Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

На самом деле неважно, бессмертный ты или нет. Важно жить как бессмертный. Все достойное человека на земле создано людьми в краткие часы их бессмертия.

— Нашел спицы? — доносится в заоблачную высь с далекой земли.

Что? Какие спицы? Ах, да…

На то, как Мамонтовы собирались на первую рыбалку, по давней традиции приходила посмотреть вся вдовья улица. Бабушки рассаживались на скамье под березой, а разномастные коты со всего околотка — на заборах. Антон с Русланом укладывали на багажники велосипедов мешки с резиновыми лодками, весла, удилища, садки и перетягивали все это резиновыми жгутами. Виктор Николаевич сосредоточенно набивал старый рюкзак банками с червями, пакетами с прикормкой, коробками с запасными лесками, крючками и грузилами. Но самое деятельное участие в сборах принимала баба Надя. Она вынесла из дома охапку свитеров, лыжных шапочек и шерстяных носков. Развешала весь этот гардероб по велосипедам и сурово приказала: наденьте!

— Ба, я не понял, а где шубы? — возмутился Антон.

— Мама! — нахмурился старший Мамонтов. — Ты бы еще валенки вынесла.

Но баба Надя такие глупости даже слушать не хотела.

— Одевайтесь, — сердито настаивала она. — Ишь, чего выдумали! Посиди-ка в маечках над водой. К вечеру прохладно будет.

— Ты сама подумай, — сопротивлялся Виктор Николаевич, — напялим мы все это на себя и десять километров будем крутить педали по жаре. Вспотеем. Приедем, разденемся и простынем…

— …тяжело заболеем и скоропостижно умрем, — закончил мысль Антон, но послушно натянул на себя все три свитера, а зеленую шапочку с красным помпоном нахлобучил по самые глаза, упрятав под нее уши.

— Витя, надень свитер! — непреклонно твердила баба Надя, не обращая внимания на глупые насмешки. — А плащи вы взяли?

Старший Мамонтов извлек из рюкзака три пакетика с полиэтиленовыми накидками и молча продемонстрировал их.

— Ну, придумали! Что это за плащи? Смех один, — заволновалась баба Надя и побежала в дом.

— Одевайтесь. Все равно не отстанет, — тихо посоветовала, сочувствуя, Любовь Тарасовна. — У нее материнский инстинкт проснулся. Терпите теперь до отъезда.

— Антон, смотри — снег не ешь, — наказала Света и прыснула в ладошку, зазвенев сережками колокольчиков. Грозно посмотрел на нее Антон и с мудростью, редко встречающейся в его возрасте, сказал отцу:

— Надень, пап. Свернем за угол, разденемся.

— Поехали, — отдал команду старший Мамонтов, закидывая за спину рюкзак.

Ох и расстроилась баба Надя, выбежав во двор с новой охапкой плащей и курток. Вот неслухи какие. Теперь жди да переживай. А вдруг дождь пойдет?

— Не размокнут, — успокоила ее Любовь Тарасовна и вздохнула печально. — Началось. Привезут рыбу, чисти ее всю ночь.

— Поможем, — хором успокоили ее старушки, а коты разом облизнулись.

Странным показалось Руслану, что поехали Мамонтовы к плотине не короткой дорогой через мертвый город, а окольной, в объезд. Лишь изредка посматривали они в сторону развалин, как смотрят дети на дом покойника. Они жили своей маленькой перелетной стайкой и не хотели тревожить себя воспоминаниями. Антон не любил тоскливое прозрение, которое приходило к нему в мертвом городе. Все, что казалось важным, неотложным, без чего нельзя было прожить, что волновало, радовало, вызывало обиду или стыд, вдруг оказывалось никому не нужным, забытым. Вроде бы ничего и не было. Все — плохое и хорошее, что вызывало смех и слезы, что казалось вечным, незыблемым было даже не сном. Пустотой. Вакуумом. Просто был ветер, прошелестел — и ветра нет. Но избежать встречи было нельзя. Они проезжали мимо дома, выходящего на главную улицу. Пролом. Свисающие плиты перекрытия. Груды битого кирпича, завалившие первый этаж. Три комнаты, одна над другой, зияющие пустотой. И груда кирпича, и пустые комнаты, и крыша поросли травой. Бетонные балки свисали на арматуре, как серьги в ушах. Антон увидел плюшевого мишку, прибитого пылью и дождями. Из распоротого живота забытой игрушки прорастал татарник, хулиган растительного мира. Это квартира Лены Кнюкшты. Ее отец носил галстук-бабочку. Где они теперь? А над ними жили Леонгарды. Уехали в Германию.

В этих развалинах жили когда-то одноклассники и одноклассницы. Это было давно. В другой жизни. Когда человек уезжает навсегда, и ты никогда не узнаешь, где он и что с ним, это все равно, как если бы он умер.

