Литературная Газета 6526 ( № 38 2015) - Литературка Литературная Газета

Антон Павлович Шалюгин, рядовой, родился

в 1903 году, погиб (пропал без вести) в 1945 году…

Книга Памяти Свердловской области

Защитил диссертацию по творчеству А.П. Чехова,

проработал в ялтинском доме-музее писателя 32 года,

в т.ч. четверть века – директором.

Из биографии Геннадия Шалюгина

Сквозит времён поток упругий…

Судьба, как тонкий камертон,

Свела фамилию – Шалюгин

С любимым именем – Антон…

Писатель Чехов в Таганроге

Родился, рос, ловил бычков.

Другой – явился на пороге

Кровавейшего из веков.

Боец и мой однофамилец

Антон Шалюгин, рядовой,

Был верный муж, семьи кормилец,

К тому ж – товарищ боевой.

Боец сгорел на поле брани,

И нет звезды над головой…

На косогоре безымянном

Стал васильками и травой.

В моей душе, как в тёплом доме,

И в ясный полдень, и в ночи,

Живут два тёзки, два Антона –

Две негасимые свечи…

Мне подвиг их безмерно дорог.

Такие люди – соль земли.

Прожили оба – чуть за сорок

И смерть в Германии нашли…

…Я в Баденвейлере – впервые.

Кладу с поклоном васильки –

Цветы военно-полевые

На бронзу Чеховской руки…

Эпитафия ветерану

Вы – ветеран. Вам много лет.

Вас мочевой пузырь поднимет

Глухою ночью в туалет.

И вдруг – своё забылось имя…

В глазах темно, свистит в ушах,

Предательски дрожат колени.

Вот овладел душою страх,

И жжёт, как будто лампой, темя.

Что делать? Плачет ветеран.

Кто он? Семён или Василий?

Так, маскируясь болью ран,

Подкрались старость и бессилье…

Всю жизнь держался начеку.

Настал последний бой солдата!

Но нету сил, чтобы чеку

Рвануть, и телом – на гранату…

Теперь навеки отпускной,

Шагнул в потёмки вечной ночи…

И старой пули разрывной

На коже проявился росчерк…

ФРОНТОВОЕ СЧАСТЬЕ

Я засветил свечу в часовне

Во имя павших на войне.

Им несть числа, их миллионы –

Как первоцветов по весне.

Горело тело в жгучих клеймах,

За жизнь дрались что было сил.

Их чудотворец Пантелеймон

От рваных ран не исцелил.

А смерть неутомимо жала...

Не обозначен ей предел...

Как зёрна, души отвевала

От шелухи ненужных тел.

И фронтовое счастье с виду

Не краше «девушки с косой»:

Отец вернулся инвалидом,

Побитый пулей разрывной.

А тесть прошёл проверку адом –

Сидел в немецких лагерях...

Но у живых – своя отрада:

Несли Победу на плечах.

И потому в начале мая

Каштан отчаянно цветёт:

Он сотни свечек возжигает

За всех, кто помнит и живёт...

Валерий МИТРОХИН,

Симферополь

* * *

Ты выжил. Вспоминаешь беды,

Пьёшь горя горького бальзам

И умираешь в День Победы

Вдогонку фронтовым друзьям…

* * *

С фотографии военной

Смотрит образ твой нетленный.

У тебя печальный вид:

Дом сгорел, лишь печь стоит.

Враг разбит. Дымят руины.

Чёрен дым и ядовит.

Всё, что есть от Украины, –

Дом сгорел, а печь стоит.

Родина, такая жалость!

Бог тебя благословит!

Сколько нам терпеть осталось?!

Дом сгорел, лишь печь стоит.

Кто за всё ответит внятно:

Виноват ли московит?

Нет ответа. Всё понятно:

Дом сгорел, но печь стоит.

Сами, значит, мы ответим

Всем на свете – тем и этим,

Как нам быть и с кем дружить,

Как мы дальше будем жить.

Есть у нас родная речь.

Есть у нас отцовский меч.

Есть, кого и что беречь,

Есть страна и эта печь.

Грех всем этим пренебречь!

Остаётся ставить свечки

Да на Бога уповать.

И от этой самой печки,

Как ведётся, танцевать.

БЕССМЕРТНЫЕ

И в снегопады, и в дожди,

Порой совсем раздетые,

Идут герои и вожди

Дорогою в бессмертие.

Темнеют бронза и гранит,

Поскольку окисляются.

