Архив - Илья Штемлер

Сидоров угрюмо засопел, он задыхался от несправедливости. Майя Борисовна подошла к Чемодановой и обняла тяжелой вялой рукой.

– У вас хорошее настроение, – шепотом произнесла она. – И слава богу.

Чемоданова отстранилась, подправила в конфорке пламя, храня на лице улыбку, обошла Майю Борисовну и покинула кухню.

– Как вам нравится?! – прорвало Сидорова. – Видит, такое тут творится, и молчит себе! А стиральная машина ей помешала. Это справедливо?

– Молчите, Сидоров! – прикрикнула Майя Борисовна. – Вы прожили жизнь. Вы дали женщине хотя бы одну счастливую минуту? – Она наклонилась к конфорке под чайником Чемодановой и крутанула вентиль до отказа. Фиолетовое пламя высоко поднялось и охватило чайник яростным жаром.

– А? Я поставил стиральную машину, она никому не мешала, – бормотал Сидоров, не в силах справиться с душившей обидой. – Тут заляпали маслом пол в день сдачи дежурства. И ничего! Им все можно.

– Б-будет чисто, как в больнице, – повторил Шуня.

Мика молчал, выковыривая из железки какую-то загогулину. Он слышал, как знакомо стукнула дверь комнаты Чемодановой.

– Вот, господин Янссон, теперь я все о вас знаю, – произнесла Чемоданова, когда вернулась. – Только непонятно – почему у вас такая фамилия? Ваши предки по линии отца были Зотовы? Так, кажется, вы сказали?

– Да, Зотов – фамилия моего деда. Петр Алексеевич Зотов, магистр фармацеи, член Фармакологического общества Петербурга. А отец мой – Ян Петрович Зотов. Поэтому перед вами сейчас – Николай, сын Яна. Или – Николаус Янссон. Вот как у шведов.

– Николаус Янссон, – кивнула Чемоданова. – А ваш сын?

– У меня нет сына, – мягко поправил Янссон.

– Допустим. Если появится. Его будут звать Николауссон?

– Нет. Я принял фамилию Янссон. И отныне все мои потомки будут носить фамилию Янссон, – улыбнулся гость. – В интересах дела.

– Да… Все несколько запутано…

– Многое с непривычки кажется запутанным, – уклончиво ответил Янссон. Ему нравилась эта женщина. И понравилась сразу, когда впервые увидел Чемоданову в отделе, правда, в довольно соблазнительном ракурсе… – Все гораздо проще. У вас выделяют человека по фамилии, у шведов – по отчеству. Что, мне кажется, делает человека более ответственным, нравственно, что ли… Более локально, приближает к узкому кругу, к семье.

– Не знаю. Фамилия определяет принадлежность к конкретной генеалогической ветви, уходящей в глубину, в род. А отчество весьма кратковременно, – упрямилась Чемоданова. – Во всяком случае, я теперь изменю методику поиска по вашему запросу. Ваш дед, живя в России, исповедовал православие? Меня смущает имя – Ян. Это скорее католическое имя.

– Верно. Мой двоюродный прадед, родной брат моей прабабки Ванды, был поляк, как и сама прабабка… Но я, как и мой дед – Зотов, православный. А имя мой отец получил в честь этого двоюродного прадеда. Из уважения к нему. Он помог моему деду вырваться из Петербурга, передал ему свое дело, – Янссон распутывал этот клубок родственных связей ровным и бесстрастным голосом. Он понимал, что интерес Чемодано-вой вызван интересами дела. И старался быть крайне точным. – Так что я православный. Мой дед, Петр Алексеевич Зотов, поменял место жительства, а не веру.

Мысли Чемодановой то и дело ускользали в сторону, ей приятно было смотреть на Янссона, слышать ровный голос, четко лепивший каждое слово.

– Тогда почему он отказался от фамилии? – вяло спросила Чемоданова.

– Я ведь уже говорил, – с легкой досадой повторил Янссон. – В интересах дела. У нас солидная фирма. Шведы – народ консервативный, они купят лекарство у человека, который им близок, кому они могут доверить. Испытывая – и, кстати, весьма заслуженно – гордость за дело, которое они делают сами, каждый швед уверен, что все, чем занимаются прочие шведы, заслуживает самой высокой похвалы… Вам понятно?

– Допустим.

– Не смени фамилию на торговой вывеске, мы оказались бы… как сказать? Белой вороной, да…

Все равно Чемоданова слушала невнимательно. Влечение, что испытывала она к своему гостю, рассеивало внимание. Ей нравились мужчины с ранней сединой, особенно если это не яркие брюнеты, а такие, как Янссон – шатен с ненавязчивой светлой прядью. И этот красивый, крупный рот с мягкими добрыми губами… Дерзкое желание искушало Чемоданову. Ей хотелось подойти к Янссону и прижаться щекой к его щеке, обнять сильную шею и вдохнуть вблизи запах его духов.

