Цену жизни спроси у смерти - Сергей Донской

В городе пришлось сбавить газ. Отдыхающие пересекали улицы в безмятежной манере коров, направляющихся на водопой. Почти все особы женского пола втемяшили себе в голову, что способны быстро бегать, и каждая вторая из них норовила продемонстрировать свое умение перед самым носом автомобиля.

«Женщина может похвастаться грацией, только когда она танцует или играет в бадминтон с мужчиной, которому очень уж хочет понравиться, – решил Громов под конец измотавшего его маршрута по городским улицам. – Другие физические упражнения ей противопоказаны. Тут для нее все дни – критические. «Бегущая по волнам» звучит, конечно, поэтично. Но стоит представить себе, как это выглядело бы на самом деле, и вместо романтики останется одна неприкрашенная проза».

Возле районного отделения милиции торчали два вертлявых парня оперативной наружности. Они встретили выбравшегося из джипа Громова цепкими фотографическими взглядами и молчали, пока он проходил мимо.

Внутри царили духота, разнообразные густые запахи, среди которых не было ни одного приятного, и полумрак. Застекленную кабинку дежурного некогда намеревались обшить солидным пластиком под светлое дерево, но импортных панелей, понятное дело, не хватило, и теперь помещение выглядело то ли недостроенным, то ли полуразрушенным.

– Вы к кому, гражданин? – поинтересовался старший лейтенант, отмахиваясь от натужно зудящей над ним осы. Перед лейтенантом стояла тарелка с арбузными ломтями, в которую он сплевывал также и косточки.

– Журба у себя? – спросил Громов.

– Вы ему кем приходитесь, гражданин? Подследственным лицом или пока что только подозреваемым? – Оживившийся дежурный потянулся влажной рукой к телефонной трубке. Как только им было бегло изучено удостоверение, сунутое ему под нос, он оставил телефон в покое, сунул тарелку с недоеденным арбузом куда-то под стол и сообщил: – Второй этаж, двадцать четвертый кабинет. На двери, правда, одна циферка отбита, но четверка осталась, так что не ошибетесь.

– Не ошибусь, – подтвердил Громов, направляясь дальше по коридору. – Как увижу дверь с отбитой циферкой, так и смекну: та самая. Это вы ловко сообразили: следовательские кабинеты таким макаром помечать. Хвалю.

Кажется, какая-то запоздалая реакция на замечание все же последовала, но у Громова не было ни малейшего желания выслушивать милицейские изречения. Все равно мудрости в них не больше, чем в надписях на стенах общественного туалета.

Широкую лестницу, ведущую наверх, драила молодая бабенка с роскошным синяком под глазом. Присматривающий за ней сержантик собирал во рту слюну, готовясь плюнуть на свежевымытую ступеньку. На лестничной площадке второго этажа шепотом препирались два кавказца подозрительной наружности, выясняя, кому из них выпадет честь предстать перед следователем первым. К тому времени, когда Громов сюда добрался, конфликт достиг своей кульминации, поэтому, чтобы проникнуть в коридор, увлекшихся спорщиков пришлось слегка раздвинуть в стороны.

По причине жары дверь в двадцать четвертый кабинет, помеченная сиротливой цифрой «4», была приоткрыта. За ней, спиной к Громову, стояла знакомая кривоногая фигура Журбы. Склонясь над сидящим щуплым мужчиной в несколько перекосившихся очках, он значительно бубнил:

– Значится, так, Рожков Юрий Михайлович. Сейчас ты подмахиваешь протокол и добавляешь внизу от руки: «Мною прочитано, с моих слов записано верно». Ну, что ты уставился на меня, как баран на новые ворота? Действуй.

– Но я должен хотя бы ознакомиться с этим вашим протоколом, – нерешительно возразил мужчина, уставившись на выложенную перед ним на столе стопочку исписанных листов бумаги.

– Ознакомиться? – угрожающе переспросил Журба, поигрывая гибкой металлической линейкой, которую держал в руке.

– Да, ознакомиться, – подтвердил допрашиваемый все так же трусливо, но все равно упрямо. – Имею полное право! – Он машинально попытался поправить очки, которые от этого прикосновения перекособочились еще сильнее. То ли дужка была повреждена, то ли переносица, на которой они сидели.

– Может быть, ты, засранец, вообразил, что находишься в каком-нибудь гребаном читальном зале? – мрачно полюбопытствовал Журба. – Тебя сюда не читать вызвали! Подписывай, я сказал!

Очкарик не сдавался.

– Откуда я знаю, что вы тут понасочиняли? – бубнил он, протягивая руку за протоколом. – Не могу же я ставить свою подпись под чем попало?

