Твоя заря - Олесь Гончар

Худолицый, бледный от лампы Микола Васильевич слушает старшего коллегу почтительно и в то же время чуть иронично.

- Ну, дальше, дальше...

- Помимо того, что это непедагогично,- втолковывает Андрей Галактионович,- это еще и жестоко. Понимаете, жес-то-ко.

- Милый Галактионович, неужели вы до сих нор не заметили, что мы живем в жестокие времена?! - Микола Васильевич вдруг срывается с места и, нервно шагая но комнате, бросает резко, непримиримо: - Где баррикады, там середины нет! Старых нет, малых нет, здесь каждый займи свое место и действуй, как велит тебе революционная совесть!

- Но это же дети, поймите вы. Таскать малолетних на эти ваши операции, чтобы их жизнь начиналась с этого, ожесточала душу картинами обысков, разрушении, человеческими драмами... Это вы считаете нормальным? Взвалить па детские плечи те ваши железные щупы, а на хрупкую душу взвалить еще более непосильную тяжесть проклятий да воилей - это вас не тревожит? Это вам не болит?

- Болит,- отвечает резко Микола Васильевич,- Но пусть учатся. Пускай дышат огнем сражении! Пусть эти наши юные Гавроши наяву видят остервенелую хищность собствснничества, перекошенные злобой лица, пусть слышат все те угрозы, издевки, проклятья, какими встречают нас хутора! Для хуторян мы антихристы, предвестники Страшного суда, а они? Была у них в сердце жалость, хоть тень сострадания к этим слобожанским детям, когда хутора обращали их в маленьких рабов, обрекали на жесточайшую эксплуатацию? Идиотизм сельской жизни, где он еще в столь диких формах выказал себя, как не на этих хуторах? А теперь хлеб в ямах гноят, для них он уже не святой, да и вообще, что может быть святым для этой дремучей и алчной силы собствснничества? Уступи ей, оставь как есть, так она завтра и нас с вами передушит! Милосердия не будет никому, сострадания не ждите, слепая ненависть поднимет топор и на этих безвинных, что спят вот вповалку под вашим всеспасительным одеялом... Да о чем речь! Вьг, человек с таким опытом, не хуже меня должны знать, на что она способна, эта до продела нынче взбудораженная, коварная, злобой и ненавистью налившаяся хуторская Вандея!.. Чего-чего, а пощады оттуда не жди!

- Так что же получается? Их методами против них?

Против ненависти такою же ненавистью, на злобу - злобой?

- А чем еще?

- Добро воспитывается добром, справедливость - справедливостью - это же для педагога элементарно...

Ненависть разжечь нетрудно, человечество разжигало ее уже не раз и в колоссальных масштабах, а как потом погасить ее? Что ей противопоставить? Инстинкт разрушительства пробудить, в ураган раздуть - тоже куда легче, чем потом опять загнать его в берега здравого смысла. Прежде чем вызвать какую-то мощную энергию, надо хорошо подумать, с каким она знаком, какой природы и к каким последствиям все это приведет. Что в душах останется? С чем встретит человек суровую будущность? Вас, юношу интеллигентного, мыслящего, неужто эти вещи не смущают?

- Так что же - уступить? О, нет! - взмахнул белым кулаком в воздухе Микола Васильевич.- Через века шли пробивались к своей золотой мечте и теперь перед хуторами остановиться? Пойти на попятный? Поклониться бастионам кулацким? Нет и нет! Но до пощады здесь, дорогой коллега! Битва - непримиримая... Идем сами в бон и смену свою берем, потому что судьбы наши - и детей и взрослых - неразделимы, особенно на решающем этом перевале. где правит один закон: или - или!

- Золотая мечта человечества, смею заверить вас, она и для меня кое-что значит,- склонившись над столом, Андрей Галактионович задумчиво перебирал в пальцах свою опрятную, всегда подстриженную бородку.- Однако видеть своего коллегу, народного учителя, в паре с Миной Омелъковичсм, в одной с ним упряжке,- нет, этого я, убейте, не пойму... Пусть вы идете, вами, скажем, движет идеал, молодецкий порыв, а что движет Миной?

- В нем есть классовый инстинкт - это сейчас тоже немало.

- Сила грубая, стихийная, приправленная черной завистью ко всем и вся,вот что в нем есть. Апостол разрушител-ьства, рыцарь сокрушения - разве не таким он объективно сегодня предстает в этих ваших походах...

- Апостол разрушительства? - легкая улыбка трога ет тонкие уста Миколы Васильевича.- При вашем всепрощении и вдруг такие беспощадные характеристики? А разве не вы прятали его в классе под партой... Проявили ведь гуманность!

