Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс! - Николай Яковлев

Президент призвал действовать, и действовать быстро. «Мы должны идти вперед, как обученная и верная армия, готовые нести жертвы ради общей дисциплины, ибо без дисциплины невозможен прогресс, а никакое руководство не может быть эффективным». Он предупредил: если конгресс не примет необходимого законодательства, а кризис будет продолжаться, «я обращусь к конгрессу за единственным орудием для борьбы с кризисом – широкими полномочиями, столь же большими, какие бы потребовались нам в случае настоящей войны с вторгшимся врагом». Рузвельт драматически закончил свою речь: «Народ просил меня ввести дисциплину и указать путь под моим руководством. Народ сделал меня инструментом своей воли. Как дар я принимаю его… Мы смиренно просим благословения бога. Пусть он защитит каждого и всякого среди нас. И пусть он ведет меня в грядущие дни».

А. Крок написал: выражение лица ФДР было «столь мрачным, что казалось незнакомым даже давно знавшим его». Г. Стимсон пометил в дневнике: «Я был перепуган». Не зафиксирована реакция Люси Рутерферд, занимавшей почетное место на церемонии.

Рев кавалерийских труб, возвестивший о начале парада, последовал за речью президента. В радиоприемниках сигнал к прохождению войск прозвучал, как трубный глас. Американцы услышали голос вождя. По возвращении с церемонии в Белый дом газетчики окружили Элеонору Рузвельт, прося первую даму республики поделиться впечатлениями. «Было очень, очень торжественно и немножко страшно, – сказала она. – Собралась громадная толпа, и было ясно, что она готова сделать все, если только кто-нибудь подскажет ей, что делать». Фашистская печать Германии и Италии усмотрела в первой речи президента США новое доказательство бесполезности парламентаризма и демократии. Критиканствующий «Нью рипаблик» подчеркнул, что из сказанного Рузвельтом «наиболее ярко вырисовывается одно – преддверие диктатуры».

В день вступления в должность Ф. Рузвельт собрал членов назначенного им кабинета. Утро они посвятили молитве в церкви поблизости от Белого дома. Служил Э. Пибоди, приехавший из Гротона. В Овальном кабинете Белого дома их скопом привели к присяге. Рухнула еще одна традиция. Никогда раньше министры не присягали в Белом доме, да еще хором.

Кабинет Рузвельта был весьма разнородным, при подборе его ФДР жаждал, как объяснил он Херсту, сформировать «радикальное» правительство, «в нем не будет ни одного, кто бы знал дорогу на Уолл-стрит, 23 (резиденцию Моргана. – Н.Я.). Не будет ни одного, кто был бы связан каким-либо образом с магнатами США или с международными банкирами». Слова звучали громко и не очень искренне. Руководящим принципом подбора кабинета был FRBC – «за Рузвельта до конвента в Чикаго» (for Roosevelt before Chicago), то есть вознаграждались верные. Ни один из колебавшихся на конвенте не получил заметного поста.

Государственный секретарь – К. Хэлл. Изысканные манеры, приятный голос, постоянно опущенные глаза и внешняя мягкость старика скрывали за собой закаленного политического бойца. Хэлл был сторонником снижения тарифов и специалистом в области внешней торговли. Он мог послужить прекрасным связующим звеном с консервативными сенаторами. Хэлл провел многие годы в Капитолии, представляя в сенате штат Теннесси. Министр финансов – У. Вудин, глава крупной промышленной компании. Он долгие годы крупно финансировал демократическую партию, теперь расходы окупились сторицей. Вудин отлично подходил под категорию тех, кого ФДР бичевал как «ростовщиков» и «менял». И, конечно, он никогда не был радикалом. Д. Ропер, личный друг Рузвельта, получил портфель министра торговли. Эксцентричный Г. Уоллес, сын министра сельского хозяйства в республиканской администрации, сел в кресло отца. Несмотря на протесты руководства АФТ, Рузвельт впервые в американской истории назначил женщину в состав кабинета – Ф. Перкинс стала министром труда. ФДР просил Г. Икеса стать министром внутренних дел. Престарелый либерал из Чикаго удивился, Рузвельт заверил его: мы «говорим на одном языке вот уже двадцать лет». Дж Фарли стал министром почт.

Члены «мозгового треста» получили правительственные назначения: Р. Моли – заместителем государственного секретаря, Р. Тагвелл – заместителем министра сельского хозяйства, А. Берли сначала работал в финансовой корпорации реконструкции, а позднее стал заместителем государственного секретаря. Розенман, да и другие члены «мозгового треста» считали, что назначение их на административные посты – ошибка. Успех «мозгового треста» и был достигнут тем, что профессора работали вместе, свободные в мире идей и не связанные определенными должностями. Рузвельт превратил их в чиновников, не говоря уже о том, что непосредственные начальники Моли, Тагвелла и Берли с плохо скрытым раздражением смотрели на то, что их подчиненные имели свободный доступ к президенту.

