Ленд-лизовские.Lend-leasing - Василий Аксенов

Интересно отметить, что в этих военных и послевоенных лет пионерлагерях ребят гораздо больше интересовали и волновали кафешантанные куплеты времен коротенького нэповского капитализма. Летние пионерлагеря считались вполне уместной сценой для шантанных припевок. Быть может, огромные волжские закаты и планеты в зеленеющем небе воодушевляли юнцов и юниц, звали их на Запад, откуда в голодные годы шли к нам корабли ленд-лиза. Атлантика кружила головы нескольким поколениям красногалстучной пионерии. Официальные патриотические песни недавней войны оставались каким-то нейтральным фоном. По-настоящему их увлекало то, что пробиралось к ним вслед за тревожными закатами, то, что соединяло их с другой, неведомой эпохой.

Вот несколько песенок тех времен:

На корабле матросы ходят хмуро.

Кричит им в рупор старый капитан.

А юнга Билл тоскует по лазури

И проклинает дьявольский туман.

На берегу осталась крошка Мэри,

Она стоит с сосисочным лотком,

И вот в разлуку до конца не верит,

И закрывает глазки локотком.

Вернулся Билл из северной Канады.

Он научился там хлестать вино.

Служа в охотничьем своем отряде,

Он позабыл про девичье окно.

К нам в гавань заходили корабли,

Стальные корабли, владыки мира.

Матросы на вельботах к нам гребли,

Провозглашая доблесть канонира.

Был стол накрыт волшебный, будто сон,

Богат вином и полон смачной снеди.

Там появилась Линда Сильверстон,

И канонир назвал ее Май Лэди.

Вот тут ворвались, опрокинув грилл,

Шесть богачей, свирепых, как атиллы,

Но канонир сражался у перил,

И Линда в этот миг его любила.

Девушку из маленькой таверны

Полюбил суровый капитан,

Девушку с глазами дикой серны,

У которой гибкий нежный стан.

И с тех пор с весенними ветрами

Из далеких и богатых стран

Грузный бриг с богатыми дарами

Приводил суровый капитан.

И она с улыбкой величавой

Принимала ласку и привет,

Но однажды дерзко и лукаво

Бросила безжалостное «Нет!».

В Кейптаунском порту

С какао на борту

«Джульетта» свой чинила такелаж.

Но прежде чем уйти

В далекие пути,

На берег был отпущен экипаж.

Идут, сутулятся

По узким улицам,

И клёши синие колышет бриз.

Они ушли туда,

Где можно без труда

Найти себе матросский парадиз.

Пора рассеять сплин:

Ведь с нами Мэрилин,

Стройнейшая из стройных диких серн!

Она куда ни кинь,

Богиня из богинь!

Вались в любую из ночных таверн!

Течет толпа фланёров,

Показывает норов,

Дымит ночной угар.

И что б ни говорили

О баре «Пикадилли»,

Но это славный бар.

Но ад ли это, рай ли?

Сигары, и коктайли,

И кокаин подчас

Разносит Джонни кроткий,

И денди, и кокотки

С него не сводят глаз.

Но Джонни, он спокоен,

Никто не удостоен.

Невинен алый рот.

В рожденном им пожаре

На Пикадилли, в баре,

Он холоден как лед.

Но тонки льдинки эти,

Однажды на рассвете,

Тоску ночей гоня,

Бессонницей томима,

Усталая от грима,

Сюда явилась я…

В стране далекой Юга,

Там, где не злится вьюга,

Жил-был когда-то

Джон Грей Богатый.

Он был силач, повеса,

Сильнее Геркулеса,

Храбрый, как Дон Жуан.

При свете лунном кружатся пары,

Бьют тамбурины, звенят гитары.

Денег у Джона хватит,

Граф Грей за все заплатит,

Граф Грей играть умеет!

Нет, он не побледнеет!

Граф Грей всегда румян!

Рита и Крошка Нэлли

Пленить его сумели.

Часто в любви он клялся двум доннам,

Часто порой вечерней

С ними он открывал в таверне

Бал до утра бессонный

В ритме неугомонном,

В танго вращая донн.

В бананово-лимонном Сингапуре

В бурю,

Когда под ветром клонится банан,

Вы грезите всю ночь на волчьей шкуре

Под вопли обезьян.

И нежно вспоминая

Иное небо мая,

Глаза твои, и жесты, и мечты…

Вы плачете, что песня не допета,

Что это, это, это

Унеслось в бездну…

Когда в море горит бирюза,

Моряк, бойся дурного поступка…

У нее голубые глаза

И дорожная серая юбка.

(завершение отступления о пионерлагерях)

После войны, возвращаясь из лагерей, загорелый и промытый волжской водой, Акси-Вакси с унынием ощущал тесноту семейного жилья. Появление, вернее, возвращение большого мужского тела, казалось, уменьшило квадратуру и кубатуру. Рост детских тел, и в первую очередь самого нашего героя, тоже способствовал этому процессу. Конечно, в годы войны шли и обратные события: дядю Фелю, как мы знаем, увезли на Дальний Восток, бабушку Евдокию Власьевну в 1942-м после перелома шейки бедра и последовавшей «круппозной пневмонии» проводили туда, где никому не тесно, однако в те времена, когда чуть ли не каждую неделю под все ту же кровлю подселяли эвакуированных, трудно было считать квадратуру и кубатуру. Плюс ко всем этим людям следует, разумеется, присоединить внезапно появившуюся сводную сестру Маечку Шапиро.

Одна сцена, связанная с ней, навсегда укоренилась в памяти Акси-Вакси. Вечер, тлеет вполнакала лампочка над накренившимся круглым столом. Разные люди утвердились каждый за собственным уголком, если можно так сказать о площади круглизны. Акси-Вакси рисует в тетрадке корабли очередного «северного конвоя». Они похожи на большие дома, хотя и с пушками. Однако немного горят. Впрочем, «фрицы» тоже горят, падая с неба в ледяную голубизну. Майка зубрит анатомию, кости. Бормочет: «Как на лямина криброза поселился кристом галли, впереди форамен цекум, сзади ос горизонтале…» Ленинградка тетя Ната разложила перед собой свое спасительное вязанье. Рядом с ней и напротив Майки сидит недавно и ненадолго подселенный энкавэдэшник лейтенант Виктор Кторый. Подстелив руководящий орган, он разбирает пролетарское оружие, пистолет «макаров». Вещь почти такая же ударная и хитрая, как изучение скелета. На газете в сальных лужицах лежат разные бойки, пружины, предохранители и четвертинка подсолнечного масла. Собрав все это в обратном порядке и протерев оружие тряпицей, Виктор засовывает шпалер в кобуру. Сам он довольно долго сидит без движения и смотрит на оголенный локоть первокурсницы. Потом встает и заходит за спину девушки Шапиро. Смотрит теперь на ее золотистый затылок. Нежная шея от некоторой подбритости вверх стала еще нежнее. Майка уже задницу отсидела от зубрежки. То и дело меняет изгиб спины. Кторый наблюдает эти движения, отдаленно напоминающие раздевание. Наконец не выдерживает, сгибается и впивается в девичью шею своими красными губенциями, ну и заодно красненьким носопырой, через который, спрятавшись за штору, втягивает он какой-то белый порошок. Майка испускает вопль и пытается вырваться, но он ее не выпускает, держит за плечи — ну что вы ждете от энкавэдэшника, который через день выходит на суточное дежурство с применением «активного следствия»?