На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

 —  Интересно. Как она попала к вам?

   — Долгая история, и несколько запутанная.

После этого Офицер по вопросам науки Заднелет сообщил нам, что Генератор специальных лучей разогнался до скорости, которая позволит нам посмотреть на «нунатак» в другом свете, так сказать. Он провел нас в примыкающую кабину, где рирпроэкционные экраны сияли разными цветами и с разной интенсивностью, и подвел к панели, за которую сел сам.

  — Настроим коэффициент передачи вот здесь... Хорошо. Видите? Взгляните вот на ту отражающую пластину из кварца.

Понадобилось несколько мгновений, чтобы разобраться, что показывает эта непонятная камера-люсида. Сначала это была мутная вакханалия странного желтовато-зеленого цвета, участки света и тьмы возбужденно изгибались, казалось, что они в своем медленном кипении проникают, но в то же время — обволакивают друг друга. Но, поддавшись этому змеиному гипнозу, мы заметили, что рамка обзора движется вниз, сине-зеленый хаос то тут, то там начал собираться в серию надписей, которые начали проскакивать вверх, слишком быстро, чтобы их можно было прочесть, хотя язык казался знакомым.

 — Мы верим, что это  — предостережения,  — заметил Капитан дирижабля профессор Сент-Космо,  — возможно, связанные с местом какого-то священного захоронения... некой могилы....

 — Тревожащая отсылка,  — хихикнул д-р Форманс,  — к недавним злоключениям известных нам египтологов, которые были достаточно неблагоразумны, чтобы проникнуть в это царство вечного упокоения?

 — Скорее, осмотрительность,  — ответил д-р Заднелет,  — и уважение к вероятностям.

Он указал рукой на изображение, передаваемое призмами прибора, оно становилось всё более отчетливым, как роковой рассвет, который ждут без энтузиазма. Вскоре мы поняли, что не можем оторваться от экрана. Хотя подробности по-прежнему рассмотреть было сложно, на первом плане появилась Фигура, одалиска снегов, для каких наслаждений  — вопрос слишком опасный, столь же мало мы могли прийти к согласию и относительно черт ее «лица», одни описывали их как «монголоидные», другие - как «змеиные». Ее глаза преимущественно были открыты, если это было глазами, ее взгляд не был направлен никуда, но мы застыли в общем ужасе в предчувствии того мгновения, кода она узнает о нашем интересе и плавно повернет голову, чтобы посмотреть нам прямо в лицо.

Странным образом вопрос, «живая» ли она и есть ли у нее «сознание», никогда у нас не возникал. На какой глубине она лежит? Мы хотели это знать. Был ли на глубине только снег, или мы столкнулись с некой скалой? Практические вопросы. Жесткий подход. Большинство из нас не были мечтателями, честно говоря, не говоря уже о том, чтобы страдать от ночных кошмаров  — в будущем присутствие в экспедиции хотя бы одного такого человека должно быть предусмотрено уставом. Что бы мы ни видели с помощью просмотрового устройства, мы ушли в немом ужасе. Ученые знатоки Эдд, недавно внимательно изучившие их оригинал в Библиотеке Исландии, предложили позднее  — слишком поздно  — сравнение с Бури, дедушкой Одина и первых богов, замороженным во льдах Нифльхейма на бесчисленные века, пока его не разбудит, лизнув языком, мифическая корова Одумла.

Кто из нас тогда, бездумно, как дети на ярмарке, не провел аналогию с нашей замороженной Гостьей? Какие боги, какие расы, какие миры собирались родиться?

Альпинисты из нашей группы описывали возвращение к реальности не более сложным, чем спуск в расщелину ледника. Экипаж огромного дирижабля, предупредив нас, насколько это было возможно, по их мнению, затем самоустранился. Оказалось, что их помощь не простиралась дальше предостережения  — они сочувственно нам кивали, смотрели вниз на нас с планшира своей гондолы, но никогда не вмешивались и пальцем не пошевелили, чтобы нам помочь. А мы, отважные младенцы, начали спускаться в это царство теней, сопротивляясь резкому ветру, перед нами вставали лишенные запаха стены льда, мы держались слишком ровного ската того, что глупо продолжали называть «нунатаком», идя навстречу своей судьбе. Эскимосы проявляли рвение, иногда неестественное, чтобы ускорить нашу работу. Но когда бы мы ни застали их группу за разговором, они замолкали и не возобновляли беседу, пока мы не уходили достаточно далеко, чтобы ничего не услышать. Вскоре, один за другим, в соответствии с каким-то своим графиком, который мы не могли расшифровать, они уехали, что-то бормоча, скользя по льду, слепящему желтоватым светом, навсегда.