По старой растрескавшейся бетонке выкатили на плотину и затормозили разом: в летнюю жару тревожным сновидением вклинилась зима. Вдоль бордюров по всей протяженности моста белели сугробы снега. Не зря волновалась баба Надя. А между тем на щербатом валу верхнего бьефа загорали потерявшие страх и совесть пацаны. Мокрый песик, задрав лохматую морду, сердито лаял на велосипедистов.

Летний снег смутил Руслана, а Антона привел в уныние.

— Все, — расстроился он, — клева не будет.

Плотина была завалена трупами мотыльков, слетевшихся прошлой ночью на свет фонарей. Жизнь этих невесомых существ длилась всего несколько часов. Они только и успели что родиться, позаботиться о следующем поколении. И умереть.

— Набери пакет, — старший Мамонтов придержал велосипед Антона, — попробуем с прикормкой смешать.

По извилистому проходу в камышах, шурша, продирались три резиновые лодки. У каждой на носу — велосипед. Камышинки хлестали по звонкам, и над озером, перебивая плеск, плыл мелодичный перезвон.

— Долго еще до чистой воды? — спросил Руслан, высвобождая веслом из-под крыла велосипеда набившийся камыш.

— Километра полтора. Прошлой осенью в этих камышах заблудился один. Всю ночь кричал. А к утру замерз. Только на чистой воде делать нечего, — сказал Антон, первым пробиваясь сквозь камышовые джунгли. — На чистой воде карась не клюет.

— Надо было велосипеды на берегу оставить, — сказал Руслан, снова запутавшись в камыше.

— Оставляли. Потом пешком по темноте топали, — неутомимо вспенивая веслами воду, ответил Руслан. — Знаешь, какой народ в Больших Малышках живет вороватый? Хуже, чем в Малых Козлах. Моргнул — шнурков нет. Вот хорошее оконце.

Старший Мамонтов снял рубашку, достал из рюкзака ножницы и, погрузив руку в воду, принялся выстригать камыш, отгребая отрезанные стебли в сторону. Спину его облепили рыжие комары, постепенно делаясь красными.

— Ну, вот здесь и рыбачь, — сказал старший Мамонтов, — только с кормы. Через велосипед неудобно. Карась будет часто срываться. Дай-ка удочку.

Он настроил ее, проверил глубину, насадил червя и показал, как надо забрасывать, чтобы не цепляться за камыш. Передав Руслану удилище, Виктор Николаевич достал из рюкзака пакет с прикормкой. Смешал с мотыльками. Набрал пригоршню и бросил, целясь в поплавок. Пареная пшеница прошуршала дождем.

— Возьми, — передал он пакет, — вначале хорошо прикорми, а потом, если вдруг клевать будет плохо, подбрасывай понемножку. Щепотку — и хватит.

Мамонтовы, взбурлив воду, исчезли в камышах, тихо переговариваясь. И растворились в шуршании.

В уютную камышовую комнату, крытую небом, заглянула черная птица — вроде утка. Плыла она порывистыми движениями, кивая головой, будто здороваясь. Увидела Руслана и спряталась в тростнике. Но недалеко. На камышитовый плотик взобралась ондатра и, держа в лапках корень рогозы, принялась поедать его.

Хорошо. Тихий, солнечный рай в комарином аду. Нирвана. Не хотелось ни думать, ни шевелиться. Просто смотреть и слушать, как трещат прозрачными крыльями стрекозы, бормочут и плещутся в камышах птицы. Хорошо и печально. Словно после долгих скитаний по мрачным безднам вселенной вернулся человек на маленькую теплую планету, где когда-то был зачат, но увидел впервые. Он растворился в ее уютной малости, сам стал этой беззащитной, грустной планетой.

Поплавок лег набок и поплыл в сторону. На конце золотой паутинки в темной озерной воде билось тяжелое, испуганное сердце. Медным самоваром мутно замерцала чешуя и снова растворилась в придонном сумраке.

— Антон? Руслан? — забеспокоился справа невидимый среди камышей Виктор Николаевич.

— Рыба сорвалась, — объяснился голосом, полным страдания, Руслан. — С крючком.

— Большая? — невидимый из камышей слева спросил Антон.

— Большая.

— Наверное, рукой за леску взялся? Не надо было рукой за леску браться, — мудро, а самое главное вовремя посетовал Антон. — Здорово плеснулась.

— Да это я велосипед утопил, — повинился Руслан.

— Пусть лежит, — утешил его унылый голос справа, — выплывать будем — поднимем.

Руки у Руслана так тряслись, что пять минут он не мог вставить леску в дужку крючка. Прошло еще немного времени, и сидящие в камышах справа и слева от Руслана крайне взволновались плеском, треском и странными криками.

— Руслан? — спросили с двух сторон.