Что мир о каждом говорит,

Их больше не касается.

Идут рядами и вразброд

Тьмы-тьмущие несметные,

Пытаясь через Вечность вброд

Пройти в своё бессмертие.

И неумолчно, каждый миг,

Все в гирях, словно ходики,

Усердно молятся о них

Господние Угодники.

* * *

Взрывается майского сада граната,

Встаёт над землёй аромата громада.

Всю ночь напролёт, упиваясь амбре,

Поёт соловей о любви и добре.

Под утро в тот сад прилетает граната.

Встаёт над землёю страданий громада.

Рассвет умывается соком граната.

Дробится в куски и от крови пятнист

Невинных небес аметист.

* * *

Преклоняю колени повинно.

Больше я никуда не сбегу.

Здесь зарыта моя пуповина –

На солёном твоём берегу.

Здесь на глинистый склон Карангата

Притулилась белёсая хата.

Круглый год здесь застой и теплынь,

Здесь в колодцах змеится полынь.

Здесь на траверзе в древние леты

Лодьи русов ставили след.

Тут на аверсе древней монеты

Напечатан и твой силуэт.

Поклонясь блиндажам и окопам,

Я молился. И следом за мной

Прорастал тот, который закопан,

Корешок оболочки земной.

Лягу в глубь широко и надёжно

И впитаю все соки насквозь.

И срастусь потому, что так дóлжно,

Потому что немыслимо врозь.

Владимир ГРАЧЁВ,

Симферополь

Первый день войны

Голос Левитана, зарыдали мамы,

И тревожные гудки где-то за рекой.

У военкомата – бритые ребята.

Кто из них остался жив, кто пришёл домой?

Ничего ещё не зная,

Провожатых обнимая,

Обещают – быть с Победой

И недолго воевать:

«Через месяц, через пару

Зададим фашистам жару!..»

И никто из них не думал погибать.

Кто ж из тех мальчишек, начитавшись книжек,

Не играл в Чапая, не рубил врагов?

Смелые головушки повидали кровушки,

Да не все вернулись под родимый кров.

От Волги до Берлина лежат они в могилах,

Недолюбив и недожив до светлого денька.

Четыре года смерти –

хоть верьте, хоть не верьте,

Госпиталей, окопов – ну а пока...

Ничего ещё не зная,

Провожатых обнимая,

Обещают – быть с Победой

И недолго воевать:

«Через месяц, через пару

Зададим фашистам жару!..»

И никто из них не думал погибать...

Моя биография

В моей биографии несколько строк,

Я предков своих плохо знаю,

Но знаю – они умирали не в срок,

И я их за то почитаю.

Ещё почитаю их за естество,

Что жили они, как умели.

Мне дорого наше святое родство –

И я их, и мы их воспели.

Мой прадед недолго топтал белый свет –

Погиб рядовым в Мировую,

Немного ему было прожитых лет…

Но долю его не минует

И прадед второй, что в Гражданской погиб,

Я даже не знаю, где точно,

Но знаю, что он занимал сапоги 

На свадьбу – у будущей тёщи.

Затем, в 33-м, всё рухнуло вновь

В голодную мёрзлую зиму.

В моей биографии новая кровь:

Зарезали, словно скотину,

Прапрадеда с бабкой за хлеба кусок –

Им было уж лет девяносто…

Но кто-то решился ведь, кто-то же смог?..

Как просто, как страшно и просто.

Но в 37-м обошлось без меня,

И в 48-м вроде тоже.

Я их пролистну, никого не виня,

Но кое-что вспомниться может:

Особый отдел, после плена мой дед

В Румынии, тощий, как тополь,

Неделя допросов и горький ответ –

Июль, Херсонес, Севастополь.

И я вспоминаю колонны людей –

Застреленных раненых в штольнях,

И пленных сто тысяч – сто тысяч теней!

Как больно! Сейчас ещё больно!

И нет оправданья, что вот, мол, война,

Что, мол, на войне всё бывает…

Сегодня я знаю, чья это вина,

И память моя не прощает.

Мой дед не погиб, он вернулся домой.

Наступила отца очерёдность.

Он тралил фарватеры в стужу и в зной,

Пока не привёл их в пригодность.

С войною столкнулся он после войны,

Командуя тральщиком малым,

Нашивки носил моряка-старшины,

Хоть стать инженером мечтал он.

Да, видно, всех тех поколений судьбу

Не слишком к мечтаньям приложишь: