Крылья империи - Владислав Кузнецов

Веселость с Тембенчинского сошла совсем, голос стал тише и ниже.

— Появляется шанс доделать то, что не сделал Хмельницкий, — заявил он, — Тут тебе и булава. Настоящая, не через царицыну постель. А я пособлю. Например, постараюсь уговорить государя, что на варшавском троне нужен Пяст, то есть поляк природный. А не иноземный государь с пристойным собственным войском, ха-ха. Денег — дам. Сколько? Наш бюджет ты знаешь. На весь не рассчитывай, но десятую долю отсчитаю. Оружия сколько попросишь. Миних теперь снова фельдцехмейстером, через него устрою. Ну?

— Согласен! — Василий тряхнул буйной головушкой. А то норовила пойти кругом.

Шканцами, как выяснил Баглир, называлась повышенная палуба ближе к корме. Там обычно торчало корабельное начальство, простым же матросам появляться в этой привилегированной зоне было запрещено. Рассказывали анекдот про английский линкор, утонувший прямо в гавани Розайта из-за того, что все офицеры собрались на шканцах чествовать адмирала, а ни один матрос не решился зайти в святая святых и доложить, что в орудийные порты заливается вода. И корабль ушел на дно и с трусоватыми матросами, и со снобистыми офицерами. Кто же разнес такую историю — непонятно. Разве только английская контора, соответствующая его аналитическому отделу, получила приказ выяснить причины происшествия.

Баглир даже представил себе, как бы он взялся за это дело. Технических средств особых нет, профессиональных ныряльщиков — тоже. Можно соорудить колокол, здесь они известны издревле, спустить вниз. Осмотреть корпус, установить повреждения. Попытаться разыскать судовые документы. Кажется, все. Ну, еще пушки можно попробовать поднять, для пополнения бюджета отдела. Бронза — ценный металл.

От самого Штеттина он играл роль пассажира, и она вполне его устраивала. Адмирал Полянский, сначала немного нервничавший, и ждавший от достославного князя Тембенчинского какого-то фортеля, вроде подъема императорского штандарта и взятия команды на себя, скоро успокоился, поскольку Баглир дал понять, что собирается исключительно наблюдать, а мешаться в командование не намерен. После этого отношение к нему стало как к предмету обстановки, с которым надо здороваться. Кормовым фонарям, к примеру, внимания уделяли не в пример больше. Немудрено — живой огонь на деревянном судне.

Баглир посмотрел вниз. Корпус корабля был округл, и нижнего ряда портов видно не было. А вдруг они открыты?

Причем беспокоился Баглир не за себя. Он-то мог в любой момент улететь с гибнувшего судна. Хотя пропоротое при первой встрече с Сен-Жерменом крыло еще и не вполне зажило, и, почуяв сырость, не то слабо болело, не то сильно чесалось. Было жалко людей. Особенно нижних чинов на нижних же палубах. Им даже наверх вылезать разрешалось лишь в редких случаях. Например, для доклада о течи. И дело тут было не в каком-нибудь тиранстве. А, опять таки, в безопасности плавания. Баглиру рассказали историю о турецкой эскадре, на которой встречали прославленного капудан-пашу Гассана. И все экипажи выстроились на одном борту. А люди — это очень большая часть веса парусного корабля. На линкоре их почти тысяча. Турки же брали на борт очень большие экипажи на случай абордажа. Поэтому, когда весь экипаж выстроился по одному борту, корабли накренились. Порты-то турки закрыли. А вот паруса спустить не догадались. Под парусами вид красивше. А тут возьми и налети ветерок. Пригнул он и без того скособочившиеся кораблики. Они и перевернулись все вверх килями.

Кое-кто спасся. И поплыл к адмиральскому боту. Там веслами отбивались, и даже стреляли. Но тонувших были тысячи. И бот был перегружен, и тоже ушел под воду. А вот паша выплыл. Хорошо плавал, наверное.

И все-таки люди ухитрялись на таких ненадежных судах торговать и воевать. Вот и теперь — пусть и небыстро, а до Копенгагена почти дошли. Тут острый слух Баглира и пригодился. Пушечные раскаты он уловил первым. И немедленно подскочил к Полянскому:

— Извините, что мешаюсь, ваше превосходительство. Вот в той стороне, — тыкнул пальцем, не упомня всяких норд-норд вестов, — пушки бьют.

— Точно, — согласился с ним какой-то штабной, — только совсем неслышно. Уж не в самом ли Копенгагене? По расстоянию как раз.