– Убери лапу!

Линейка с коротким посвистом плашмя обрушилась на ладонь упрямца. Протокол выпал из разжавшихся пальцев, и Громов решил прийти на помощь и без того затурканному очкарику. Судя по выражению лица допрашиваемого, всенародно любимый сериал про улицы разбитых фонарей навсегда лишился одного из своих зрителей.

– Работаем? – полюбопытствовал Громов, прислонясь плечом к дверному косяку.

Когда милиционер поспешно разворачивался к нему на своих кривых ногах, Громову показалось, что косолапит он сильнее, чем во время утреннего знакомства.

– Ты? – спросил Журба. Его глаза напоминали два голубиных яйца, на которых кто-то шутки ради намалевал два кружочка – расширившиеся до предела зрачки.

– Неужели я так сильно изменился? – притворно удивился Громов в свою очередь.

– Да нет. – Журба постепенно овладел собой, хотя смех у него получился довольно-таки сдавленный, вымученный. – Просто не ожидал увидеть тебя так скоро. Ты же вроде собирался…

– Мужика отпусти, – перебил его Громов. – Разговор есть.

Пока Журба подписывал очкарику пропуск и выпроваживал его за дверь, Громов бегло осмотрел кабинет, в котором под видом капитана милиции трудился бандитский прихвостень и убийца молоденьких девушек. Все, от грязной банки с заскорузлыми остатками пищи, до пепельницы, переполненной вонючими окурками, вызывало отвращение. Даже солнечный свет за годами не мывшимся окном был тусклым и каким-то грязным. Картину довершали наручники. Один браслет был пристегнут к трубе парового отопления, а второй висел пустой в ожидании очередной жертвы. Наручники не сразу бросались в глаза. Как верно было подмечено кем-то в песне: наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна.

– Надеюсь, ты не очень шокирован, майор? – спросил освободившийся Журба, потирая с неприятным шорохом руки.

– Чем именно? – Громов сосредоточенно разглядывал милицейскую линейку с таким видом, словно намеревался ею что-то измерить.

– Ну, – Журба помялся, – тем, как я обошелся с этим умником Рожковым. Но, понимаешь, у нас тут свои методы…

– У нас тоже свои. – Это прозвучало очень и очень многозначительно.

Так и не дождавшись продолжения, Журба потоптал немного истертый линолеум переминающимися подошвами, после чего звучно кашлянул и неизвестно для чего сообщил:

– Вот так, значится, и работаем.

– Работаете? – не поверил Громов.

Он почему-то опять перешел на «вы», что Журбе совершенно не понравилось. Ему смутно помнилось что-то сказанное майором по этому поводу. Так и не взяв в толк, что именно, он подтвердил:

– Работаем.

Громов прохладно улыбнулся:

– А я думал, вы себе алиби обеспечиваете. Мол, до самого вечера находились в своем кабинете. Куда подевался приезжий майор, ведать не ведаете. Так ведь?

Лицо Журбы пошло пятнами:

– Не понял!

– Все вы прекрасно поняли, – поморщился Громов. Он все еще рассматривал линейку, давая этим понять, что она интересует его больше, чем жалкие отговорки ее владельца. – Бандюкам меня подставить решили?

Тут уж лицо Журбы вообще сделалось одним сплошным пятном – бордовым.

– Ты меня на понт не бери, майор! – крикнул он, сорвавшись на яростный хрип. Под кожей его лба веревками проступили вены.

Громов взглянул на них, потом поймал цепким взглядом милицейскую переносицу и негромко посоветовал:

– Кончайте хрипеть, капитан. Поберегите голосовые связки. Не тянете вы на Жеглова, не тужьтесь понапрасну. – Дождавшись, когда Журба открыл рот, чтобы вставить какую-то протестующую реплику, Громов повысил голос: – Заткнитесь. Успокойтесь. Сядьте. В ногах правды нет… Особенно в таких, как ваши.

Толкнув милиционера в плечо, он вынудил его воспользоваться советом так поспешно, что хлипкий стул чудом выдержал неожиданно обрушившуюся на него тяжесть. Очкарик, который недавно сидел здесь в качестве допрашиваемого, был значительнее легче очутившегося на его месте грузного капитана.

Если бы не рука Громова, остававшаяся там, где по праздникам Журба носил свои капитанские погоны, он бы вряд ли усидел на стуле. Его так и подбрасывало от негодования, и, подобно закипевшему чайнику, он извергал из себя сиплые звуки с брызгами слюны вперемешку:

– Ты не очень-то духарись, майор! Я у себя дома – и в городе, и в этом кабинете! А ты кто такой? Не забывай, что ты здесь в гостях, клепать мой…