Правда о втором фронте - Даниил Краминов

Теперь Брэдли старается создать впечатление, что американские войска почти в первые дни остановили немецкое наступление и что положение было ими исправлено. Но это утверждение опровергается фактами и документами. Премьер-министр Англии Черчилль отправил 6 января, то есть через три недели после начала боев в Арденнах, тревожную телеграмму на имя Председателя Совета Министров СССР, в которой говорилось: «На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях».[21]

Политическое и военное руководство англо-американских союзников было настолько обеспокоено обстановкой на фронте, что послало заместителя Эйзенхауэра — маршала авиации Теддера в Москву, поручив ему доложить обстановку и информировать о планах союзников на западе.

Советское верховное командование, не ожидая прибытия Теддера и фактически еще не зная планов союзников, немедленно ускорило приготовления к наступлению Советской Армии, хотя погода не благоприятствовала этому. На другой же день после получения телеграммы Черчилля Председатель Совета Министров СССР И. В. Сталин сообщил ему: «…Учитывая положение наших союзников на западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

В соответствии с этим обещанием советское наступление в Польше было предпринято 12 января вместо 20 января. Брэдли, узнавший о плане советского наступления заранее, верил, как он признается теперь, что оно ослабит сопротивление немцев на Западном фронте. «Но эти надежды, — пишет он теперь, — не сбылись: если немцы и ослабили свою оборону на западе, то наши фронтовые войска этого не заметили».[22]

Но тут генерал просто зарапортовался! Несколькими страницами раньше он писал: «Гитлер поспешно собрал все, что осталось от 6-й танковой армии СС генерала Дитриха и срочно перебросил эти остатки по железной дороге в Венгрию, где создалась непосредственная угроза прорыва немецкого фронта. Однако, если в наших разведывательных сводках армия Зеппа Дитриха значилась как танковая армия в составе пяти дивизий, то теперь от этой грозной силы осталась одна лишь тень».[23]

Лишенный юмора вообще, Брэдли не может понять, какие смешные вещи и глупости он рассказывает: когда, где и какое военное командование бросало на ликвидацию грозной опасности прорыва фронта не лучшие части, а тени?

Не в силах опровергнуть факт переброски из Арденн целой танковой армии — одной из лучших у Гитлера — Брэдли задним числом «разбил» ее с помощью своего пера и с такой же легкостью превратил в «тень». Впрочем, в другом месте он, видимо, невольно проговаривается, что Гитлер перебросил в январские дни 1945 года на Восточный фронт 14 дивизий. И это уж никак не «тени»!

Кстати сказать, главнокомандующий союзными силами в Европе генерал Эйзенхауэр в книге «Крестовый поход в Европе», говоря об ослаблении немецкого сопротивления на Западном фронте в результате советского нажима, отмечает: «Более того — и это было очень важно — русские начали долгожданное и мощное зимнее наступление 12 января. Мы уже имели сообщения, что оно развивается весьма успешно и было очевидно, что чем быстрее мы могли атаковать, тем больше была бы определенность, что немцы не смогут снова усилить свой западный фронт в попытке избежать поражения».[24]

Попытки извратить действительное положение на фронтах второй мировой войны и фальсифицировать историю были и будут. Но они неизменно проваливались и будут проваливаться всякий раз при сопоставлении их с подлинными историческими фактами

Ожидание исхода

На этот раз поездка в Париж была невероятно длинной и утомительной. Снегопад встретил нас еще на окраине Брюсселя; перед Ватерлоо он превратился в метель. Белая мутная пелена поглотила красностенный и краснокрыший городок с громким историческим названием, заволокла пригородную рощицу и сделала неразличимыми даже дорожные знаки. Лишь около Шарлеруа метель несколько утихла, но снеговые тучи неслись прямо над нашими головами, цепляясь за лесистые холмы западных Арденн. Снег скоро сменился дождем, дождь — снова снегом. Ветровое стекло машины покрывалось ледяной коркой, через каждые пять-семь минут нам приходилось останавливаться и соскабливать лед. Наконец, мы решили поднять стекло, и тогда дождь стал хлестать в машину, — теперь леденела наша одежда.

