(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

Зато передом к Ростику. Он в это время намыливал свою елдёнку, которая постепенно увеличивалась, превращаясь в третью ногу. Ребята привыкли к подобному действу и не обращали никакого внимания на мастурбацию при помощи мочалки и мыла. Третья нога выглядела аппетитно. Вот если бы она была отдельно от хозяина, я б к ней приложился устами. А так, в сочетании с владельцем… Фу! Нет, ни за что на свете! Загоравшаяся было эрекция потухла. Юра рассмешил всех, сказав, что весь ум ушел туда. Ростик откровенно обиделся, надулся, и этим лишь вызвал новый прилив хохота. Прибежал прапорщик, решивший, что издеваются надо мной. Увидев, что центром всеобщего внимания был Ростик, удалился. К этому он уже успел привыкнуть. Ростика презирали, часто открыто. И не только сержанты. Больше всего доставалось ему за то, что он женат и у него есть двухлетняя дочка. Никак его облик не вязался с обликом отца семейства. Мне было жаль его тогда. Стоял, растерянный. Третья нога от обиды перестала быть таковой. Помывка постепенно подходила к концу. Уже вытираясь, я случайно нагнулся и увидел на пальцах ноги что-то красное. Вспомнив Печи, решил, что это грибок. Подошел к прапорщику и вежливо попросил, чтобы он особо не буйствовал, ибо я опять заболел. Шутка не удалась — „прапор“ моментально сменил маску на массивной физиономии. Я осекся и рассказал о своем подозрении. „Подумаешь, болезнь!“ — облегченно вздохнул близнец Мордоворота. Обещания сразу вылечить не сдержал, лишь пообещал принести мазь после обеда. Хорошее мое настроение как ветром сдуло. Неприятность всё-таки. И где я эту гадость мог подцепить? Наверно, в неврологии. Там можно поймать всё — от глюков до мандавошек.

На утреннем построении я увидел знакомые всё лица, которые иногда снились в Минске, вызывая по ночам обильное холодное потовыделение. Мойдодыр ничуть не изменился со вчерашнего вечера. Походка выдала его, и я узнал своего командира, как только он показался из штаба. Парадом заправлял невысокого роста подполковник, которого я видел впервые. Стас мне шепнул, что это зам командира по технической части, и что он называется Стенем. Я было подумал, что это кличка на белорусском языке, но когда тот рапортовал Мойдодыру, понял, что это его фамилия. Мойдодыр, в тридцатитысячный раз прослушав, что солдаты и офицеры построены, убедился, что это соответствует действительности. И опять мне потребовался переводчик, чтобы понять, по ком звонит колокол. Речь командира была грозной. Вовик перевел, что ничего страшного не случилось: дядя отдает нас в распоряжение Стеню. „Хорошо это или плохо?“ — пустился я в рассуждения вслух. „Скоро узнаешь“, — почему-то радостно прошипел Юра. Стень нас отведет в парк, а там мы будем работать. Что конкретно предстоит делать, никто из присутствовавших в строю не расслышал.

Речь Стеня, когда тот распределял роли в спектакле „Луна-парк“, была более убедительной. Во всяком случае, разборчивой. Но я назло им ничего не понял. Было холодно, и Мойдодыр не стал надругаться над ставшими синими от мороза солдатами и бывшими всегда фиолетовыми от спиртного офицерами и прапорщиками. Так называемый развод под предводительством Мойдодыра, в кооперации со „Стень инкорпорейтед лимитед“ и при прямом участии „Деда Мороза, Ветра энд компани“ был благополучно и без жертв завершен. Стень повел нас в парк собственной персоной. Дорога вела через частный сектор. Парк машин нашей и соседней части завершал собой архитектурный ансамбль пригородов Волковыска. Дальше, за парком, был лес, переходящий в лысые холмы. Те, в свою очередь, когда-то заканчивались, передавая эстафету лесу. Те тоже. А те обратно — и так без конца. Дорога была недолгой — минут десять. Пару раз на нашем пути попались местные жители, для которых солдаты уже стали неотъемлемой частью родного пейзажа. Каждый день, примерно в одно и то же время, они поднимались в гору в свой парк, с тем, чтобы в половине первого возвестить шаркающими шагами о наступлении обеда.

Аналогия с „Луна-парком“ возникла у меня еще летом, когда я нещадно боролся с травкой, пробивавшейся сквозь асфальт. Тогда мне верилось, что всего этого я больше никогда не увижу, и всё воспринималось с улыбкой. Сейчас же „Луна-парк“ предстал предо мною во всей красе: повсюду валялись обломки машин, двигателей и прочей ерунды. Очистить парк было невозможно по причине неподъемности хлама, список которого здесь приведен далеко не полностью. На территории парка располагалось десять наших ангаров с машинами, и еще пара зданий принадлежала соседям. Некоторые из ангаров не открывались годами, в других работа кипела каждый день. Прапорщики что-то ремонтировали, затем это „что-то“ ломалось, они опять ремонтировали, борясь и со сроком годности машин, и с предыдущими собственными ошибками. Оно опять ломалось, и прапорщики нисколько не стеснялись нас, когда пытались объяснить друг другу, почему машина не работает. Я жадно впитывал новые для меня слова из местного лексикона, надеясь употребить их в случае угрозы моему самолюбию. Пока же всё было мирно. Стень, увидев, что нам нечего делать, махнул рукой и оставил Юру за старшего. На его вопрос, а что, собственно, нам делать, Стень еще раз махнул рукой.

