Князь тумана - Мартин Мозебах

И тут-то джентльмен пришелся как нельзя кстати! Человеку (безразлично какому, выхваченному наугад из безликой толпы) вдалбливали приблизительно шестьсот правил поведения, и в результате получался джентльмен. Джентльмена сажали на корабль и отправляли вместе с багажом, включающим в себя фортепиано, сачок для ловли бабочек, ломберный стол под зеленым сукном, в Океанию, и он там устраивал Англию. Толпы университетских выпускников, набравшихся достаточно знаний для того, чтобы ощутить невыносимость того скромного положения, которое они занимали в обществе, дружно садились на подобные корабли и еще гордились этим как особой заслугой. А долгие вечера они коротали потом за особой игрой, в которой проверялось, все ли присутствующие достаточно хорошо овладели упомянутыми шестьюстами правилами. Тот, кто ошибался, переставал быть джентльменом и вылетал из игры.

Для немцев этот мир был навеки закрыт, туда им не было доступа. Или все-таки был? Может быть, неиссякаемый поток производимых методом конвейерной штамповки инструментов власти под названием "джентльмен" доплеснулся уже до континентальной Европы? Может быть, господин Теодор Лернер и есть первый образчик немецкого джентльмена? Не слишком ли pushing[40] его поведение для джентльмена? У герцога невольно сорвалось с языка английское слово. Но взять, например, Шолто Дугласа: этот по части pushing любого заткнет за пояс, а между тем, говорят, настоящий джентльмен! В Кении мистер Дуглас разъезжал в паланкине. Есть, помнится, такая фотография. На Медвежьем острове, конечно, — какие уж там паланкины! Тамошние обитатели встречают гостей во фраке, да только фрак у них от рождения неснимаемый, потому что они — пингвины, о которых так занимательно рассказывал господин Лернер. Вот только охота на пингвинов — дело совершенно неджентльменское, и господин Лернер тоже ее осуждал. Бестолковых, неуклюже ковыляющих по суше жирных птиц грубые матросы убивали палками, в то время как сородичи несчастных беспомощно смотрели на происходящее. В пользу Медвежьего острова говорит и его географическое положение: хоть он и далеко, но все же не в тех краях, где немцы всегда чувствуют себя чужими, как это, по наблюдениям герцога, было, например, в Танганьике.

"По большому счету нам тут нечего делать", — нашептывал ему африканскими ночами внутренний голос. Другое дело — Север, тут еще викинги основывали колонии. Была же такая страна "Ultima Thule"![41] Для жителей Средиземноморья она вообще-то начиналась там, где сейчас находится Мекленбург. А ведь неплохо, если рядом с тиграми, которые скалят клыки, у него под ногами появится еще и медвежья шкура! Сам герцог уже не отправится за Полярный круг, от холода у него теперь ноют кости. Но мистер Шолто Дуглас говорил о медвежьей шкуре так, словно она уже у него есть, а господин Теодор Лернер золотым автоматическим карандашиком сделал заметку насчет белого медведя в своей записной книжке из крокодиловой кожи. Зачем господин Энгель еще выдумывает какие-то вопросы? Это был просто любезный жест благовоспитанного человека!

27. Атлетический номер с банкиршей

В лунном свете стоящая на зеленом пригорке госпожа Коре была прекрасна, как никогда, — она блистала такой величавой красотой, что даже страшно смотреть. Теодор нисколько не удивился бы, если бы она сейчас взяла и запела. Дама и впрямь была в настроении, подходящем для исполнения гневной арии мести. Она стояла, замерев неподвижно, но не оттого, что ей захотелось побыть в одиночестве под звездами, в платье, усеянном стеклянными блестками, мерцание которых спорило с блеском космических светил наверху. Нет, она замерла, вслушиваясь в окружающую тьму. Лернер не посмел с ней заговорить и уж тем более не решился выйти из тени кустов на открытую лужайку. Ибо в доме еще не спали, это было слышно по слабо, но отчетливо доносившимся оттуда звукам. Зачарованный зрелищем женщины на холме, он не мог оторвать от нее восхищенного взгляда. Все его чувства обострились для восприятия. Он вбирал в себя прохладный и прелый запах, которым веяло от озера, впивал лесной и земляной дух.

Лернер глубоко потянул носом. И удивился. К озерным и растительным запахам примешивался еще один, посторонний, неожиданный. Что это? Это был сигаретный дымок. Значит, где-то должен быть и курильщик! Лернер обернулся и посмотрел на лодочный сарай. Там чернели темные окна. В одном тлел посредине розовый огонек. Вот он, описав полукруг, поднялся немного повыше, остановился, вспыхнул поярче и, описав такую же траекторию, опустился ниже. Как странно перепутаны жизненные пути, подумал Лернер. Только что он рассуждал в Голубом салоне о вопросах высокой политики — и вот уже стоит в гуще рододендронов между царственным видением озаренной луной госпожи Эльфриды Коре и спрятавшимся курильщиком, который притаился в том самом лодочном домике, где ему назначила встречу Эльфрида. Знает ли она, что в домике уже кто-то есть? Догадывается ли, что еще один человек скрывается за кустами? Неужели и притаившегося курильщика она сама сюда позвала?

