Литературная Газета 6526 ( № 38 2015) - Литературка Литературная Газета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
41-й год, идёт война с фашистами, фронт уже подкатился к Крыму, бои идут на Перекопе – всего в 40–50 километрах от села… и вскоре в село входят германские войска. В тему приближающейся оккупации писатель вносит образную параллель: «Целые полчища перекати-поля запрудили деревню, столпившись у заборов, скирд и сараев, увязнув в иле узкого лимана. Он стал похожим на серую колючую змею, которая подползла к заливу и окунула в него голову» … И тут «крылатая машина бесшумно пронеслась над ними на высоте каких-нибудь двухсот метров, пересекла лиман и ударилась о землю. Несколько секунд все стояли молча, не понимая, что произошло. Потом, оставив одежду и рыбу, бросились к самолёту. Сначала бежали. А когда увидели, что от самолёта остались одни обломки, пошли шагом, а затем и вовсе остановились. Всем вдруг стало страшно: там, среди обломков, должен был быть человек. Первым пошёл Ленька. Подойдя к самолёту, он резко обернулся и закрыл рот рукой. Он хотел что-то крикнуть. Мальчишки увидели его испуганные глаза. Каждый из них столкнулся с этим впервые. Человек не умер. Он погиб. Имя его неизвестно... Война. Идёт война. Мальчишки только теперь по-настоящему поняли это, стоя у обломков разбитого самолёта» . Смерть теперь стала в посёлке повседневной реальностью. Она стала оселком, на котором проверяется человечность. Кто-то сохранил человеческие чувства, а кто-то утратил. Из таких и получались предатели, фашистские прислужники, как кузнец Лыков, – характерный пример, своего рода проверка на человечность…
И ещё одна параллель книги А. Домбровского с нынешними реалиями восточной Украины, где мирному населению Донбасса пришлось покинуть жилища и перебраться в подвалы: «Вечером деревню стали бомбить… Сёмка с матерью перебрались в колхозный подвал, где хранились овощи и рыба. Горела керосиновая лампа. Люди сидели на бочках вдоль стен, некоторые принесли с собой стулья. Бомбы рвались недалеко. С потолка то и дело сыпался песок» .
Вспомним кадры документальных репортажей из Луганска и Донецка: холодные подвалы, в которых скрываются от бомбёжек родной украинской власти старики и дети… А вот очень жизненное наблюдение над детской психологией, надломленной войной: «В войну играть не хотелось. И без того война» . Но мальчишечье любопытство неискоренимо: ребята находят неразорвавшийся снаряд, и мы уже догадываемся, что будет дальше, – они пытаются его разобрать с помощью зубила… И снова параллель – многочисленные смерти нынешних донецких мальчишек…
В повести – живые детали, штрихи драматической картины жизни крымчан под пятой оккупантов. Но на первом плане – судьбы детей, которых война столкнула лицом к лицу со смертью и предательством… Сломана судьба бедной девчонки Нинки Лыковой: отец её стал полицаем! По детской глупости она проболталась про отца одному из друзей – человека тотчас арестовали и расстреляли… Что должен был делать сын расстрелянного патриота? Он замыслил страшную месть – убийство предательницы… Но не так-то просто ребёнку убить другого ребёнка – девочка в конце концов остаётся жива, а страницы повести пронизаны описанием настоящей душевной трагедии детей, вовлечённых в войну.
Патриотизм того времени закономерно становился советским патриотизмом. Разумеется, автор изобразил эпизоды, в которых ребята стремятся чем-то навредить оккупантам: то свастику нарисуют на воротах дома коллаборантов, то трактор полицая испортят, а то и снаряд в кузнечный горн подложат, чтобы полицая убило… Но всё это дано без особого идеологического нажима – в отличие от знаменитого романа А. Фадеева «Молодая гвардия», где ребята ведут подпольную работу под руководством коммунистов, чем подчёркивалась ведущая роль партии в разгроме врага…
Лик войны, заслонившей детское небо, воистину ужасен. И вот одна из заключительных сцен повести: перед приходом советских войск полицай Лыков мечется, видя, что оккупанты покидают Крым. От отчаяния или из подлости он стреляет в своих недавних хозяев – в отступающих немецких солдат. Скорее всего, он задумал провокацию, то есть повод для того, чтобы фашисты уничтожили всех жителей села, и тогда не останется живых свидетелей его предательства… Так и случилось: фашисты полностью уничтожили село и его обитателей…
Следует отметить, что писатель мастерски соединил в книге в единое целое и диалектику душевных переживаний мальчика, решившегося на смертельный риск, более похожий на самопожертвование, и динамику повествования, усиленную описанием природы острова, родины и обители тысяч птиц, – потому от нарисованной картины бытия у читателя буквально перехватывает дыхание. Кроме того, внимательно углубляясь в текст, невольно ловишь себя на мысли о том, что потрясающе отображённое в повести единство солнечных пространств и множество птиц придаёт всему действию необычайную смысловую ёмкость, некое бытийное звучание: мальчик решает спасти этих бестолковых, но столь беззащитных птенцов и их беспокойных родителей, которые и не подозревают о грозящей смерти, и, оберегая их, тем самым принимает смерть на себя… По образной мысли автора, спасая птиц, мальчик спасал и солнце – основу бытия всего живого на земле. Так-то Сёмка и остался жив… потому как «Сёмкино солнце» снова встало над горизонтом, чтобы нести свет и тепло людям и птицам.
