«Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го - Виктор Побережных

– Там сложнее, товарищ Сталин, – Берия, вздохнул и продолжил, – Захваченный агент простой боевик, не владеющий важной информацией. Вот раненый… Тот для нас более важен. Со слов пленного агента, именно раненый является заместителем командира группы, убитого в перестрелке. По раненому врачи дают благоприятный прогноз. Надеемся, что уже через неделю сможем приступить к допросам. Положительный прогноз дают и для наших сотрудников, хотя состояние Зильбермана и остаётся тяжёлым, но врачи позитивно оценивают его шансы на выздоровление. Одним словом – ждём, товарищ Сталин.

– Ну что же, работай, работай, – Сталин встал и прошёлся вдоль стола, – Теперь по другим вопросам. Что у нас с разработками нового вооружения?

Берия снова открыл папку и начал докладывать….

Глава 35

Долго на допросе мне присутствовать не дали. Начальство решило, что на первоначальном этапе расследования, моё присутствие может помешать. В итоге я оказался в своём кабинете, в окружении новой партии бумаг. Заниматься ими было…неинтересно. Все мои мысли крутились вокруг найденного Лже-Минаева. До жути любопытно было, о чём сейчас идёт разговор в так хорошо знакомой мне камере. Но, "Партия сказала – надо! Комсомол ответил – есть!". Пришлось заниматься прямыми обязанностями. Просидев до самого вечера над бумагами и так ничего не найдя в них интересного, я уже собрался к Мартынову, как зазвонил телефон.

– Старший лейтенант Стасов. Слушаю вас.

– Андрей, это Мартынов. Срочно зайди к Федотову, – и гудки. Трубку положил. На черта я понадобился главному контрразведчику? Да ещё и на ночь глядя? Но делать нечего, сказано идти, значит – пойдём! Убрав бумаги в сейф, замкнув и опечатав кабинет, я направился к Павлу Васильевичу. За весь период моего пребывания в этом времени, я видел Федотова всего пару-тройку раз. Как-то не пересекались наши пути-дорожки. Подумав об этом, я вдруг всполмнил Меркулова и задумался. С момента отъезда с Транеевым, я ни разу не только не видел его, но и не слышал о нём! А ведь он оставался моим шефом. Странная какая-то ситуация складывается, или его отстранили от "моего тела"? Нужно будет у Мартынова спросить, а то "незнайкой" хреновастенько быть.

– Брось тянуться, – Павел Васильевич махнул рукой на мою попытку доложиться, – Садись и слушай. Захочешь курить – закуривай. Вызвал я тебя по делу твоей погибшей супруги… Сегодня заговорил раненый пленный и всё стало проясняться. Вот, читай, – он положил передо мной протокол допроса.

Чтение получилось занимательным. Во первых – стала понятна наглость немцев. Они оказались "мальчиками" Гейдриха, а эти скромностью никогда не страдали! Во вторых – стала ясна их цель – Я. Вернее информция в моей голове. Весь сыр бор загорелся из-за того, что под Волновахой, в плен к немцам попал раненый сотрудник НКВД, охранявший меня (естественно негласно). Всё бы ничего, но попал он в руки СД и те смогли получить от него информацию. Какую и в каких количествах пленный не знает. Знает только следующее: уничтоженную группу направили в Москву с заданием попытаться захватить меня. Эти идиоты были уверены, что я являюсь доверенным лицом товарища Сталина и товарища Берии одновременно, при этом занимаю немалый пост в секретной службе Сталина. Опознанный предатель, был включён в группу как единственный человек, способный меня узнать и, судя по всему, узнали о нём при захвате Волновахи. А эта мразь сразу побежала служить гансам. После подготовительных мероприятий, изучения возможных мест операции они решились на захват у меня дома, назначив 17 мая датой операции. В результате немцы допустили ошибку, даже не ошибку а… даже не знаю, как назвать эту череду совпадений. В соседнюю квартиру заехал к родителям сослуживца сотрудник НКВД из Мурманска. Тоже старший лейтенант, чем-то похож на меня внешне и моего телосложения. Один из наблюдателей ошибся и немцы пошли на захват. Когда ошибка стала ясна, было уже поздно! Поэтому решили увести с собой Олесю, предполагая, что от неё тоже получат немало необходимой информации, тем более, что она тоже сотрудник ГБ. Оставшиеся на подстраховке, увидели подъехавших Зильбермана и Орлова. Зильберман, узнал деятеля из Волновахи и чем-то выдал себя, вот и изрешетили их. Толком проверить насмерть или нет у немцев времени не было(основная группа уже выходила) вот и остались живы ребята. Ну а дальше всё ясно – проверка, стрельба. Дочитав до конца, я отложил листы допроса и задумался. Что-то было неправильным, что-то такое, чего не должно было быть. Но что? Посмотрев на Федотова, я заметил его серьёзный взгляд.

– Вижу тебя тоже кое что насторожило в протоколе? – Павел Васильевич закурил и продолжил, – Уже понял, что именно? Или подсказать?

Я опять просмотрел показания пленного и до меня, наконец, дошло! А откуда они знали адреса? Мой и Яшкин? Вернее только мой?!

– Понял! Молодец! – голос Федотова был доволен. Видимо по моему лицу ему всё стало ясным. – Вот и нам стало непонятно, но о-очень интересно – откуда немцы узнали ваши адреса. С адресом Зильбермана понятно – вышли через тебя. Но твой-то адрес они знали изначально! Поэтому сейчас действуем следующим образом. Докуривай, – я осознал, что дымлю как паровоз только после его слов, – и пойдём к медикам. Будем вспоминать – кому, когда и что?