Адмирал был человеком осмотрительным, и эскадра легла в дрейф. Вперед помчался, вздев все паруса и едва не чиркая мачтой по воде, один дозорный кеч. Пока он не вернулся, длилось насупленное ожидание. Баглир — а то когда еще время представится — листал «Левиафана» Гоббса. В поход от скуки он взял с собой целую библиотеку — но достойного чтения там оказалось мало. Хотя книготорговец в Любеке и клялся, что отобрал не модное, а лучшее. Причем не романы, от которых Баглир начал воротить нос еще в бытность свою личной зверушкой опального фельдмаршала Миниха. Не умели еще в середине восемнадцатого века создавать толковую, на его взгляд, художественную литературу. Во всяком случае, на русском или немецком языке. Поэтому он взялся за философию. Причем не метафизику, а сочинения об устройстве общества.

Прочитанное делилось им на две части — дельное и нет. Дельное, украшенное пометками на полях, складывалось в стопку возле облюбованного кресла в кают-компании. Негодное отправлялось через окно в море. Надо отметить, критиком Баглир был суровым. Балтийских волн избежали только Макиавелли, Кант и Локк. Мору, Руссо и Монтескье, в числе прочих, не повезло. Многие труды были разрезаны только до первой или второй страницы. Гоббса бездонная морская чаша минула. Его трактат был прочитан уже до половины и вполне благосклонно откомментирован.

Профессиональный философ с родины мог бы, исходя из этих предпочтений, предположить в князе Тембенчинском явного сторонника позитивизма. И все потому, что Баглир был настроен на практическую государственную деятельность, а не на общие умствования о смысле жизни. Была бы жизнь, а смысл, при желании, найдется — таково было его мнение на этот счет.

И когда, наконец, вернулся с разведки шустрый кеч, Баглир вдруг оказался в перекрестие взглядов штаба эскадры. И убрал Гоббса в болтающуюся у колен ташку. Нелепая на борту корабля кавалерийская вещица заменяла кирасирам отсутствующие в колете карманы, и расстаться с этой цепляющейся за все подряд помехой Баглир никак не решался. А вдруг что понадобится?

— Князь, возникли неожиданные обстоятельства, — объявил ему Полянский, — и вы нам нужны как единственный политик на эскадре. Чтобы подсказать верное поведение. И, возможно, заняться дипломатией. Дело в том, что в Копенгагене сейчас находится английский флот. Который уже потопил всю датскую эскадру, и бомбардирует насыпные батареи, прикрывающие город.

— Как, без объявления войны? — удивился шведский офицер связи, — Но это же подло!

Все закивали. Да. Подло. А главное — русских и шведов опередили. И что теперь делать?

Баглир крутил в голове варианты.

— Господа, — сказал он, — мы все понимаем — России и Швеции нужны прежде всего проливы. Чтобы без нашего позволения никто на Балтику и заглянуть не смел. А значит — наплевать, кто нам загородил дорогу. Будем бить англичан.

Моряки аж рты разинули. Швед вообще челюсть обронил на палубу. Оно и немудрено. Когда на Балтику заходили корабли настоящих океанских держав — Голландии или Англии, шведам, полякам и датчанам приходилось прятаться за береговые батареи и скромно ждать, когда, наконец, уйдут большие парни, чтобы снова можно было заняться возней в песочнице. Русские таким почтением не страдали. Знаменитая Гангутская виктория, главная слава русского флота, чем была добыта? Тем, что русские галеры не побоялись прокрасться в тумане мимо недружественной английской эскадры и напали на не ожидавших такой наглости шведов. Но одно дело тишком проплыть через опасный туман, а другое — атаковать ярким днем, когда есть возможность испытать на себе всю тяжесть великолепной британской морской тактики.

— Извините, что напоминаю, будучи сугубо сухопутной крысой — кто желает господствовать на море, должен атаковать. Это слова Монка. Англичане их помнят отлично. А Балтика — наше море. Или это не так?

— Точно! Господа, врежемте альбионцам! Сил нет терпеть! Флаг перед ними спускай, капитаны их считают себя выше наших адмиралов! — выкрикнул какой-то безусый лейтенант. Но остальные — мялись.

— Может произойти война, — сказал Полянский, поджав губы.

— Вряд ли, — уговаривал Баглир, — у них сейчас премьер нерешительный, страна устала от войны. Занятие Копенгагена явно — короткая разовая акция, чтобы нам не достался. Так что отбрехаемся, не впервой. Ну?

Полянский не дал себя уговорить.

— Я не могу пойти на такой риск.

Баглир чуть перья на себе не рвал. Английская база в Штральзунде — этого только не хватало. На острове. Если б на суше — ничего страшного, русский штык, как всегда, молодец. А остров — это надежно. И долго продержится непрорытый еще КАНАЛ в случае чего при двухсторонней блокаде? Стучали в голове слова Сен-Жермена: «пожинайте плоды победы, если сможете». Вот оно. Но как граф успел все организовать? Или заранее подготовил запасной вариант? Теперь это было неважно. Баглир почувствовал себя прижатой в угол крысой. Которой не дают прыгнуть и куснуть в последней попытке прорваться. Перья на его голове встопорщились, вскинулись кверху экзотическим плюмажем. Зубастая пасть оскалилась.