Издание будут распространено по библиотекам и школам, где его давно ждут дети.
Геннадий Шалюгин, заслуженный работник культуры, лауреат премий им. А. Чехова, А. Домбровского, М. Волошина, член Союза писателей России
Оккупация
ОккупацияВыпуск 1
Спецпроекты ЛГ / Муза Тавриды / Свет Великой Победы
Салют в освобождённом Севастополе. Май 1944 г. Фото Евгения Халдея
Теги: Великая Отечественная война
Рассказы моей матери
Сергей СКОРЫЙ
Маме почти 90, смотрит на мир просветлённо и как-то по-детски. Часто забывает мелочи повседневности, но, на удивление, помнит массу подробностей из далёкого детства. А оно у мамы в немалой степени связано с войной и немецкой оккупацией Крыма на протяжении двух с половиной лет – с осени 1941 по апрель 1944 года.
Итак, 13–15-летняя девочка Женя была невольным свидетелем всех этих событий…
МЫ ВОЗЬМЁМ МОСКВУ, И Я ЖЕНЮСЬ НА ДЕВУШКЕ ТАНЕ!
Немцы вошли (а точнее, въехали) в небольшой крымский городок часов в 10 утра 2 ноября 1941 года. Двигались они со стороны Симферополя по центральной улице. Вначале, грохоча и выбрасывая струи дыма, промчались мотоциклисты в причудливых шлемах и с выставленными вперёд пулемётами. За ними, мягко покачиваясь на рессорах, прокатила красивая легковая машина с офицерами, у одного из которых на переносице поблёскивал монокль. Завершила эту кавалькаду пара больших крытых, натружено гудящих тупорылых грузовиков с гогочущими солдатами.
Жене и её сверстникам родители строго-настрого наказали не попадаться на глаза немцам, но разве удержать любопытных подростков! Вот и высматривали они из-за заборов диковинных пришельцев.
...К вечеру городок запестрел развешанными на столбах и стенах некоторых домов приказами о необходимости сообщать новым властям о коммунистах, евреях и цыганах. За их укрывательство грозил расстрел. В городке ввели комендантский час. С семи вечера до семи утра появляться на улицах запрещалось. За нарушение – расстрел. Вообще слово «расстрел» стало наиболее расхожим в языке оккупантов и местных жителей.
...Немцы устраивались на постой. Разводил их по подворьям староста Аг-ев, назначенный оккупантами. Жильцами Жениного дома, длинного невысокого татарского строения, стали два обер-лейтенанта и два унтер-офицера. Было им лет по 27–28, светловолосые, крепкие, с наградами – по два железных креста. Один из них при знакомстве, ткнув себя в грудь пальцем, произнёс:
– Ich bin Nikolas!1
И жестом показал на остальных:
– Das ist meine militärische Freunden!2
Жене немецкий легко давался в школе, поэтому она всё поняла без труда. Позже стали известны имена и других постояльцев: Курт, Отто, Вильгельм.
…Немцы с утра старательно делали физическую зарядку, шли на завтрак в один из домов поблизости, где располагалась полевая кухня, и затем исчезали до вечера, взяв оружие и надев на спины большущие рюкзаки. Иногда их не видели по несколько дней.
…Женю заинтересовала форма постояльцев. Во многом она была иной, чем у немцев, квартировавших в домах поблизости или встречавшихся на улицах городка. Те ходили в одежде серо-зелёного цвета, в пилотках или фуражках с орлами, в сапогах с короткими голенищами. Танкисты носили чёрную форму, а строгий худощавый немец, живший напротив Жениного дома, щеголял в чёрном мундире, но почему-то с одним погоном и в фуражке со зловещим черепом и костями на околыше.