– Ага. Новая передача на уголовно-правовую тематику – "Кому? За что? и сколько?" – машинально пробормотал я.

– Чего, чего? – заинтересовался Павел Васильевич, – Ты о чём?

Пришлось рассказать эту старую шутку, заодно рассказал и о передачи Ворошило. И передача, и шутка Федотову понравились. Пока мы шли к подвалу, он всё рассуждал на тему использования "мозгового штурма" в нашей работе. А потом, потом мы пришли и начались очередные мои мучения…

Через три дня "пыток", мы, кажется, нашли место возможной утечки информации. Несколько раз, в той командировке с Мехлисом, я писал письма Олесе. Могло получиться так, что какие-то из моих писем могли остаться в разрушенном доме, а немцы, наверняка, проводили осмотр местопребывания нашей группы. Ничего другого мне в голову так и не пришло. На мои высказывания Федотов пожимал плечами и, скептически, говорил, что "…всё возможно…". Но мне было видно, что в такой вариант Павел Васильевич просто не верит, а больше никаких идей не было. Во всяком случае, не было у меня. Несмотря на все старания врачей, мы так и не нашли никого из моего прошлого, кому я мог сообщить свой адрес. А рассуждать о предателе в аппарате было просто глупо. Тогда бы немцам не пришлось вычислять адреса людей, с которыми я контактирую в Москве. Но самое интересное было то, что Федотов остался доволен! Не знаю чем, но он прямо излучал положительные эмоции. Мд-а. Чего-то я явно не понимаю! Ну и фиг с ними, с этими непонятками! Посчитают нужным – всё сами скажут! А я лучше уйду отсюда. Наконец-то я мог вернуться к работе, а не смотреть в добрые глаза врачей и ребят Федотова.

А работы стало много! Помимо основных бумаг, которыми меня загрузили по самое не могу, довольный Мартынов притащил копии протоколов допроса Лже-Минаева, заявив, что "…подумай, на что, с твоей точки зрения, нужно обратить особое внимание наших специалистов…". Если честно, то было очень интересно читать про человека, как и я, сменившего тело. "Попаданцем" оказался Андрей Викторович Максимов, 1960 года рождения, русский. Ноздрин оказался интересным типом. Инженер по холодильному оборудованию, последние годы работавший в ЦНТИ (центре научно-технической информации) на Урале, в Екатеринбурге. По убеждениям – яростный демократ и антикоммунист. Первые две страницы были заполнены откровенным бредом, который так любят писать "про-западно" настроенные демократические издания (самое смешное, что других и нет среди демократических изданий, вернее не было в девяностых и двухтысячных) а потом, потом пошла вменяемая речь, а не лозунги о "кровавых палачах и душителях свободы". Видимо Соколову надоело всё это слушать и он объяснил Максимову "политику партии". Подействовало! Дальше пошла серьёзная беседа, давшая много пищи для размышлений. Первое, что мне бросилось в глаза – схожесть ситуации, благодаря которой он попал в это время – автомобильная катастрофа. И, как ни странно, произошла она тоже в Сибири, только не у Енисея а на Байкале, куда Максимов приехал отдыхать. Второе, и, пожалуй, главное, это "начинка" Максимова, его знания. А вот с этим было очень хорошо! Не смотря на то, что работал не по специальности, знания у него были очень не маленькими. Это касалось и техники и истории. Работая со справочниками и брошюрами, которые выпускает ЦНТИ, Максимов должен быть настоящим кладом для "мозговедов"! Не менее интересно было узнать о планах Максимова. Оказывается, что когда он понял, что именно с ним произошло, то в первый момент запаниковал и этим спас себя. Его поведение было очень похожим на поведение Минаева до "вселения" Максимова, а успокоившись и всё осознав, стал спокойно изучать обстановку, планируя свои дальнейшие действия. Мы должны быть очень благодарны Кабанову, проявившему бдительность, потому что на 20 мая, Максимов назначил своё исчезновение из госпиталя. В дальнейших его планах было выбраться из СССР в "штаты". Объясняя свои планы, Максимов заметил, что "… Советский Союз и так победит в этой войне, а он хочет просто нормально пожить, заработав на своих знаниях. Америку он выбрал тоже не из особой любви. Просто он посчитал, что послевоенная Англия, не то место, где бы ему было комфортно, штаты подходят гораздо лучше. То, что своими знаниями он мог принести огромную пользу своей Родине, его не волновало. Как и не волновало то, что его знания могли сохранить немало жизней наших граждан. Читая обо всём этом, я испытывал чувство лёгкой брезгливости. Я никогда не испытывал особого пиетета к КПСС, особенно к той, в какую она превратилась в конце восьмидесятых годов. Но оказавшись в этом времени, у меня и мысли не возникло, поступить не так, как я действовал. Помочь своей стране победить, спасти хоть немного наших людей, а не забиться подальше и жить в своё удовольствие, наслаждаясь новым, молодым телом, как собирался поступить Максимов. Если бы он решил действовать именно таким образом спонтанно, под влиянием каких-то эмоций – это одно дело. Я бы его понял. Но он действовал спокойно и обдуманно, поэтому я могу отнестись к нему только как к предателю. Может я, в чём-то, не прав, но по другому отнестись к нему не могу.