- Для меня этот Мина тоже не пропащий. Натура крутая, напористая, не отрицаю... Можно чем-то объяснить даже страсть к самоутверждению, мстительную ярость, которой столько накипело в нем, но разве этого достаточно человеку? Азарт мстителя, страсть к разрушению, пусть они сто раз мотивированы, но такие ли силы создавали чтонибудь стоящее, ценное для всех? Возьмите вы для примера Романа-степняка: вот где человек-творец! Личность, я сказал бы, с приметами человека будущего, такого, что органически стремится улучшить мир, совершенствовать природу и жить в вечном согласии с нею...

- В конкретном этом случае я с вами согласен...

Да и с Миной Омельковичем как будто они дружили прежде.

- А сегодня Мина - как раз его полнейший антипод.

Потому что степной наш селекционер в труде себя нашел, а Мина в собственной нищете видит высшую заслугу, везде и всюду выставляет свои рубища напоказ: вот они, мои латки, я их ношу, как герб, а где ваши латки? Роман для него недруг уже потому, что у Романа растет все и родит, пчелы плодятся, даже скрестить их пробует, чтобы вывести новую степную породу, а у Мины одни мухи жужжат да дереза до самых окон вьется...

- Да что вы населись па нашего Омельковича? - весело восклицает Микола Васильевич.- Будьте же милосердны!

- А я милосерден! Не призываю же я, чтобы на дыбу его тащить за его несравненную леность, за то, что Мина ваш деревца в жизни не посадил, гвоздя нигде не вбил...

Безнадежных не бывает - я так смотрю. И это уж, коллега, вам следовало бы думать, как из вашего приятеля, из такого убежденного лодыря-голодранца да воспитать труженика, совестливого и работящего, способного снискать уважение и в общине, и в будущей вашей земледельческой ассоциации.

- Воспитаем,- уверенно улыбается молодой учитель,- Мина Омелькович и правда не без изъянов, в частности, любит рубануть сплеча. Натура прямодушная, может и ошибиться, но кто в такой кутерьме гарантирован от ошибок? Ведь ситуация исключительная: действовать приходится зачастую наугад, поскольку - первые, прецедента не было, прокладываем дорогу без топографических карт, и потому так она многотрудпа, ухабиста...

- Это верно,- соглашается Андрей Галактионович,- но для меня несомненно и то, что искони в человеке два начала живут, две натуры вечно в душе противоборствуют:

творец и разрушитель. Один возводит храм Артемиды, а другой уже поглядывает на него взглядом Герострата.

Сколько и жив род человеческий, борются в нем эти две силы, две страсти, одна из которых венчает нас венцом бессмертья, а вторая - "ломай, круши!"- становится как бы нашим проклятьем. Здесь вечный бой, он и нынче длится, и какое из этих двух начал победит, какое возьмет верх, от этого, друг мой, зависит все, все... И прежде всего будущая участь вот их,указал он взглядом на нас, затаившихся под одеялом.- А живем ведь для них, думать, радеть о них каждодневно - мы здесь с вами только для этого...

- Сама революция уже как никто о них позаботилась,- решительно отвечает Микола Васильевич, вышагивая по комнате взад-вперед, словно в невидимой клетке, и на ходу похрустывая худыми пальцами.- Позаботилась, подумала, да еще как!.. Сегодня же мы призваны дальше расчистить дорогу, и не сомневаемся, что она выведет нас в заоблачную вожделенную даль! Идем в эпоху, дорогой Андрей Галактионович, где не будет разрушителей - будут одни созидатели! И вот эти воробышки, что угнездились здесь, может, и раскроют там полностью себя, свою творческую духовную энергию, да еще и спасибо скажут, что мы и в пору их детства были начеку, укрепляли их волю, закаляли дух, учили наших отроков не бояться трудностей.

Неужели вы не согласны со мной?

- Попробуй с вами не согласиться, завтра угодишь в кутузку,поднимаясь, грустновато шутил Андрей Галактионович и, опять накинув на плечи пальто, пошаркал своими лодочками-галошами к порогу, осторожно обходя нас, лежащих.- Спокойной вам ночи.

- Нет, по-моему, я вас убедил,- весело говорил ему вслед Микола Васильевич.

- Ни вы меня, ни я вас... А как же завтра?

- Завтра вы снова обходитесь здесь без меня, я ведь опять буду в походе...

Так они и расходились, оставаясь каждый при своем, Андрей Галактионович нес па ветер и метелицу свою простоволосую львиную голову, а Микола Васильевич, уперщисьобеими руками в стол, еще какое-то время стоял перед лампой в глубокой задумчивости. В этот вечер уже не брался он ни за чтение, ни за писанину, даже о наушниках забыл,- застыв в этой позе у стола, он точно прислушивался к чему-то, казалось, самым важным сейчас для него была та зимняя ночь за окном, гудящее ее завывание. А может, что другое слышалось ему в эти минуты, может, "зеленая дубрава" Надьки ему сейчас листьями зашелестела в степи, и зимы еще нет, еще теплая звездная ночь плывет над садом, где вдвоем они с Винниковной стоят, одни в целом свете, и только ясный месяц заглядывает в их сияющие, бледные от любви лица...