Подробности войны - Максим Коробейников

- Сестра, помоги тому, на нижней полке, видишь, он уже глаза закатил.

- А сами не можете посмотреть? Не знаете, что я одна?

- Так ведь мы рады бы, да двигаться не можем: один слепой, другой безногий. Какой с нас спрос и какая от нас помощь!

- Сейчас подойду!

Дверь в вагон открылась, внутрь дохнуло холодом. Потом вошедший захлопнул дверь и властным, приказным тоном распорядился:

- Вынесите его. Не видите, что все?!

По проходу загремели носилками. Снизу, совсем рядом, кто-то, сказал, видимо, про меня:

- Во, живучий парень!

- Капитан-то? Да-а-а. Значит, не судьба ему была оставаться там.

- В вагон внесли труп трупом. Лицо желтое, как из воска.

Сестра, резкий голос которой я уже запомнил, делилась радостью со всеми:

- Оживает, слава богу...

- Какое оживает? - возразил ей кто-то. - Всю дорогу стонет.

- Раз стонет, значит, живой, - отпарировала ему сестра. - А ведь на меня тот, мордастый, не напрасно кричал. "Куда, - говорит, - мертвого п-решь? У нас, - говорит, - живых девать некуда". А он, поглядите-ка, живой.

- А ты, сестра, молодчина. Знаешь, что она тому мордастому ответила? "Ты, - говорит, - тыловая крыса, да так твою так, по-русски. Он столько крови пролил, - говорит, - вас, мордоворотов, защищаючи?!"

Я подумал, конечно, что обо мне говорят, и сразу приятно и горько защемило сердце, и что-то ударило в голову, и вагон вместе со мной плавно повело в сторону, я уменьшился в размере, перестал ощущать руки, ноги, грудь, как будто у меня их уже не было, и я - это был уже только мозг, в котором собралось, как в точку, все мое существо.

И точка эта погасла, будто оборвалась нить. Я полетел в пропасть, забыв о вагоне, забитом ранеными и уволенными подчистую, о сестре, о себе, о своей боли. Только недолго еще слышал, как где-то далеко-далеко старый вагон скрипит и стучит на стыках, и чувствовал, что какая-то сила куда-то несет и несет меня.

Не знаю, сколько времени прошло, но снова послышался голос сестры. Он показался мне таким знакомым, столь добрым, что появилась уверенность: мне не дадут пропасть. Чаша на весах жизни, обрадовался я, качнулась в мою сторону.

- Я ему говорю, - отчетливо услышал я голос медицинской сестры, - давай перевернем. Что он, покойник, что ли, говорю, чтобы его вперед ногами везли? А он говорит: "Ему уже все равно, как его повезут, видишь, он уже не жилец". Вот ведь люди какие бывают. И ходят по земле. А еще и у власти. А я все-таки заставила. Еле развернули в вагоне. Зато полный порядок. Головой вперед положили.

"Так вот оно, - подумал я, - понятно, откуда это мое неудобство. У меня с детства выработалась привычка садиться в санях, в телеге или в машине так, чтобы можно было смотреть вперед, видеть дорогу".

В поезде, сидя лицом в сторону движения, я считал, что еду по собственной воле, имея перед собой свою цель, даже если я ничего не видел впереди. Даже если видел только стену вагона, которая качалась и поскрипывала передо мной.

А сейчас я еду спиной, значит, меня куда-то везут, везут помимо моей воли, и я в этом движении не участвую. А стук, грохот, скрип воспринимается как нечто возвышающееся надо мной и влекущее меня неведомо куда.

Неприятно и страшно было оттого, что меня везли головой вперед, я могу увидеть только то, что уже прошло, промелькнуло, что мы уже проехали. Поэтому я еще больше чувствовал свою беспомощность и кружилась голова. Казалось, поезд летел неизвестно куда, может быть, в пропасть, пропарывая своей мощью, грохотом и свистом холодную и темную ночь. Он, подумалось мне, почему-то обязательно, неизбежно должен на что-то наткнуться в своем неудержимом и неуправляемом движении.

