Создатели - Эдуард Катлас

В другой раз, над каменистой пустыней, она неожиданно провалилась в воздушную яму и грохнулась прямо на камни, лишь в последний момент успев защитить от удара голову. Проснулась от боли в локте. Как оказалось, она всего лишь неудачно повернулась в кровати и ударилась этим самым локтем о прикроватную тумбочку.

Случай показался не показательным, она лишь в очередной раз подивилась тому, насколько ее подсознательное воображение хорошо отыгрывает события, происходящие в реальности. Это же надо – каждый раз успеть придумать целый сюжет на неожиданность, случившуюся в ее кровати.

А вот следующий испугал ее уже по-настоящему. Настолько, что она задумалась о походе к врачу. Только вот все выбирала, то ли идти к простому терапевту, то ли сразу к психиатру.

Тогда Роза плыла над лесной опушкой, залитой солнцем. Ей даже казалось, что она чувствует запах, сладковатый запах всего разнотравья, заполнившего место старого лесного пожара. В какой-то момент женщина увидела дикую яблоню, растущую ближе к лесу, и решила подлететь-подплыть поближе, в надежде попробовать дички.

Она не успела. Из густой травы пружинисто выпрыгнула змея, настигла летунью прямо в воздухе и укусила прямо в шею. Сначала ей показалось, что не просто укусила – а просто разорвала шею, как какое-то дикое животное, но это лишь действовал яд, моментально отбирая чувствительность сначала у кожи, потом у верхнего слоя мышц, а затем заставляя гортань сжаться в судороге.

В тот раз она проснулась тяжело, медленно, вырывая себя из сна-кошмара, лишь бы избежать в нем смерти. Лишь бы вернуться в реальность, пусть и блеклую, зато значительно более безопасную.

Горло действительно болело, и болело сильно. Она так и не поняла, отчего – ни ангины, ни воспаления. Лишь легкая припухлость снаружи шеи, без всякой температуры, сопровождавшаяся следующие несколько дней легкой ноющей болью.

Постепенно проходящей, что, собственно и остановило ее от записи к врачам.

Но сны она после этого возненавидела. И летать – разлюбила. Начала принимать снотворное, чтобы постараться провести ночь без сновидений. Потому что начала сомневаться, то ли в своем рассудке, то ли в причинно-следственной связи между своими снами и реальностью. Поначалу это удавалось. Но не сегодня.

Она снова летела, только вот сегодня пейзаж был отнюдь не из тех, что она бы выбрала. Серая безжизненная пустыня, становящаяся все более серой. И все более безжизненной. Как будто кто-то забирал эссенцию живого прямо из воздуха, делая его всего лишь мертвой материей. Этот воздух можно было вдыхать и выдыхать, но им нельзя было дышать.

А еще – этот воздух начинал управлять ее полетом. Она не могла свернуть, как ни пыталась, ее тянуло, упорно тянуло в одну и ту же сторону, куда-то вглубь этой безжизненности, вглубь серости. Туда, где, она знала, наступит ее смерть.

Она знала, поэтому пыталась повернуть, выгребала то вправо, то влево, но ее упорно затягивало все глубже. Пыталась тормозить, грести в обратную сторону, максимально увеличить сопротивление этому движению, но время в этом мире не имело значение.

Она пыталась проснуться. Но снотворное, позволявшее ей почти месяц провести без этих снов, сыграло дурную шутку – она спала слишком крепко, чтобы суметь управлять собой из этого сна. Сна с пугающе реалистичным приближением смерти.

На своей кровати, при свете ночника, который она недавно перестала выключать, она металась по кровати, выпростав из-под одеяла руки, потом ноги, мотала головой, что-то бормотала. Но снотворное цепко держало Розу в фармакологической узде, и рядом не было никого, кто выдернул бы ее из ее кошмара. На дворе по-прежнему был двадцать первый век, и современной женщине совсем не нужен спутник, чтобы прекрасно провести жизнь. И умереть.

Она не хотела туда, в центр этой серости. Даже здесь, на подступах, с каждым выдохом этого серого безжизненного воздуха ей приходилось отдавать кусочек своей жизненной энергии, чтобы дышать. Небольшой таможенный сбор на каждый выдох. Она слабела с каждым движением легких, тускнела, переставала биться, как рыба, выдернутая из воды.

Но серость не дала ей просто задохнуться. Там, в центре серого мира, она увидела холм. Его легко было увидеть, он выделялся, чернел на фоне окружающей серости.

И лишь только увидев это черный холм, который, как и полагается во снах, навевал такой ужас, что в ее крови забурлил адреналин, проясняя ее сознание, по крайней мере, во сне.

Холм тянул к себе, и с каждым новым приближением, воздух брал все большую пошлину за следующий выдох. Даже ее ужас стал холодным и безжизненным, но отчетливым.

В конце концов, из нее вытянули остатки ее жизни, словно вывернув ее наизнанку, выдергивая из нее воздух вместе с легкими, внутренности, последние силы. Душу.

Меркнущему сознанию почудилась темная фигура мужчины на вершине холма. Хотя, если бы это сознание еще кто-то мог разбудить и спросить, то вряд ли бы Роза смогла подтвердить, что эта фигура действительно была.

Возможно, ее аналитический ум тут же придумал бы, что это не фигура – а всего лишь попытка одушевить свою беду, свою болезнь. Причину своей смерти.

***

Спасатели вскрыли квартиру через день на второй. На что еще нужны подруги, которые всполошились сразу, как только она не появилась на работе и на пятничных посиделках в кафе.

Патологоанатом провел над ее телом значительно больше обычного времени, просто потому, что никак не мог обнаружить, понять причину смерти. Но обнаружил. В карте он поставил диагноз – острый ДВС-синдром. Это когда что-то происходит с кровью, и тромбы забивают даже не артерии или вены, а капилляры. На этом он и успокоился, хотя его немного смутило то, что, судя по всему, ДВС-синдром был шоковый, а никаких видимых травм или других причин шока он так и не нашел. Бывает. В его практике бывало и не такое.

Лекс кое-что придумал.

Во-первых, объемная звездная карта стала еще и цветной. Он использовал всю палитру, чтобы обозначить сложной системой свое восприятие соседей. Допустим Михаил стал темно-зеленой звездой, а Каллиграф – светло-зеленой, с желтизной. Мусорщик, напротив, светился ярко-красным.

А еще звезды стали разными по размеру и яркости. Размер для Лекса стал значить оценку силы звезды-соседа. А яркость – его потенциальную изощренность в использовании той самой силы.

Самой яркой, самой красной и самой крупной звездой в его рубке оставался Мусорщик. Даже Каллиграф, по мнению Лекса, светился слегка меньше. Хотя, с другой стороны, мальчик отнюдь не считал себя истиной в последней инстанции. Просто ему так было проще хоть как-то собрать все знания о соседях воедино.