Понятие «мозговой трест» объединяло всех, кто в то или иное время был близок к президенту: Г. Гопкинс, Д. Ачесон, Т. Коркоран, У. Вудин, Дж Кеннеди, Ф. Франкфуртер и др. Л. Хоу был назначен секретарем президента, его помощниками – С. Эрли и М. Макинтайр.

II

Президент – личность историческая и ведет личный дневник, решил ФДР. Первые два дня президентства он заполнял дневник. На третий день бросил навсегда. Поэтому то, что делал Рузвельт 4–5 марта, известно из первоисточника.

Утром 5 марта Франклин проснулся раньше обычного в еще незнакомой спальне в Белом доме. В постели он позавтракал, оделся, и камердинер отвез его в кабинет. Он остался один. Гувер выехал накануне, пустой кабинет, голые стены – картины вешались по вкусу президента. На блестевшем лаком столе чисто: ни клочка бумаги, ни карандаша. Он выдвинул ящики – один, другой – пусты. Поискал кнопку звонка, не нашел. Гувер распорядился снять и забрать все, даже телефоны. Несколько минут он сидел в оцепенении, в душу невольно закрадывался страх. Калека на вершине власти громадного государства.

Он часто много лет спустя с содроганием вспоминал (на ум пришла аналогия): пораженный полиомиелитом президент во главе парализованной нации. На мгновение встало видение: президент не может двинуть ни рукой, ни ногой, страна без руководства из центра распадается. Возникают необычные движения, другие люди берут власть. Дурной сон.

Рузвельт откинулся на спинку кресла и отчаянно закричал. Звук собственного голоса и появление секретарей – Мисси Лихэнд и М. Макинтайра – вернули в реальный мир. Начинались трудовые будни.

Все банки закрыты. Нигде, даже в Вашингтоне, невозможно получить по чеку. Катастрофа. Политический художник Рузвельт изобразил меры, принятые до него директорами банков, как увертюру «нового курса». Президент издал прокламацию о закрытии банков до 9 марта. На этот день была созвана чрезвычайная сессия конгресса. По стране разнеслась волнующая весть – президент повелел закрыть банки.

9 марта конгрессмены и сенаторы, готовые вотировать любой закон, собрались в Капитолии. Сенаторы Лафоллет и Костиган посетили накануне вечером президента, пытаясь внушить ему, что необходимо национализировать банковскую систему. «Не надо, – ответил ФДР, – банкиры заявили о своей готовности сотрудничать». Конгрессу был предложен «чрезвычайный закон О банках»: федеральная резервная система предоставляла займы банкам, министр финансов мог предотвращать массовое изъятие вкладов, банки будут открыты только тогда, когда их состояние будет признано «здоровым». Экспорт золота запрещался.

Обсуждение в палате представителей не продолжалось и сорока минут. Крики: «Голосовать! Голосовать!» Единогласно; через несколько часов сенат 73 голосами против 7 одобрил его. Оппозиции не существовало, лидер республиканцев в сенате Бирнс заявил: «Дом горит, президент Соединенных Штатов говорит, что так мы потушим огонь». В Капитолии не цеплялись даже за положение закона – конгресс одобряет все будущие меры президента в этой области.

Вечером 9 марта Рузвельт подписал закон. «Ростовщики» и «менялы» вздохнули с облегчением – грозу пронесло. Рузвельт, несмотря на досадные, с их точки зрения, левые речи, на деле оказался здравомыслящим человеком: укрепил банки государственными субсидиями. Министерство финансов стало их родным домом. Отделались испугом, хотя и значительным.

По закону лица, прячущие деньги в кубышку, наказывались тюрьмой; а как быть с теми, кто успел изъять свои вклады? Было объявлено, что имена тех, кто взял золото в банках после 1 февраля, пропечатают в газетах. Подействовало! Они понесли деньги обратно. Кредит покоится на доверии. Решительный закон успокоил страну. Через несколько дней банки стали открываться. Вкладчики больше не штурмовали обитые бронзовыми листами двери. Свыше 2 тыс. банков не получили разрешения продолжить свою деятельность – они не были признаны «здоровыми». Обанкротившихся никто не жалел, если не считать вкладчиков, потерявших сбережения. В мире капитала выживает сильный и чрезвычайно изворотливый. Затем последовало распоряжение президента, отменявшее свободное хождение золотой валюты. Под страхом тюремного заключения на 10 лет и штрафа в 100 тыс. долл. было предложено обменять золото на бумажные банкноты.