Марсель Карне - Ариадна Сокольская

Карне в своей картине делает как раз наоборот: он изгоняет секс и взвинчивает чувства. Его «испорченные», «аморальные» девчонки тоскуют о «великой и единственной» любви. Они всерьез страдают и ревнуют, втайне мечтая о семейном счастье. Они горды, чисты душой, и если с легкостью идут на однодневные интрижки, то только потому, что не хотят отстать от моды. Действительно, что может быть ужасней, чем показаться старомодной в двадцать лет! Кроме того (это касается уже не только героинь), у молодых «обманщиков» есть философское обоснование свободы нравов. Они все время говорят о грязном мире, порождающем «метафизическую безнадежность», о неизбежности грядущей атомной войны и подавлении свободы личности любовью.

Верный своей поэтике, Карне не может обойтись без четкой рационалистической конструкции. Он все пытается понять и объяснить, ища мотивировок даже для «немотивированных поступков». Разврат (или «любовный анархизм») в его картине, так сказать, идейный. Это одна из форм протеста юных душ против отживших буржуазных норм морали и лицемерия отцов.

Да, собственно, разврата-то и нет: фильм несравненно целомудреннее, чем сценарий, известный нашему читателю{Сценарии французского кино. М., «Искусство», 1961.}. Читая текст, можно представить себе некую стихию: «неистовые оргии», дикие танцы, «недвусмысленные позы». Но на экране все весьма благопристойно. О «сексуальном аппетите» только говорят, а мизансцены постановщик строит точно так же, как двадцать лет назад в «День начинается». В отдельных эпизодах просто узнаешь эту открыточную лирику невинных поцелуев, бесплотно-целомудренных объятий и потупленных очей. Самый рискованный кадр фильма: Мик, сидящая в постели и прикрывающая простыней свою предполагаемую наготу. Дело не в том, конечно, что герои недостаточно раздеты. В «День начинается» есть кадр обнаженной Арлетти — и этот кадр тоже предельно целомудрен. Однако там у режиссера не было задачи показать сексуальное безумие, «любовный анархизм».

Кино — искусство прежде всего зрительное. Когда Годар, Феллини, Бергман, Буньюэль пренебрегают целомудрием в любовных сценах, то они делают это, конечно, не затем, чтобы потрафить низменному любопытству публики. Для них важна та атмосфера страсти или чувственности, давление которой испытали их герои. Они отлично знают, что экран не терпит подтасовок и абстракций. Кино — фотографическое искусство. Никто не станет верить декларациям, если они расходятся с изображением.

Карне предпочитает область деклараций и абстракций. Критики были правы, говоря, что его фильму свойственна «психологическая ирреальность»{См. “Films and filming”, february 1961, p. 28.}. Впрочем, будь персонажи более реальными, из них не вышло бы героев романтизированной мелодрамы.

«Обманщики» в определенном смысле фильм финальный — и не только для Карне. Тот тип трагедии, который родился из мелодрамы, тут возвращается к своим истокам. То, что когда-то было мифом, выражавшим суть эпохи, теряет связь с реальностью — а с ней и драматическую силу. Великая любовь становится любовью ординарной; борьба с судьбой снижается до робкого протеста влюбившихся героев против «новых табу», придуманных послевоенным поколением взамен отвергнутой морали{См. интервью Марселя Карне в кн.: Robert Chazal. Marcel Carné, p. 71.}; и даже мефистофельская роль Алена, несмотря на действительно удачную игру Терзиева, оказывается гораздо более локальной и менее значительной, чем близкие ей роли в старых фильмах.

В «Обманщиках», как в большинстве картин Карне, есть верхний слой — реальность, и глубинный — романтическая тема. Но в этом случае «реальность» неточна, а выводы чрезмерно дидактичны. Касаясь сложных и болезненных вопросов, Карне дает им однозначную трактовку. По его мнению, все беды оттого, что молодежь плутует: следуя капризам глупой моды, она скрывает свои истинные чувства и притворяется циничной и холодной.

Конечно, эта поза не случайна. Брат героини, молодой рабочий Роже, которому отведена роль резонера, так выражает авторскую мысль: «Я думаю, что это... результат пятидесяти лет нашей общественной неразберихи, войн...»

Ответственность лежит на старшем поколении — это оно повинно в лихорадке, которая сжигает молодежь. Но, обвиняя общество, Карне уверен, что болезнь пройдет: «Наступит день, когда без всякого алкоголя, разврата и детского бунтарства совершится великая перемена... Или, быть может, просто под угрозой мировой катастрофы люди перестанут держаться за то, что можно потерять, — положение, деньги, почести, пустые безделушки...»{Марсель Карне. Обманщики. Перевод А.В. Брагинского. В сб. «Сценарии французского кино», стр. 376.} — и человечество очистится от скверны.