Это называлось парко-хозяйственным днем. Первая часть, „парко-“, запомнилась лишь сидением в кочегарке и моим отказом идти в магазин. А Ростик на что? Да и не знаю я, где это. Мне на самом деле не хотелось есть, несмотря на то, что завтрак у химиков был попросту несъедобным. Подумать только, еще сутки назад меня одолевали совсем иные заботы! Интересно, как там ребята? Бадма, наверно, вслух ненавидит Зубенко. А может, и нет, лукавый сын Востока. Может, это он всё подстроил, потому что работы на двоих осталось немного? И он мог не отличаться от других неблагодарных полковников. А я-то, дура, до последнего торчала у его кабинета!.. И как я мог так унизиться? Нет, надо было уходить с высоко поднятой головой. „И по шее бы не надавали“, — мелькнула последняя мысль перед тем, как я, сидя в теплой кочегарке, заснул, опершись щекой на задницу похрапывавшего Вовчика.

Ростик принес плавленых сырков. Как знал, гад, что я их с детства не люблю! Ничего не оставалось делать, как демонстративно отвернуться. „Так ты со своей независимостью долго не протянешь“, — буркнул Юра, вгрызаясь в податливую мякоть „Дружбы“ золотыми зубами.

Чувство голода появилось как раз к обеду. Надежда вкусно поесть в химической столовой витала надо мной только до прихода в гостеприимное логово последователей Пьера и Марии Кюри. Увидев, с какой физиономией я пробую первое, Стас перестал есть и посмотрел в свою тарелку. Я видел, как через рентген, всю таблицу Менделеева, у Стаса же было неважное зрение. Не узрев ничего инородного, сержант опять принялся уплетать за обе щеки.

„Поел — убери за собой посуду“, — ласково взывало объявление. Причем „поел“ было написано красным, а остальное — синим. А что, если не поел? Тоже убирать? Ну, это я так, про себя. Понятно, почему всё написано синим — посинеешь тут с голоду. Когда нес нетронутую пищу, вспомнился анекдот про Штирлица: „Штирлиц украдкой кормил немецких детей. От украдки немецкие дети пухли и дохли“. Смешно стало. Не заметил, как завернул с подносом за изгородь, где все отходы сваливались на радость волковысским и прочим свиньям. Врезался в огромного ефрейтора. Уже остывший суп растекся по его ширинке. Немая сцена и всплеск хохота с моей стороны. Всё-таки счастье, что химические супы быстро остывают. И несчастье, что химический ефрейтор не голову выше и на два плеча шире меня. От его удара ефрейторские лычки превратились в мерно кружащиеся звезды.

— Вы посмотрите, чё этот пидар сделал!

— Сам ты пидар!

Еще двое прибежали и начали толкаться. Я отбрыкивался, жалея, что супа больше не осталось. Второе тоже упало, так что я был полностью беззащитен. Подоспели Юра со Стасом с криками: „Эй, мужики, чё случилось?“ На „мужиков“ первым откликнулся я, не найдя ничего лучшего, чем спросить в ответ: „А чё они дерутся?“ Юра встал между мной и ефрейтором, похлопал, любя, его по плечу и сказал, что я новенький и порядков не знаю. Конечно, откуда мне знать, что ефрейторы здесь под ногами путаются! Ответный поток ласковых слов в мой адрес я слушал уже издали. Сообразил, что лучше спастись не то чтобы бегством — просто быстро уйти. Пытаясь закурить, обнаружил, что потерял зажигалку, оставленную мне шахматным майором. Ну и пусть — будет ефрейтору компенсация. Юра посоветовал мне не ходить на ужин. Антон, говорит, не на шутку рассердился. Да и шутка ли — над ним сейчас смеется вся столовая. Вот и бойцы из соседней нам части вышли довольные. „Здорово, — говорят, — ты его уделал“. Им уже привезли „молодых“. Стоят себе в сторонке, жмутся в кучку. Один день в части, а уже все с синяками. Дедовщина там цветет буйным цветом. Вот и меня доставать начали. Назвали шлангом гофрированным. „А еще, — говорят, — „черпаком“ называешься! Ты же и трех дней в части не был, не то, что год“. „Нет, — говорю, — три дня в общей сложности был. Да и не называюсь я никем. Даже половником“. Один полез задираться. Я встал в стойку не то петуха, не то наседки. Юра разнял. Мало им межвойскового конфликта — щас сделаем еще и разборку с соседями. Ростик брякнул, что они правы: для того, чтобы называться „черпаком“, нужно всё время служить. „Не волнуйся, ты самый что ни на есть настоящий черпак“, — возразил я, и все дружно заржали, закрывая тем самым дискуссионную для них тему.