Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очерк 9
Гражданская война культур
Стороннему наблюдателю русская политическая жизнь кажется одномерной и неинтересной. Куда ни глянь, всюду вертикаль власти с одной стороны и политическое безразличие – с другой. В действительности внутри русского общества идет очень напруженная борьба, пусть и скрытая, гражданская война.
Причины «тихой войны», идущей в обществе, коренятся в культуре, а точнее – в борьбе двух русских «субкультур», имеющей, разумеется, как социальное, так и политическое измерение, ареной для которой стала вся современная Россия. Мы наблюдаем своеобразное «культурное межсезонье», когда старая культура, лежавшая в основе определенного типа общества и государства, прекратила свое существование, а новая еще не проявила себя. Борьбу этих сил условно можно назвать столкновением «всероссийского города» и «всероссийской деревни».
Однако мало констатировать, что старая культура исчерпала себя. Необходимо понять, на какие составные части она распалась и как эти составные части взаимодействуют сегодня друг с другом. Для этого надо сделать шаг назад и посмотреть, что представляла собой культура, которая создала советское общество и государство.
Советская культура была продуктом русской революции. Три источника являются для меня лично важнейшими отправными точками в понимании природы русской революции.
Во-первых, это наследие Бердяева, который установил связь между большевизмом и эволюцией русской интеллигенции как особого культурного класса.
Во-вторых, это общение с Андреем Кончаловским, не устающим подчеркивать крестьянскую основу русской культуры[72], который ознакомил меня со знаковой статьей Максима Горького о русском крестьянстве[73].
В-третьих, это блестящая статья Юрия Пивоварова, который в своем замечательном анализе русской революции показал, как сплелись в ней воедино три революционных потока: демократический, крестьянский и большевистский (интеллигентский)[74].
Начну со статьи Юрия Пивоварова, которая, с моей точки зрения, имеет принципиальное значение не только для понимания природы русской революции, но и для понимания того, что происходит сегодня с культурой, обществом и государственностью в России.
По мнению Пивоварова, русская революция охватывает историческую эпоху с 1860 по 1930 год и представляет собой совмещение трех революционных потоков: революции верхов, «модернизационной», западнической по своей направленности, революции низов, крестьянского восстания, целью которого было перераспределение земли, и большевистской революции, вобравшей в себя и модернизационную амбицию верхов, и алчный инстинкт низов.
Верхи («общественность»), начав революцию и устранив историческую власть, не могли удержать ситуацию под контролем и отдали страну во власть крестьянской стихии. Большевики сначала всемерно поощряли крестьянский «всероссийский грабеж» и возглавили его, а потом нанесли крестьянству сокрушительное поражение, от которого оно уже никогда не оправилось. На этом русская революция завершилась.
Два наблюдения Пивоварова заслуживают особого внимания. Во-первых, мистическое моментальное нравственное и политическое поражение верхов, которое Пивоваров называет «исчезновением общественности». Во-вторых, неуправляемый взрывной характер крестьянского бунта, целью которого в конечном счете стал возведенный в абсолют примитивный грабеж[75].
Единственное, с чем я не согласен в этой статье, – вера в возможность «положительной» эволюции русской крестьянской общины. Здесь я склонен доверять свидетельству Максима Горького, воочию наблюдавшего страну «победившего крестьянства» в начале 1920-х годов. В связи с этим я не могу не привести двух пространных цитат из статьи Горького.
О нравах российского крестьянства Максим Горький пишет: «В сущности своей всякий народ – стихия анархическая; народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей. Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего более грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы. Русский крестьянин сотни лет мечтает о каком-то государстве без права влияния на волю личности, на свободу ее действий, – о государстве без власти над человеком»[76].
Горький считает, что непосредственным итогом революции стала победа деревни и поражение города. Он предвидит, что город еще даст свой ответ и этот ответ будет не менее кровавым и беспощадным (история эти ожидания оправдала). Он не испытывает иллюзий по поводу того, какой именно человек в лучшем случае станет продуктом этой исторической эволюции: «Как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень – все те почти страшные люди, о которых говорилось выше, и их заменит новое племя – грамотных, разумных, бодрых людей. На мой взгляд, это будет не очень „милый и симпатичный русский народ“, но это будет – наконец – деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям»[77].
Просуществовав полстолетия, пройдя через страшную войну и победив в ней, совершив подвиг индустриализации, «советская культура» исчерпала себя и к концу столетия клонилась к закату. Сцепка «города» и «деревни», на которой она держалась, становилась все более призрачной. А вместе с тем все иллюзорнее становились социальные и государственные формы, в которые эта культура облекла себя.
Общество распадается, если гибнет культура, его создавшая. Советское общество было создано советской культурой, которая исчерпала себя к концу XX столетия. Советское общество разделило судьбу породившей его культуры, не оставив, к сожалению, прямых наследников.
К концу 70-х годов прошлого столетия предсказанный Горьким «деловой, бодрый и образованный человек, равнодушный ко всему, что не имеет отношения к его потребностям» в основном населял Россию. Этот культурный тип, ставший со временем доминирующим, получил в литературе название «полугородской». Его формированию во многом способствовало и то, что в течение каких-то двадцати – тридцати лет социальная структура русского общества претерпела невиданные изменения. Из страны преимущественно сельской Россия невероятно быстро стала страной, где подавляющая часть населения живет в городах. В результате, по меткому выражению Григория Каганова, безостановочная «деревенизация» населения всех значительных городов стала одним из главных факторов деградации исторической среды. Каганов указывал также, что «полугородской» считается «особая формация культуры, соответствующая промежуточному типу сознания – ни городскому, ни сельскому. Все существенные свойства этой формации задаются именно ее промежуточностью»[78].
В этой «промежуточной» культуре раскол проходил через душу каждого человека. У него не было четко очерченных границ. Это была культура городская по формату и сельская по инстинктам. Несмотря на достигнутую «всеобщую грамотность», она насквозь пропиталась крестьянским духом. Не стало больше барина и крестьянина. Советской Россией правили крестьяне с барскими замашками и баре с крестьянскими ужимками.
Каждый элемент этой культуры, внешне единой и гомогенной, в любую минуту был готов, как редкий изотоп, распасться на составляющие его элементы. Потенциально «советская культура», политически стерильная и социально безликая, в любой момент была готова заняться пламенем крестьянского бунта. Кровь селян, когда-то жегших помещичьи усадьбы, теперь текла в жилах города.
Процесс этот начался задолго до перестройки, в не предвещавшие никаких бурь годы «застоя». Именно в его недрах стали зарождаться революционные потоки, очень похожие на те, о которых Юрий Пивоваров пишет применительно к революции 1860–1930 годов. Это было либеральное движение внутри верхних слоев советского общества («номенклатуры»), эмансипационное движение советской интеллигенции и стихийное «антисоветское» движение широких народных масс, у которого был свой собственный вектор. Правда, развивалось все это как-то вяло, как грипп у вакцинированного, но ослабленного больного.
В конце 1980-х союз восставшей интеллигенции и уставшей номенклатуры увенчался успехом и их совместные действия привели практически к мгновенному коллапсу «советской власти». Коммунизм сдался почти без