 Начался период слепой жизнерадостности, это было подчинение общей судьбе праздника и приволья. Мы обменивались шаблонными мыслями:

 — Даже природа нам содействует.

 — Отлично, контракт нам всем обеспечен.

 — Вайбы продадут это, что бы это ни было, как только увидят.

Мы трудились в полярной тьме, наши лица озарял ужасный оранжевый пламенеющий свет Северного сияния. Время от времени собаки словно теряли рассудок  — замирали, куда-то всматриваясь в страхе, потом убегали и пытались спрятаться или укусить что-то, до чего могли дотянуться. Иногда тому существовало реалистическое объяснение  — запах полярного медведя или моржа, доносившийся на расстоянии многих миль. А иногда объяснение найти не удавалось. Что бы это ни было, оно было невидимым. А иногда они не лаяли, когда должны были лаять. Однажды к нам пришел по белой равнине человек в медвежьем меху, такой не носили в этом регионе, странный, пугающий силуэт приближался с севера. М-р Додж Фланелетт импульсивно потянулся за винтовкой, но м-р Ганстингс Тройл (думаю, это был он) крикнул что-то на тунгусском, добавив:

 — Я не я буду, если это  — не старик Магякан. Знаком с ним по Сибири.

 — Он не мог пройти весь этот путь пешком,  — скептически возразил д-р Форманс.

  — На самом деле, скорее всего, он сюда прилетел, и когда он навещает нас, в то же самое время, не сомневаюсь, он вернулся на Енисей к своим соплеменникам.

   — Ты начинаешь меня пугать, Тройл.

Тройл рассказал о таинственной силе шаманов, известной как биолокация, которая позволяет обладающим этим даром в буквальном смысле находиться в двух и более местах, часто — на большом расстоянии, одновременно.

   — Он говорит, что у него есть для нас сообщение.

    — Кажется, он чего-то боится.

   — Арктическая истерика, - сказал д-р Блуа, психомедицинский офицер Экспедиции.  — Вид северной меланхолии, очень часто  — предвестник самоубийства.

Магякан отказался от еды, но выпил чашку чая и выкурил гаванскую сигару, уселся, полузакрыв глаза, и начал говорить, а Тройл переводил.

  — Они не хотят причинить нам вред. Они по-своему даже нас любят. Но у них не больше выбора, чем у ваших ездовых собак, в ужасном, пустом для них краю, куда они попали и где у них нет другого источника еды, кроме людей. Нам позволено жить и работать, пока мы не упадем от истощения. А они страдают так же, как мы. Их голоса будут кроткими, они причинят боль, только когда будут должны, и когда они принесут оружие, предметы, которые мы никогда раньше не видели, мы будем смотреть, бессловесные, как собаки, мы не узнаем их, возможно, подумаем, что это игрушки или что-то аналогичное, чтобы нас развлечь.

Он умолк, сидел и курил, потом уснул. Где-то после полуночи он проснулся, встал и ушел в арктическую пустоту.

 — Это было некое пророчество?  — спросил д-р Форманс.

 — Не совсем, в том смысле, в котором мы привыкли воспринимать пророчества,  — ответил Тройл.  — Для нас это просто способность видеть будущее, основанная на нашем линейном способе восприятия времени, простая прямая линия из прошлого через настоящее в будущее. Христианское время, можно сказать. А шаманы видят это иначе. Они воспринимают время, которое развертывается не в одном измерении, а во многих, и все они существуют в одном безвременном мгновении.

Мы поймали себя на том, что внимательно рассматриваем собак. Часто их можно было видеть в компании большого, не поддающегося другому описанию пса, который прибыл сюда с командой дирижабля. Ездовые собаки обычно собирались вокруг него в ровный круг, словно он каким-то образом обращался к ним. В частности, их беспокоило задание  — нужно было везти импровизированные сани, на которых мы собирались транспортировать объект по льду на корабль. Таким образом, это можно было назвать профсоюзом собак. Вероятно, под руководством Пугнакса  — так звали пса с дирижабля, вот что это было.