Шаляпин в Петербурге-Петрограде - Виталий Дмитриевский

На выставке в Москве, посвященной годовщине со дня смерти В. А. Серова,

Шаляпин и Репин много беседовали и договорились встретиться в Куоккале.

Перед отъездом из Москвы Репин написал Шаляпину восторженное письмо:

«Неизреченно дорогой и бесконечно обожаемый Федор Иванович!

Спасибо, спасибо, спасибо! Я полон восторга и восхищения до небес

Досифеем... А вчера! Вот был сюрприз... А что всплывает над всем у меня, что

для меня упоительнее всего, так это брошенная, оброненная Вами мне щедро и

мило братски — надежда, что Вы ко мне приедете, ко мне в Куоккалу и даже

попозируете!! Жду и буду ожидать всякий час...

А весною, со светом все выше и выше восходящего солнца, в мечтах моих

рисуется некоторая интересная гениальная голова. Каждый день я вижу эту

героическую голову в слепке... Павла Трубецкого — очень люблю эту голову и

буду счастлив, если удастся сделать нечто столь же художественно.

Прочитав свое послание, вижу, что восторженный старичок молодо и зелено

обожает Вас. Правда.

Ваш Ил. Репин».

И вот наконец в 1914 году эта встреча в Куоккале состоялась.

Обстановка в репинских «Пенатах» была весьма оригинальна. Вот как

описывал ее художник И. И. Бродский: «Ворота с узорчатой затейливой

надписью «Пенаты» пестро раскрашены самим художником. Густая березовая

аллея тянется от ворот к двухэтажному дому, множество пристроек и

застекленные крыши разной высоты делают этот домик, напоминающий

русский терем, необычным, похожим на кустарную игрушку.

В передней висит плакат: «Прием посторонних от 3-х до 5-ти часов. Обед в

6 часов. К обеду остаются исключительно личные знакомые. От 5.30 до 7.30 дом

запирается, и всякий прием на это время прекращается».

Здесь же висит гонг «там-там» и рядом подпись: «Самопомощь. Сами

снимайте пальто, галоши. Сами открывайте двери в столовую. Сами! Бейте

веселей, крепче в «там-там»!! Сами!!»

В первом этаже несколько комнат, из них столовая и кабинетная более

близки по своей обстановке и расположению вещей к домашнему быту

художника... В углу, на возвышении, небольшая трибуна. Отсюда

проштрафившийся гость, нарушивший «правила самопомощи», обязан был

произнести речь...»

В 10 часов утра в большой мастерской Репина начинались сеансы. Репин

задумал изобразить фигуру певца в натуральную величину на огромном

горизонтальном холсте. Шаляпин помногу позировал художнику. В просторном

спортивном костюме певец свободно полулежал на широком диване (этот диван

впоследствии получил название шаляпинского), небрежно лаская свою

любимую собаку — бульдога Бульку. Справа у мольберта стоял Репин с кистью

и палитрой.

— Барином хочу я вас написать, — говорил художник.

— Зачем? — удивленно спрашивал Шаляпин.

— Иначе не могу себе вас представить, — смеялся Репин. — Вот вы лежите

на софе в халате. Жалко, что нет старинной трубки. Не курят их теперь.

Зимой в Куоккале не было дачников. Весь поселок утопал в снегу. «После

шумного, почти всегда пасмурного и задымленного зимнего Петербурга вдруг

белый снег, чистота воздуха прямо опьяняющая, когда снег пахнет то цветами,

то арбузами. На незапачканном фабричным дымом небе яркое зимнее солнце,

красное и золотое», — вспоминала о Куоккале Т. Л. Щепкина-Куперник, чей

портрет Репин написал годом позже.

Вместе с Репиным Шаляпин днем расчищал от снега дорожки в саду, и это

занятие после долгого позирования казалось певцу особенно приятным. Он

катался на лыжах, финских санях. Иногда, взяв коньки, отправлялся к взморью,

откуда вдалеке был виден Кронштадт.

За время, проведенное у Репина, Шаляпин превосходно отдохнул. Певец

сохранил в памяти эту неделю, надолго запомнил беседы с Репиным. «Об

искусстве Репин говорил так просто и интересно, что, не будучи живописцем, я

все-таки каждый раз узнавал от него что-нибудь полезное, что давало мне

возможность сообразить и отличить дурное от хорошего, прекрасное от

красивого, высокое от пошлого», — писал Шаляпин.

Портрет Шаляпина вскоре был закончен. В 1914 году его видел И. Э.

Грабарь, картина показалась ему несколько вычурной. Репин показал картину на

34-й передвижной выставке, но публика не проявила к ней интереса.

Расстроенный художник попытался доработать картину. Когда через несколько

лет К. И. Чуковский спросил Репина о ней, художник с горечью ответил: «Мой

портрет Шаляпина уже давно погублен. Я не мог удовлетвориться моим

неудавшимся портретом. Писал, писал так долго и без натуры по памяти, что

наконец совсем записал, уничтожил: остался только его Булька. Так и пропал

большой труд».

Хотя Финляндия в ту пору территориально входила в Российскую империю,

здесь меньше чувствовался полицейский гнет, не так свирепствовала царская

охранка. Поэтому в начале XX века сюда стремились люди русского искусства.

Да и сама природа Карельского перешейка — сосновые леса, залив, чистый

воздух — располагала к творческой работе, раздумьям.

31 декабря 1913 года в Россию из Италии приехал Горький. М. Ф. Андрееву

осаждали назойливые репортеры, домогались узнать местонахождение писателя.

Андреева была лаконична и непроницаема. Однако вряд ли Шаляпину было

неизвестно, что, пробыв в Петербурге несколько часов, Горький уехал на

станцию Мустамяки (ныне станция Горьковская в Выборгском районе

Ленинградской области).

Находясь под усиленным надзором полиции, писатель редко выезжал в

Петербург. Он был здесь 18 января 1914 года проездом в Москву, а потом

несколько дней в конце февраля и в начале марта. 23 марта Горький и Шаляпин

смотрели в цирке Чинизелли (ныне Ленинградский госцирк) состязания борцов.

30 марта Алексей Максимович приехал к певцу на Никольскую площадь, и

целый день они были вместе. Спустя две недели, 15 апреля, Горький

присутствовал на спектакле Мариинского театра «Дон-Кихот», в котором

Шаляпин пел заглавную партию.