Иван Грозный - Валентин Костылев

Многие дворяне, одетые нарядно, укутали своих ногайских иноходцев звериными шкурами вместо чепраков. Шкуры цельные; лохматые лапы с когтями охватывают бока коней, высушенные головы хищников лежат выше седельной луки. Барсы, рыси, белые медведи... Меха заморских чудищ чередуются с ковровыми, бархатными чепраками, с войлочными и рогожными попонами.

Когда под вечер раскинули станы в сосновом лесу, на ночлег, Андрейка, как и другие, отправился в лес ломать сучья для костров. Он с восхищением любовался из-за деревьев воеводами и богатыми дворянами: «Вот бы мне-то!» Глаза разгорелись от зависти; особенно хороши красные и зеленые сапоги воевод с золотыми и серебряными подковами.

Вернувшись из леса и разжигая костер, Андрейка сказал с грустью:

– Ничего бы мне такого и не надо... Лишь бы коня, да саблю такую, да зеленые сапоги. И потягался бы я в те поры! С кем хошь!

Кречет внимательно посмотрел на него, улыбнулся:

– Тебя должны бабы любить.

Андрейку как огнем ожгло. Ему вспомнилась Охима.

– Уймись! Не то смотри!.. – сердито проворчал он, сжав кулаки.

Кречет рассмеялся:

– Аль тужит Пахом, да не знает о ком? Так, что ли?

Молча разводил Андрейка огонь, пытаясь не смотреть на Кречета. Ему стало не до шуток.

– А ты не дуйся! Правду я молвил. Мысля твоя легкая... Жизнь тяжелая, а мысля легкая... Сто лет проживешь и ничего не добьешься!

Андрейка смягчился.

– Ладно, болтай. Сатана и святых искушал.

И, немного подумав, спросил:

– Как узнать – любит или нет?

Из леса с охапками сучьев врассыпную подходили к кострам остальные пушкари. Затрещала хвоя в огне. Андрейка сделал Кречету знак: «молчи!»

Поблизости, вдоль лесной дороги, раскинулись шалаши татар, мордвы, черемисов, чувашей, горцев. Одни воины оттаивали в бадьях над огнем снег и поили коней; набрасывали на них покрывала, кормили сеном, разговаривали с ними по-своему, как с людьми. Другие точили о брусья ножи, тесаки, кинжалы, кривые, похожие на косы, сабли.

Воеводам и дворянам холопы расставили нарядные шатры, окутали их медвежьими шкурами, устлали досками внутри и тюфяками, снятыми с розвальней.

Простолюдины – пешие и конные ратники, – составив копья «горкой», настроили шалаши из еловых ветвей и прутьев, покрыли их войлоками, внутрь положили солому, сено и залезли туда на ночлег. А некоторые снаружи обваляли шалаши и снегом, чтоб «теплее было».

Андрейку мучило любопытство – захотелось пойти и поглядеть на прочие таборы.

У соседнего костра грелись люди, с задумчивыми лицами слушая старого бахаря[47]. Тихим, ровным голосом рассказывал он о том, как русские рати рубились на Чудском озере с немцами и на Дону с половчанами: о великих князьях Александре Невском и Димитрии Ивановиче Донском рассказывал.

Андрейка миновал касимовских, темниковских, казанских и ногайских татар. Обошел таборы чувашей, мордвы. Кое-где ему пришлось увидеть, как молятся язычники. Любопытствовал, как зовут их Бога. Татары сказали: «Алла Ходай», чуваши: «Тора», черемисы: «Юма», мордва: «Чам-Пас», вотяки: «Инмар».

Парню стало смешно: сколько у людей Богов! Захотелось знать, чей Бог лучше. А кто может ответить? И как же так люди молятся разным Богам, а делают одно? И русские, и татары, и черкесы, и мордва, и другие вместе идут на Ливонию. И в походе все дружны. Помогают татары мордве, русские черкесам, татарам, мордва русским. И просить не надо.

«Охима правду говорила – Боги разные, душа одна!»

Утром застряли розвальни с пушкарями под горою. Андрейка крикнул о помощи. Прискакали кавказцы, чуваши и татары и все вместе вытащили розвальни на пригорок. Даже хлебом делятся между собою. Андрейке захотелось узнать, как по-ихнему «земля».

Чувашин сказал: «Сир».

Черемис: «Мюлянде Рок».

Татарин: «Джир».

Вотяк: «Музьем».

Мордвин: «Мода».

«Диво-дивное! – думал Андрейка. – И землю зовут по-разному, а защищать ее идут все заодно!»

Андрейка остановился около костра. Рядом розвальни с лыжами, лодками, досками, баграми.... В лодках – люди спят по нескольку человек вместе. Так теплее. Освещенные пламенем костров, торчат из лодок лапти.

Везде по дороге видел Андрейка шатры и розвальни с кадушками, с лопатами, бадьями, ломами. Даже наковальни и молоты лежали в нескольких санях. А доспехов в розвальнях видимо-невидимо. В темноте ржали лошади, поблизости от них уныло мычала скотина.