– Знаете, Янссон, вы стали лучше говорить по-русски. За такое короткое время, – проговорила Чемоданова, чувствуя почти головокружение от томящего желания.

– Я стараюсь много ходить, слушать. Удивительное состояние, знаете. Я физически ощущаю, как во мне просыпаются гены. Я произношу слова, русские слова, которыми никогда не пользовался раньше. Они входят в меня как воздух… Вероятно, вы не поймете, не знаю. Более того, мне кажется, я стал забывать шведскую речь. Надо скорее возвращаться.

– Вам здесь так плохо? – Чемоданова прикрыла глаза, они могли ее выдать.

– Как сказать? – помолчав, ответил Янссон. – Вы хотите спать?

– Нет, нет, – Чемоданова испугалась, что он сейчас уйдет. – Я не ложусь так рано. Мне интересно, какое впечатление у вас о России?

Янссон медлил с ответом, его отвлекали протяжные шаркающие шаги в коридоре. Шаги утихли, и тотчас раздался деликатный стук в дверь. В проеме показалось лупоглазое лицо Майи Борисовны, потом протиснулось плечо с опущенной рукой, в которой она держала чайник.

– Извините, Ниночка… Он почти весь выкипел, – Майя Борисовна шныряла глазами по комнате, разыскивая гостя. Но безрезультатно – от двери угол за стереоустановкой просматривался трудно, особенно второпях.

Чемоданова вскочила с места и, шагнув к двери, взяла чайник. Голосом, которым обычно принимают извинение человека, наступившего на мозоль, Чемоданова поблагодарила Майю Борисовну за услугу. Глухо, словно утюгом, выдавила соседку в коридор и захлопнула перед ее носом дверь.

Янссон засмеялся. Чемоданова ответила кривой улыбкой, что придавало лицу какое-то лисье выражение.

– Налить вам чаю? – суховато проговорила она.

– Пожалуйста, – Янссон уловил перемену в голосе Чемодановой.

Ну так зашла пожилая женщина, принесла чайник, что здесь такого? Янссон озадаченно крутил головой, ловя каждый ее шаг с видом человека, опоздавшего на поезд… Но вскоре он овладел собой, его лицо вновь обрело выражение уверенности в себе, что так нравилось женщинам…

– Вас интересует, какое впечатление у меня от России? – проговорил он и через долгую паузу продолжил:

– Вы помните сегодняшний день, Нина Васильевна? Когда возвращались с работы?

Чемоданова удивленно подняла спрямленные брови и взглянула на Янссона.

– Мы с вами сели в автобус. К нам пристал какой-то человек. Заметьте, он вовсе не был пьян, он просто был ко мне… недоброжелателен, скажем так. Бывает! Он натравлял на нас пассажиров… Мы с вами решили не связываться и поспешили покинуть автобус.

Чемоданова перестала разливать чай и смотрела на Янссона.

– Толпа была недовольна, мы нарушили их покой… Я чувствовал, как она пытается сделать нам неудобно. Совсем незнакомым людям, не сделавшим им ничего дурного. Но и это бывает! Их можно понять – в тесном автобусе, едва заняли удобное положение, а тут… Бывает. Но тут случилось самое страшное, Нина Васильевна… Помните, что вы тогда сказали? Довольно громко. Помните?

Чемоданова отрицательно повела головой, она и впрямь не помнила. Мало ли что можно сказать в той обстановке.

– Вы сказали: «Скотный двор, а не автобус!» – и даже повторили: «Скотный двор!»

– Вы запомнили? – искренне удивилась Чемоданова.

– Еще бы! Я думал, сейчас остановят автобус, вызовут полицейского, привлекут вас к ответу за оскорбление людей… Но нет! Весь автобус молчал. Весь автобус молчал, Нина Васильевна. Понимаете?! Никто не вступился, не защитил свою честь! Свою! Все молчали и сносили вашу пощечину. Все! И при всех! Как должное. Как… справедливое. Терпели, не пряча глаз… Меня это потрясло… Вы помните, на улице я почти всю дорогу не разговаривал. У меня не было слов.

– Ну и ну! – Чемоданова вновь принялась разливать чай. Темно-коричневая заварка падала в стакан тонкой прерывистой струйкой. – Мне кажется, вы не все высказали.

– Не все, Нина Васильевна… Но это касается уже вас.

– Интересно.

– Вы сами… Вы даже не обратили внимание на это происшествие, понимаете? Вам это стало привычным. Вам, тонкому, интеллигентному человеку… Вот что самое страшное, Нина Васильевна.

– Господи, чепуха какая, – с досадой проговорила Чемоданова.

Янссон не ответил. Он сидел как сидел. Прямой, строгий, в светлой рубашке. Бордовый галстук подпирал острый кадык. Сильные руки лежали ровно на коленях, точно на старой фотографии.