеселился.
Пристав Соловьёва повернулась в моём офисном кресле, которое она уже описала, и нравоучительно заметила:
— Мы не описываем и не вправе этого делать — предметы домашнего обихода, как то кровати, постельные принадлежности, а также кухонные принадлежности, а также предметы, необходимые для профессиональных занятий.