Таков в «Обманщиках» психологический и социальный анализ современности. Что же касается второго, фаталистски-романтического плана, то он построен по модели старых лент. Карне использует прием «День начинается»: герой, недавно переживший внутренний кризис и стоящий перед выбором пути, мысленно воскрешает, кадр за кадром, историю своей любви.

Правда, в отличие от Франсуа, Боб погружается в воспоминания не в осажденной комнате, а в чистеньком кафе, под звуки джаза и за рюмкой коньяку. Да и сам Боб, приличный буржуазный мальчик с милым лицом и ямочками на щеках, куда умереннее и благополучнее габеновското персонажа. Образ, который создает Шаррье, весьма далек от легендарности и титанических страстен, хотя роль явно выстроена «под Габена». Карне дает актеру тот же материал: в «Обманщиках» есть краткая идиллия любви, разбитые надежды, сцена гнева, презрительная ревность к низкому сопернику, отчаяние и пессимистический финал. Но все в ином, уменьшенном масштабе. И дело тут не только в темпераменте актера. Сам режиссер уже не в силах говорить от имени эпохи — его концепция действительности устарела, поэзия стала наигранной, формальные приемы обветшали.

Карне сегодня

«После «Обманщиков» дела Карне пошли все хуже и хуже», — пишет Рой Армз в уже упоминавшемся исследовании «Французское кино»{Roy Armes. French cinema, vol. on, op. cit., p. 48.}.

«Пустырь» (1960), варьировавший тему «неблагополучной молодежи», потерпел полное фиаско. «...Фальшивая, ужасная смесь конформизма и романтической сентиментальности», — так отозвался о картине Самюэль Лашиз{“L’ Humanité”, 16 novembre 1960.}. В других рецензиях тон мягче, но оценка, в общем, та же. «Пустырь» нельзя назвать фильмом посредственным, вульгарным или, низким. Это фильм неудачный, вот и все», — писал, стараясь защитить заслуженного режиссера, Жан де Баронселли{“Le Monde”, 14 novembre 1960.}.

В картине налицо все недостатки предыдущей, но нет даже ее поверхностных достоинств. Путь, по которому Карне пошел в «Обманщиках», завел его в тупик. «Пустырь» с особой ясностью выявил неконтактность романтической концепции с проблемами сегодняшнего дня. История очередной парижской «банды» (на этот раз подростков из семей рабочих) вышла фальшивой и надрывно мелодраматичной.

После провала «Пустыря» режиссер счел за лучшее до времени оставить тему молодежи. Среди его дальнейших замыслов были «Дама с камелиями» — модернизированная версия романа (но не пьесы) Дюма, «Жерминаль» по Золя, «Вотрен» по Бальзаку. Все проекты сорвались. Тогда Карне решил поставить бурлескную комедию в духе «Забавной драмы». В поисках подходящего сюжета он снова обратился к детективно-приключенческой литературе. Был избран «Корм для пташек» Альбера Симонена — роман из «черной серии», без тени юмора и с драматическим финалом. Карне, всегда считавшего, что кинематографист имеет право на любые переделки, серьезный тон романа не смутил. Вместе с Жаком Сигюром (постоянным сценаристом его последних фильмов) он сочинил другой конец, «откорректировал» ход действия и написал шутливый диалог.

Работу над комедией сопровождал скандальный спор в печати. Симонен заявил, что возмущен бесцеремонным обращением с его романом: «В свое время я сам осуществил адаптацию моей книги, а фильм хотел поставить Жорж Франжю. Но наш сценарий не был развлекательным... Сигюр (сценарист) и Карне сделали из серьезного, даже трагичного романа водевиль. Как видно, продюсеры покупали только право на название; от самого произведения — после того как над ним потрудились режиссеры, сценаристы, разного рода консультанты и «художники» — решительно ничего не осталось»{Цит. по журн.: “Film”, 1962, № 45, str. 9.}.

Марсель Карне невозмутимо отвечал, что он читал сценарий Симонена и Франжю — и счел его полнейшей ерундой. «Я превосходно отдавал себе отчет, что невозможно принимать эту историю всерьез, и решил сделать фарс...»{Цит. по кн.: Robert Chazal. Marcel Carné, p. 75.}

Так появились в фильме эксцентрические сцены и водевильные герои: любитель чижиков и канареек, бывший гангстер (Поль Мерисс); хорошенькая продавщица сигарет (Дани Саваль), пленяющая все мужское население картины; любвеобильный богомолец (Ролан Лезаффр); старушка, обожающая сладости и умершая оттого, что подавилась земляничным тортом (Сюзанна Габриэлло) и пр.