Глубокий тыл - Борис Полевой

На работу Куров и Ростик ходили вместе. На обратном пути один из них заглядывал в магазин, получал по карточкам что положено, а вечером вдвоем стряпали на следующий день. Если дела заставляли Арсения оставаться до позднего вечера, он вел Ростика к слесарям, к токарям, к долбежникам, ставил его на место, где днем практиковались ремесленники, поручал нехитрую работенку и просил приятелей «присмотреть за пареньком».

— …Учись, орел, хорошая профессия — неразменный рубль. Все на свете меняется: люди стареют, деньги дешевеют, красота проходит, одно прочно — мастерство. Тесть мой Степан Михайлович, сам первый раклист, говорит: ремесло плеч не тянет. Ты, орел, это запомни.

Когда возвращаться домой было поздно, они оставались ночевать на заводе, пристроившись где-нибудь на брезенте у батарей парового отопления. Немало людей в ту пору ночевало в цехах. Мальчик любил эти ночи, казавшиеся ему таинственными. Смолкал шум станков, гасли огни, сквозь странную тишину слышно было, как постукивают батареи отопления, гудит мотор вентилятора, где-то вдали жужжит пламя старого мартена. И новые, непонятные звуки, будто прятавшиеся от людей днем, доносились теперь с разных концов, сливаясь с натруженным храпом спавших.

Но громче всего раздавался в этот час стрекот сверчка. Он точил и пилил, будто неутомимый маленький слесарь. Среди станков, моторов, приводов, среди груд железа и стали тоненький, всюду слышный звук этот был так необычен, что казался мальчику голосом какого-то волшебника, который днем живет в этих станках, машинах, аппаратах, крутит колеса, а по ночам, когда люди уходят или засыпают и машины стоят, вылезает на волю и, расхаживая по цеху, тоненьким голосом разговаривает сам с собой. И мальчик, видевший на коротком своем веку немало жутких смертей, столько раз сам находившийся на волосок от гибели, пугливо прижимался к Арсению, который спал всегда на спине, богатырски раскинувшись и исторгая такой храп, что знавшие об этом его свойстве рабочие никогда не ложились рядом. Отпугивавший всех храп Арсения Курова, как и горьковатый табачный запах его прокуренных, даже пожелтевших от копоти усов были как-то особенно дороги его названому сыну.

9

Нет, нет, не сам мальчик доставил Арсению Курову хлопоты, от которых затрещала его перенесшая столько житейских тягот спина.

Однажды в цехе появился пожилой человек с портфелем под мышкой. В это время монтировали один из трофейных токарных станков, захваченных в немецкой походной мастерской. Конструкция была незнакомая, чертежей, разумеется, не было. Лучшим ребятам из «дикой дивизии» под руководством самого Арсения Курова пришлось вести монтаж «на ощупь». Увлеченные трудным делом, они не заметили, что за ними издали наблюдает посторонний.

— Росток, малый ключ сюда, — командовал Куров. — Подержи-ка сзади… Так, так, сильнее нажимай… Ну, все вместе взяли…

Лишь когда упрямая деталь была поставлена на место и все с облегчением распрямили спины, незнакомец, улыбаясь Ростику, заметил:

— Мужичок-с-ноготок, а гляди-ка!

— Да, этот орел у нас от взрослых не отстанет! — с добродушным самодовольством сказал Арсений, разминая спину.

— Молодец, что и говорить… А сколько тебе, паренек, годков?

— Двенадцать.

— Двенадцать, вот как, — будто удивившись, сказал незнакомец и вдруг спросил: — А кто здесь начальник?

— Я начальник, — отозвался Куров, чувствуя, что дело начинает принимать неприятный оборот. — А вы кто такой? Почему вы тут, в цехе?

— А я, как и вы, на работе, — ответил незнакомец. — Я инспектор охраны труда. Вот пропуск, а вот удостоверение. И позвольте-ка, я запишу вашу фамилийку…

— Это для каких же дел?

— А для протокольчика, для протокольчика… Видите: малолетний у вас в цеху работает. А закон это запрещает…

«Пришла беда — открывай ворота», — подумал Арсений, как-то весь сразу увянув. Сильный, не боящийся никакой работы, он трусил и совершенно терялся среди, как он говорил, «бумажных крыс». Сразу люто возненавидев благообразного инспектора с его манерой противно-ласково произносить даже такие слова, как «протокол», Арсений удержал рванувшуюся на язык брань и, указав свой кабинетик, пригласил:

— Пойдем ко мне.

— Зачем? — подозрительно спросил инспектор.

