Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Иосиф Гольман

Ольга же пошла к Надежде Неустроевой, бывшей учительнице Зареченской начальной школы.

Вообще, Заречье – старая деревня. Когда-то даже была селом – серебристые от времени развалины деревянной церкви ждали будущих исследователей на холме. В очередной древней войне церковь разрушили, село спалили. Храм так и не восстановили, а вместо села появилась деревня, в которой даже в прежние времена детей не хватало на полноценную школу. А в нынешние – проще оказалось каждый учебный день возить ребятишек в Любино.

Все это Ольга знала от Виктора. Как и про его глобальную мечту: восстановить храм. Анна Ивановна поддерживала масштабные планы супруга, но, как главный стратег семьи, спланировала начало работ под график поступления средств. Если б не Лешкина беда – со следующей зимы можно было бы начать.

И все же Куницыны дали себе зарок – сына спасти, храм построить.

А к бывшей учительнице бывшей начальной школы Ольга пошла с конкретной целью. Ее новоявленные информаторы донесли, что милиционер, еще будучи живее всех живых, оттяпал у одинокой женщины квартирку в Архангельске.

Это было нехорошо с любой точки зрения. Когда майор в бюрократической тихой игре «оттопырил» себе четырнадцать гектаров бывшей колхозной землицы (по сути, целое ближайшее к деревне, дефицитное среди лесов поле), народ поворчал, да и успокоился. Все равно земля была ничья. Ничья – в колхозе, ничья – после перестройки. Колхозные земли и имущество в свое время разделили по долям, не указывая конкретно, где чей участок или добро. Получилось что-то типа ваучеров, по крайней мере, по результатам: одни в итоге все потеряли, другие – заметно разбогатели.

Майор – так разбогател даже очень заметно. Он не просто скупал доли, но и сумел получить за них самую выгодную землю. Причем сделал это почти законно, не считая мелких шалостей с фиктивными собраниями и голосованиями. Более того, он почти честно расплатился с бывшими владельцами наделов.

Не деньгами, разумеется. Кто-то с его молчаливого разрешения, не обращая внимания на лесников, спилил себе леса на сруб. Кто-то завалил лося и запасся свежим мясом. А вон Иван Говоров из механизаторов широкого профиля стал магазинщиком. И очень резво поднялся, хоть за свой земельный пай, якобы проданный Алексею Васильевичу, ничего не получил, кроме дружбы и защиты на всех уровнях. Короче, обоюдовыгодные сделки.

В отличие от них, сделка с учительницей-пенсионеркой Неустроевой получилась мутной. Это и следовало раскопать как можно быстрее и глубже. Ведь одно дело – убийство принципиального милиционера при исполнении, другое – наглого жулика и рэкетира в погонах. Оно все равно остается убийством. Но наказания могут разниться существенно.

Надежда Георгиевна оказалась типичной сельской интеллигенткой, законсервированной в своей эпохе минимум тридцатилетней давности. Ни разу в жизни Ольга воочию не видела такого важного для прошлых времен предмета интерьера, как репродукции из журнала «Огонек», только читала о них. А здесь – вот, пожалуйста. В основном старые русские художники. Но есть и западные, и современные, на тот момент советские. Скверная по нынешним меркам печать подмаскирована покровным стеклом и аккуратностью побеленных сосновых рамок.

«А что, красиво», – подумала Шеметова. Да и потом, как будто у тех людей был выбор. Это сейчас хочешь – в мадридский Прадо, хочешь – во французский Лувр. А тогда – в лучшем случае в Эрмитаж. В репродукциях же весь мир изобразительного искусства открывался во всем многообразии.

– Здравствуйте, Надежда Георгиевна! – поздоровалась Ольга со старой учительницей.

Вот же профессия! На ней просто написано, что она – старая учительница. И хорошая к тому же, вон глаза какие добрые. И еще ясные, хоть с возрастом подвыцвели.

– Здравствуй, милая, – спокойно ответила хозяйка маленького дома.

– Хотела бы с вами побеседовать.

– Да мы уж и так беседуем, – улыбнулась та.

«Действительно добрая улыбка», – подумала Шеметова. Повезло малышам, попавшим в начальных классах к такой наставнице!

– Хотела бы от вас услышать про ребят.

– Каких? – спросила Неустроева, впрочем уже зная ответ.

– Про Лешу Куницына.

– Какого из них? – усмехнулась Надежда Георгиевна. – У нас их много.

– Про того, кто в тюрьме, – жестковато ответила Ольга. – Да и про Алексея Васильевича интересно послушать, какой он был маленький.

– Такой же, как и большой, – невесело улыбнулась Неустроева. – На него всегда можно было положиться. А он в ответ требовал подчинения.

– Даже от учителя? – не поняла Шеметова.

– Нет, конечно. Он всегда ставил выполнимые задачи. Я бы сказала, на верхней границе выполнимости.

– Одну поставленную задачу он так и не выполнил, – подводила собеседницу к интересной теме Ольга.

– Если вы имеете в виду Анечку Куницыну – это именно так. Я даже сначала думала, что здесь и любви-то нет. Одна лишь недостигнутая цель.

– А сейчас иначе думаете?

– Сейчас иначе, – кивнула головой учительница. – Алешка, конечно, Анечку любил. Но, как бы сказать… – подыскивала слово Надежда Георгиевна. – С позиции силы. Он все делал с позиции силы. У него другой жизненной позиции и не было никогда.

– Потому и сломался, когда силы не хватило? – Шеметова, похоже, начинала понимать мотивацию поступков жертвы своего клиента.

– Возможно, – вздохнула собеседница. – Я до сих пор виню себя.

– А вы-то в чем виноваты? – не поняла Ольга.

– А кто же виноват? – вопросом ответила учительница. – Я ж его насквозь понимала. Он надежный был, очень упертый. Если б смогла объяснить ему, что не любая победа в радость, – все были бы живы и счастливы. Да вот не смогла.

– Никто бы не смог, – сказала Шеметова, убежденная, что заложенное природой можно лишь корректировать. Но никак не исправлять. – Вам себя упрекать не в чем.

– Было бы не в чем, не упрекала бы, – вздохнула Надежда Георгиевна. – Да и с Лешкой когда началось, не стала вмешиваться. Это главный мой грех.

– А что вы могли сделать? – действительно не поняла адвокатесса. – Майор и родителей ни в грош не ставил. Мать вон как любил, но советов на дух не выносил.

– Надо было мне на колени перед ним встать, – сокрушалась Неустроева. – Сказать: не бери грех на душу. Всю семью погубишь. И себя тоже. Христом-богом молю!

– Думаете, послушал бы?

– Не знаю, – честно сказала учительница. – Но я этого не сделала. И на мне грех.

– Не послушал бы, – Шеметова буквально чувствовала тяжесть давившего на старую женщину греха и очень хотела освободить ее. – Не послушал бы, и вы сами это понимаете. Хватило же у него совести отобрать вашу архангельскую квартиру.