В сумерках, едва достигнув окраин Реймса, мы бросились в первое попавшееся кафе, чтобы обогреться. Французы с удивлением и даже страхом смотрели на четырех союзных офицеров, появившихся из Арденн в ледяных кольчугах. После недавнего арденнского нашествия немцев всеобщая беспечность сменилась всеобщей шпиономанией. Даже гражданское население боялось немецких диверсантов, вооруженных страшными ядами и беззвучными пистолетами. Посетители кафе отодвигались от нас поближе к выходу, хозяйка робко, но с большой готовностью и поспешностью прислуживала нам. Кто-то успел улизнуть за дверь и доложить о нас французскому посту. Дружинники внутренних сил, не решаясь заглянуть в кафе, подкараулили нашего шофера, прижали его к стене и проверили документы. Убедившись, что перед ними английский шофер, они оставили нас в покое.

По черным улицам Реймса — сквозь шторы затемнения пробивались лишь желтые струйки света — мы выбрались на парижскую дорогу, но где-то за городом пропустили поворот и через два часа обнаружили, что находимся на середине пути к Суассону. В Суассоне снова ошиблись, двинулись на Компьен вместо Парижа. Часов в одиннадцать вечера проехали маленький, уже спящий городишко, углубились в знаменитый Компьенский лес, где в 1918 году маршал Фош подписал перемирие с поверженной Германией, а в 1940 году Гитлер подписал перемирие с вишиской Францией. Лес стоял черной молчаливой стеной по обеим сторонам дороги. Снова заморосил дождь, машина стала буксовать на подъемах, за Сен-Лисом она совсем остановилась: кончилось горючее. Американцы долго и придирчиво проверяли наши документы, прежде чем дать горючее. За один месяц немцы научили их порядку больше, чем многие годы армейской тренировки.

Лишь к четырем часам утра мы добрались наконец до Парижа. Лужи, огромные, как озера, заливали его пустынные улицы. Одинокие полицейские, спрятав головы под черные плащи, подобные грачам, торчали на перекрестках. Дорога вывела нас на Орсейскую набережную. Оттуда мы быстро нашли Вандомскую площадь, охраняемую лишь Наполеоном, который продолжал держать свой венок над спящим городом, покрытым снегом.

Ранним утром в мою комнату в «Скрибе» ввалился молодой американский унтер-офицер с знаками корреспондента армейской газеты «Старз энд страйпс». Мы виделись с ним недели две назад в Маастрихте (Голландия), где он просил проконсультировать его обзор о военных событиях на Восточном фронте. Теперь он прибежал за новыми справками. Я помог ему. Газета «Старз энд страйпс» долгое время занимала сравнительно объективную позицию в оценке хода воины. Она публиковала статьи о Советской Армии, о Советском Союзе, о жизни его народов, чтобы сблизить американцев с русскими. Реакционные генералы американской армии раздраженно бурчали о «красноте» газеты, но открыто ее не преследовали. Только к концу войны, когда после смерти президента Рузвельта в американской политике определился резкий крен вправо, генералы открыли поход против газеты, разогнали ее работников с демократическими тенденциями, обрушив дубину дисциплинарных репрессий на наиболее непокорных.

Унтер-офицер был весело и деловито настроен. Он сообщил уйму новостей о жизни «Скриба» — отеля, где находился пресс-кэмп ШЭЙФа, — сказал, что отношения между американцами и англичанами все еще натянуты и что эта натянутость особенно чувствуется в ШЭЙФе, где, кажется, сам «Айк» покороблен той рекламой, которой англичане постарались снабдить свои арденнские подвиги.

За обедом ко мне подсел корреспондент либеральной английской газеты, которого я знал еще по Лондону. Это был пожилой человек, занимавшийся в своей жизни различными профессиями и перепробовавший много политических вер. Он побывал в нескольких партиях, прежде чем объявил себя независимым. Он принадлежал к числу беспочвенных мечтателей, которые ограничивают свой социальный долг именно такими мечтаниями: это ведь ни к чему не обязывает, хотя и дает известное моральное удовлетворение. Но в его искренности сомневаться было нельзя: если он хвалил, то восторженно, если критиковал, то с ядом, сарказмом и ненавистью.