Мои размышления и страхи прервал голос солдата с багажной полки, которая под ним вдруг начала ходить сотрясаясь:

- Сестрица, накапай спиртику. Не могу успокоиться.

- Нельзя тебе, - ответила сестра. - Я же сказала, что скоро выходить. Ну что ты домой заявишься пьяный.

- Сестрица, милая, да мне это что слону дробина!

- Не-е-ет, ты сейчас слабый, сразу развезет. Да и нету у меня, дорогой.

- Сестрица, любовь моя, дай. Не то я всю твою аптеку разбомблю. Жалеть будешь.

- А вот попробуй. Не посмотрю, что у тебя култышки...

- Сестрица, умоляю тебя. ...Будь человеком хоть раз в жизни...

Снизу послышались голоса в поддержку. Потом разговор перешел на другое.

- Кто это войну выдумал, того бы на осиновый кол.

- Не беспокойся, так и будет.

- А я вот не верю, чтобы человек, братцы, хлебнул войну и ему опять захотелось. Видно, последний раз воюем.

- Это если кто в штабах просидел.

- А ты думаешь, там сладко?!

По вагону кого-то пронесли на носилках. То и дело задевали за стенки купе.

- Вишь, как его распахало, - произнес кто-то.

- Эт-то еще нич-чего, - сказал кто-то заикаясь.- А вот ко-когда кон-контузят!..

И пошла-полилась - не остановишь - заикающаяся речь.

- Н-ну вот pa-ранят. Боль-льно, может, не с-с-спо-рю, но сошьют и ж-ж-жив. Сам з-знаю. С-самого заш-шивали. Ну вы-ыздоровел. Ешь, пьешь, с-совсем ч-че-ловеком стал. Го-о-о-воришь, со-о-ображаешь, ду-ду-мать можешь. Pa-радость испытываешь, А ко-онтузит - нет х-хуже, будто т-тебя как ч-человека не су-сушествует. Трясет, в г-г-голове а-ад, ни днем, ни ночью пок-коя, х-хуже всего.

- А ты бы пить попробовал. Говорят, помогает.

- К-какое, пробовал. Сра-азу будто по-легчает, а после еще х-хуже. Да я, да я бы обе ноги отдал, лишь бы внут-три все успокоилось, не дрожало бы, не дрожало бы ничего. А я еще, ду-у-урак, когда меня уд-да-рило, под-думал: "Слава богу, что кон-нтузило!"

Молчал недолго.

- В-вдвоем яч-чейку от-трывали д-для пулемета. Первая мина шарахнула, м-мне ничего, а у товарища моего в-вся телогрейка в к-клрчья. Его на носилки и унес-ли. Т-так мне его жал-алко стало! А сейчас в-все в-в-время думаю: лучше бы меня так, так-то. Ус-уснуть не могу. Толь-лько, кажется, засыпать, а тут буд-дто к-к-кто из-под тебя к-к-кровать уберет, про-провали-ваешься и летишь, оп-опрокидываешься. Так только к-крикнешь, со ст-страху, а уже не до сн-сна.

Вот уже как меня о-об зем-землю ударило. И все д-ро, и все д-дрожу, как капитан вон на боковой пол-лке. И все ст-страх какой-то, в-весь боюсь чего-то. А ведь какая голова-то была. Память какая. Весь годовой от-отчет наизуть з-з-знал. Бух-хгал-лтером был.

Но контуженому бухгалтеру кто-то с упреком и завистью говорит:

- Тебе-то что. Тебе-то еще ничего. Терпеть и ждать можно. Еще годок-два, придешь домой и поправишься. А вот мне-то.

- Да, тебе, конечно, - соглашается бухгалтер. - Не п-приведи гос-сподь. Тебе, од-днако, х-хуже.

- Мне на всю жизнь, Сначала хоть одним немного видел, а потом и этот потух.

Когда слепой заговорил, так никто его не перебивал., Известно, что у нас, у русских, чем несчастнее человек, тем он больше может рассчитывать на внимание и помощь других, ибо несчастья дают людям хоть бы на время известные права и даже привилегии.