— На полу, что ли, на меня протокол будете составлять…

Плотно прикрыв дверку и усадив инспектора, Куров рассказал ему историю мальчика. Рассказывая, он наблюдал за морщинистым личиком и видел, что собеседник все понимает. Даже слезы навертываются у него на глаза. — Хороший вы дядя, — сочувственно сказал ли, когда Арсений кончил. — Мне ль вас не понять — сам в эвакуации женку похоронил… Но протокольчик на вас все-таки придется составлять. И штрафик за допущение труда малолетних вам платить придется.

— Штрафик? — переспросил Арсений с облегченным сердцем: со сверхурочными он зарабатывал, много, и денежная потеря не пугала его.

— Пока что штрафик… А этого пролетария придется, понятно, из цеха убрать, тут уж ничего не поделаешь…

Тяжелая злоба горьким комом подкатила к горлу мастера. Перед этим сморчком, перед этой машинкой он изливал душу! Но, опять сдержавшись, он только хмуро ответил:

— Не уберу.

— Уберете, дорогой товарищ, уберете, в законе такая статейка есть: труд малолетних в Советском Союзе строжайше запрещен… Жаль мне вас, очень жаль, голубчик, а ничего не попишешь, закон, закончик!.. Не я его составлял, не я его принимал, мое дело следить, чтобы он выполнялся.

— Так нет же правил без исключения.

— А я на то и существую, чтобы исключения не делались. Исключения только через мой труп… Распишитесь здесь на протокольчике…

Куров, не споря, уплатил штраф, но мальчик по-прежнему ходил с ним на работу. Через несколько дней появился председатель завкома, выпроводил ребят из комнатки Арсения и стал его урезонивать, заявляя, что инспектор подаст на него в суд. Куров бросился к директору. Это тоже был свой, давний, заводской человек. В первую пятилетку работали они в одном цеху. Тиски их стояли рядом. Вечерами он ходил учиться сначала в школу, потом на рабфак. Уехал в Москву в институт и вернулся на завод уже инженером, а перед войной сделали его директором. По старой памяти с Куровым они были на «ты» и, оставшись наедине, звали друг друга по имени. На него, на «своего парня», была теперь вся надежда Арсения.

Директор, разумеется, знал историю Ростислава, понимал, что не по блажи, а для того, чтобы поскорее вывести мальчика в люди, из боязни на весь день оставлять его одного дома, без при-, зора, Куров определил приемыша на работу. Оказалось даже, что директор уже пытался по собственному почину сделать все возможное, звонил Северьянову, говорил с председателем областного Совета. Но ему ответили: закон есть закон. А товарищ из областного Совета даже признался:

— Я этому Курову вот как сочувствую, был бы другой инспектор, можно бы было с ним потолковать, а ведь этого так и зовут: «только через мой труп».

— Так чего же вы этот «труп» на работе держите?

— А для того и держим, чтоб закон защищать. И от таких вот жалостливых хозяйственников, как ты, и от таких сговорчивых профсоюзников, как я, — ответил председатель облсовета.:.

Когда хмурый и злой Куров вернулся от директора, Ростислав, глотая слезы, спросил, забирать ли ему домой свою спецовку. Мастер свирепо сверкнул белками цыганских глаз.

— Еще чего… Я своего добьюсь, я им всем докажу, что у нас закон для людей, а не люди для закона… Провались они все, бюрократы!..

10

В партийный комитет ткацкой фабрики позвонил городской военный комиссар:

— Тут ко мне бумага из большого хозяйства прибыла. Вас, Анна Степановна, касается… Кто примет телефонограмму?

Технического секретаря поблизости не оказалось. В парткоме сидело несколько ткачих, и Анна спросила, нельзя ли переслать бумагу почтой.

— Никак нет, товарищ Калинина. Приказано тотчас же передать, и лично вам! — веселым голосом ответил военком.

— Кем приказано?

— Секретарем горкома. Я ему уже докладывал, и он сказал: «Передайте по телефону Анне Степановне…»—Должно быть, для убедительности, подражая секретарю, военком последнюю фразу выговорил с упором на «о».

Это был приказ по штабу фронта. В нем говорилось, что, по решению Президиума Верховного Совета СССР, за храбрость, мужество и самоотверженную отвагу, проявленные в дни оккупации города Верхневолжска в борьбе с фашистскими захватчиками, Мюллер Евгения Рудольфовна награждена орденом Красного Знамени.

Привыкший к точности военком еще передавал подписи и даты, но Анна не слушала. Вскочив, она закричала ткачихам:

— Девушки! Нашу Женю Мюллер боевым Красным Знаменем наградили, — и тут же бросила в телефонную трубку: — За такую весть вас, товарищ военком, расцеловать мало.