Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Юрий Алкин

Я скорчил гримасу. Тоже мне нашлась последовательница Оккама.

– Будь молодцом, – сказала последовательница теплым тоном.

Мне стало немного совестно. В конце концов, она была единственным человеком, с которым я мог нормально поговорить. И вообще, после того как она удержала меня от роковой ошибки, ничего кроме благодарности я к ней не испытывал.

– Постараюсь, – пообещал я.

На следующий вечер я подходил к тамбуру. Вокруг царил полумрак. Я шел в гордом одиночестве, помахивая папкой с девственно-чистой бумагой. Прогулки в темноте не были запрещены, но при этом они мягко не рекомендовались, поэтому мало кто появлялся в секциях по ночам. Бессмертные заботились о режиме, вернее, о нем заботились их попечители. Пустые полутемные залы выглядели весьма таинственно. Многочисленные статуи и картины вызывали в памяти образ заброшенного средневекового замка. Казалось, сейчас из-за какой-нибудь статуи с завываниями и вздохами выплывет бледный призрак. Впрочем, кого бы он тут напугал? Я мысленно усмехнулся. В мире, где люди не знают смерти и страха, привидения зачахли бы от отсутствия внимания.

Оставив позади Секцию Встреч, я вступил в широкий проход, соединявший ее с Секцией Науки. Здесь я, как всегда, начал гадать, какими соображениями руководствовались архитекторы, планируя этот длинный туннель. Он тянулся по меньшей мере на тридцать метров, значительно превосходя по длине все известные мне переходы.

Мои размышления были прерваны неожиданными в этот поздний час звуками. Где-то позади раздался женский смех и легкие шаги. Я бросил взгляд за спину: в конце коридора мелькнул и тотчас исчез изящный силуэт. Вслед за ним проскользнул другой, высокий и коренастый. «Подожди…» – донесся до меня мужской голос. Затем последовал новый взрыв смеха, невнятный обмен репликами и неестественно громкий звук поцелуя. Мгновение спустя шаги удалились.

Я повернулся и, вздохнув, продолжил путь к тамбуру. Короткая сцена повергла меня в уныние. Разумеется, эти Ромео и Джульетта были одними из тех счастливчиков, кто, изображая супружескую пару, по-настоящему нашли друг друга. Они не были одиноки в этом мире не только в моральном, но и скорее всего в физическом смысле. Я давно уже подозревал, что не все пары удовлетворяются изображением платонических эмоций. Наверняка некоторые из них шли гораздо дальше в своих супружеских отношениях, пользуясь официальной ширмой. Разумеется, это не могло бы совершаться без ведома начальства, но оно, наверное, смотрело на такие вещи сквозь пальцы.

Хотя ширмы ширмами, а полуночное веселье, невольным свидетелем которого я стал, – это уже вопиющее нарушение правил. Если эта картина вызвала чувство зависти у меня, сложно даже предположить, какие процессы она могла бы разбудить в бедном Зрителе. Его, между прочим, никто не в силах заставить сидеть в комнате ночью. «Настучать, что ли?» – вяло подумал я. Но я даже не знал, кто были эти влюбленные, хотя мужской голос подозрительно напоминал голос моего собственного отца. А кроме того, я не стал бы делать этого, даже если бы отчетливо разглядел их лица.

Ясно, что после этой сцены я расстроился и разозлился, потому что в очередной раз вспомнил Мари. Как я был уверен когда-то, что проведу эти три года с ней! Это мы могли бродить по ночным залам, это ее смех мог звучать среди безмолвных статуй. И мне не было бы никакого дела до Эмиля и всех остальных. Но все испортила эта Восьмая. Как будто ей мало, что из-за нее Мари не попала сюда – она еще каждую минуту ищет, как бы навредить мне. Сегодня весь вечер прислушивалась к моему разговору с Седьмым. Как будто если я сижу боком, мне не видно, как она посматривает в нашу сторону, поправляя волосы.

– Молодец, – прошелестел голос Николь, как только я оказался у двери тамбура. – Минута в минуту. Можешь заходить.

Я нажал ручку и очутился в знакомом помещении. Ничего здесь не изменилось с момента моего первого и единственного посещения. Все тот же уголок юного спартанца. Воспоминания нахлынули мощной волной. Я вспомнил свои сомнения, холодный белый коридор, безучастное лицо Люсьена. Отсюда началась моя бессмертная жизнь, здесь она, возможно, и завершится, когда придет срок.

Прикрыв за собой дверь, я сел на стул и взглянул на стопку бумаги, лежавшую на столе. Вот и мое первое произведение. Ну что ж, полюбопытствуем, что я там понаписал. Мне предстояло провести здесь не менее получаса – самое время, чтобы ознакомиться со «своим» творением. Не размышлять же здесь, в самом деле.

Тамбуры были известны бессмертным как Комнаты Размышлений. Как и во многих других вопросах, координаторы эксперимента не затрудняли себя придумыванием правдоподобных объяснений. Нужны кабинки для общения с внешним миром? Пожалуйста – получите помещение, куда любой человек может удалиться, чтобы поразмыслить в одиночестве.

Может, конечно, возникнуть законный вопрос: зачем понадобились такие комнаты, если есть превосходные квартиры и многочисленные секции? Как зачем? Очень просто: в своей квартире бессмертному может наскучить. А в секциях сложно сосредоточиться, там всегда кто-нибудь ходит. Проблему решают Комнаты Размышлений. Хочешь думать в располагающей атмосфере – иди и наслаждайся. Никто тебя не потревожит. Вот такое объяснение. Впрочем, единственному человеку, для кого оно предназначалось, скармливали и не такое.

Несмотря на столь высокое предназначение тамбуров, ассоциация с уборной, пришедшая мне на ум в первый день, только усилилась, когда неделю спустя я, гуляя, набрел на один из них. Оказалось, что после того, как в комнату заходил человек, на двери выскакивала красная табличка. Только вместо «Занято» на ней было написано «Размышления. Просьба не беспокоить». Я чуть не расхохотался, представив себе, сколько шуток вызвала бы эта надпись, если бы актеры могли откровенно общаться.

Книга открывалась коротким обращением автора к читателям. В нем Пятый заявлял, что решил предложить своей аудитории опыт в новом стиле. Он намекал на то, что эта манера письма еще не отработана и что она будет шлифоваться с течением времени.

Предупреждение это было явно кстати. Уже с первой страницы веяло скукой. Изящный, отточенный стиль моего предшественника сменился штампованными сухими фразами. Я просмотрел с десяток листов. Диалоги были неестественными, персонажи безликими, сюжета как такового не было. Популярного писателя больше не существовало. Вместо него за машинку сел тот лишенный творческого воображения человек, который писал книги Пятого до того, как мой предшественник взялся за это дело.

Я уныло пошелестел страницами. Подписываться под этим убожеством совсем не хотелось. Лавры талантливого литератора пришлись впору, и угроза потерять их отнюдь не радовала. Несмотря на фальшь, опутывающую мир бессмертных, я подозревал, что уважительное отношение читателей к книгам Пятого было искренним. А теперь мне предлагали распрощаться с читательской любовью.