В одном месте остервенело набросились псы. Оказалось – караван с ядрами и зелейными бочками. Встрепенулась стража, зашевелились пищали и рогатины в руках...

Дальше целое стадо косматых быков. Запорошенные инеем, побелевшие, сбились в кучу, опустив головы.

– Эй, кто ты?

Андрейка назвал себя.

Из шатра глянуло знакомое лицо... Ба! Григорий Грязной! Тот, что запирал его в чулан на Пушечном дворе.

Андрейка посмотрел на него усмешливо и заторопился – «от греха» дальше. Отойдя, плюнул, изругался. Обидно было вспоминать.

По бокам дороги сосны в инее, как в жемчуге, слегка освещены кострами.

– Чу! Кто там?

Зашевелились ветви в лесу, посыпался снег.

К костру подъехал всадник в кольчуге и с секирой. Через седло перекинута охапка еловых лап. Он соскочил с коня, бросил пук ветвей в огонь. Затрещала хвоя. Взглянул приветливо.

– Что? Аль не спиться?

– Студено... Разомнусь малость.

– Хоть бы скорей столкнуться.

– Не скор Бог, да меток!

– Победим, думаешь?

– Не победим, так умрем. Прибыльнее – победить. Не то я на своей пушке удавлюсь. Лучше умереть, чем врагу отдаться.

– М-да! Силушки у нас много. Срамно, коли они нас побьют... А уж в полон и я николи не сдамся, руки на себя наложу.

– Стало быть, так и этак – лучше победить...

– Выходит – по-твоему. Дай-то, Господи Боже!.. Сокруши супостатов, немцев проклятущих.

Ратник снял шлем, помолился.

Андрейка тоже.

Перекинулись приветливыми словами и разошлись.

Андрейка так и не достиг головной части войска. Уж очень длинно. Вернулся к своим товарищам. Последовал их примеру и Андрейка. Тоже забрался под войлочное покрывало, зарылся в сено, уткнулся носом в пушку, обернутую соломой, обнял ее и быстро уснул.

Костры догорали. Издали с ветром доносился волчий вой.

На заре заголосили трубы, разбушевались набаты, свирели подняли докучливый визг. Воины, трясясь от стужи, стали вылезать из своих приземистых шалашей. Потирали мокрые от снега ладони.

– Опять утки в дудки, тараканы в барабаны! – раздался голос Кречета.

Андрейка потоптался на снегу. Холодно. Зуб на зуб не попадает.

– Эй, рыжий! Земля-то промерзла! Страсть!

Мелентий поправлял лапти и, дрожа от холода, проворчал:

– Земля не промерзнет – то и соку не даст... Ей хорошо! А вот нам-то... На спине словно рыбы плавают. Бр-р-р!

Поднялся и Васятка Кречет.

– Эх вы, бараны без шерсти! Идемте, харю оправим... Баня парит, баня жарит...

– Ух, студено! – съежился Андрейка.

– С бабой теплее, вестимо...

Мелентий рассмеялся, усердно растирая лицо снегом.

– Волк и медведь, не умываючись, здорово живут... Не так ли, Андрейка?

Бородатый сошник, что в соседстве поил коней, почесал затылок.

– К стуже можно привыкнуть, а к бабе... Какая попадется... От моей бабы все тараканы в избе сдохли. Ой, и злая! Ни днем, ни ночью покоя!

Парни громко расхохотались.

Пушкари достали с воза хлеб, рыбу. Помолились. Пожевали.

Над лесом – словно лужа красного вина. От людей, от коней идет пар. На месте костров смердят головешки. Пахнет гарью. Снежные бугры, снежные кустарники порозовели. Громкие голоса воинов, окрики татарских наездников на коней, свист, пение, голоса сотников и десятских ворвались в лесную тишь пестрым, властным шумом. Впереди, там где-то далеко, тоскливо мычали быки, тявкали собаки возбужденно, грохотали удары молотов по наковальням.

Татары вскочили на коней. Вдали поднялись воеводские хоругви, лес копий снова вырос над толпами воинов. Заскрипели полозья.

Войско двинулось дальше.

Много было смеха, когда Кречет, забавно отчеканивая слова, спел про то, как один чернец сотворил с черничкой грех, жалобно припевая: «Ма-а-атушка!»

Его пенье прервал какой-то шум, неистовые крики. За спиной что-то неладное. Андрейка с товарищами побежали на подмогу. Завязли в сугробах два тура – этакие дылды, как их народ прозвал – «турусы на колесах». Туры бывают на земле, а то, вишь ты, посадили на колеса. Один смех. Кони шестерней тащат эти бревенчатые башни, да еще пушки в них – ишь, рыла выставили – да пищали затинные... А тут, как на грех, опять горы да овраги.

– Эй вы, бояре, вылезайте! Ишь ты, забились в свои колокольни!.. – закричал Андрейка на «гулейных», сидевших внутри туров.