Лернер двинулся к ней, не выходя из тени. В кустах хрустнула ветка. Эльфрида обернулась на звук и медленно пошла на него. При каждом шаге платье издавало скрежет. Тысячи бисеринок терлись друг о друга. Казалось, на ней надета броня, Лернеру еще предстояло самому убедиться в тяжести этих бальных доспехов. Она остановилась перед ним. Он мог разглядеть мягкие складочки у нее на шее. Косметика на ее лице немного размазалась. Изображая богиню Луны, она густо напудрила лицо и плечи белой пудрой. От алого рта, расходясь тонюсенькими канальцами едва заметных морщинок, красная краска растекалась по белизне окружающей кожи, размывая четкий контур губ. Платье источало дух бальных испарений: пахло пудрой, духами, потом.

Казалось бы, вот он, миг страстных, безмолвных приветственных объятий и первого долгого поцелуя!

Но госпожа Коре не была на это настроена. Едва позволив Лернеру обнять себя, она тотчас же его оттолкнула и, озираясь по сторонам, прошептала:

— Подумать только! Мы не одни!

— Я знаю, — шепнул он ей в самое ухо, — в лодочном домике кто-то неизвестный курит сигарету.

Он умолчал о том, что, заглянув в темное помещение, позвал невидимку: "Сударыня!" У молодчика, который там прятался, должно быть, крепкие нервы. Едва не обнаружив себя, он тут же закурил сигарету.

— Ну, теперь уж с меня довольно! — прошипела госпожа Коре. — Завтра же Ильза вылетит вон из дому!

Как так — Ильза?

— Я случайно узнала, что у нее тут завелся поклонник, некий лейтенант Герлах, он был сегодня у Граугофов среди приглашенных. Я, разумеется, позаботилась о том, чтобы она не получила приглашения и сидела дома. Довольно того, что мы ее кормим. Не хватало еще, чтобы она отбивала женихов у Эрны! И на балу Герлах четыре-пять раз танцевал с Эрной. Он был наряжен Марсом. У него красивые длинные ноги. Похоже, он ими гордится. Он проявляет интерес, записывается на танец у меня и у Эрны, танцует со мной, держится галантно и все как положено, а потом вдруг глядь — и пропал! Лейтенант Герлах никогда не уезжал с бала в одиннадцать! У меня сердце так и упало, я как почуяла, что дело плохо! И вот, когда я проводила Эрну до спальни, чтобы убедиться, что она легла (Эрна с Ильзой спят вместе на одной кровати), я вдруг слышу на черной лестнице шаги, там хлопает дверь, и нахожу возле кровати на блюдечке окурок с золотым ободком, ну точь-в-точь как те, что оставляет после себя лейтенант Герлах…

Этот окурок, комочек золоченой бумаги, она держала в руке, затянутой в черную перчатку из блестящего шелка. Пока она рассказывала, Лернер старался ее успокоить. Он привлек госпожу Коре к себе и стал водить руками по плотной, скрипучей бисерной шкуре, которая приятно холодила руку и выгодно подчеркивала обтянутые формы. Эльфрида не останавливала его, но продолжала кипеть возмущением.

Она была совершенно поглощена мыслями об Ильзе. Девчонка осмелилась нарушить ее запреты! Самолюбие Эльфриды было ранено, и эта рана сделала ее нечувствительной к искусительным поглаживаниям Лернера. Как ни старался Лернер, он тоже не мог удержаться от мыслей об Ильзе, Эльфрида сама его к ним подталкивала. Стройная дерзкая девушка с вечно готовой рассыпаться прической… У Лернера так и стояла перед глазами эта прядка, которую приходилось подбирать, причем было видно, что она тотчас же снова выбьется. Тогда, в купе, подавая чай, она так взглянула на него, словно поймала врасплох, прочитав его мысли. Теодор Лернер не подозревал о том, что большинство мужчин, бывавших в доме Корсов, так засматривались на Ильзу, что с трудом соображали, о чем их только что спрашивала хозяйка. Ильзе было предназначено судьбой отомстить за всех бедных родственниц, которых богатые брали в свой дом в качестве компаньонки и домоправительницы и которым выпала завидная доля занимать положение наполовину члена семьи, наполовину прислуги, причем от той и другой роли им доставалась худшая половина. Если у прислуги бывал выходной день, то бедная родственница, будучи членом семьи, все время оставалась на посту, а вместо жалованья ей выдавались карманные деньги. Когда намечалось что-нибудь интересное и приятное: будь то поездка в Берлин или путешествие в Неаполь, приглашение в гости к Граугофам, прием интересных гостей, то сразу оказывалось, что она относится к прислуге. Она должна была непрестанно за все благодарить и тем не менее слыла неблагодарной, в отношении к ней все больше сквозила пренебрежительность. Она чувствовала, что ее немилосердно используют, и понимала, что лучшие годы ее проходят в унижении, она носила поношенные платья хозяйской дочки, жила в чердачной каморке, так как отведенную ей поначалу приличную комнатку затем опять отобрали. В таком же положении находилась и Ильза, но она никогда не поднимала голоса и не показы вата виду, что недовольна, и все-таки нажила себе врага в Эльфриде Коре:.