Тело каждого: книга о свободе - Оливия Лэнг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1940-е и 1950-е, пока Райх сооружал оргонные аккумуляторы и «укротители облаков», группа его бывших коллег сформулировала собственный комплекс идей, в свете которых мир Мартин без объектов выглядит несколько иначе. Перед войной Райх тесно сотрудничал с двумя людьми, которые позже разработали теорию объектных отношений: с Мелани Кляйн в венской Амбулатории и с Эдит Якобсон в берлинской Поликлинике. С Кляйн он никогда не был близок, тогда как Якобсон стала ему не только коллегой, но другом и политическим союзником.
На языке психоанализа объектные отношения означают способность индивида устанавливать связи с другими существами, с так называемым объектным миром. В эссе 1954 года «Самость и объектный мир» Якобсон объясняет, что в раннем младенчестве нет различия между собой и другим. Ребенок ощущает себя частью матери. В результате череды повторяющихся мелких расстройств: голод, мокрые пеленки, потребность в тепле – он начинает понимать, что мать – это отдельная, независимая вещь. С процесса дифференциации – осознания, что мир состоит из многих людей со своими независимыми нуждами, – начинается тяжелый путь к зрелости.
Однако стремление к первоначальному единству никогда полностью не уходит. Нам всем свойственно желание вернуть потерянный рай внутриутробного существования, когда мы обитали в тепле чужого тела, когда не было разницы и сепарации между объектом любви и самим собой, а значит, невозможно было испытать потерю или потребность. В конце 1990-х Мартин начала работать над серией картин, посвященных этому примитивному, беззаветному состоянию. «Маленькие дети любят любовь». «Ответ младенца на любовь». «Ответ маленькой девочки на любовь». «Я люблю любовь». «Любовь к любви». «Чудесная жизнь». Все они представляли собой горизонтальные полосы цветов, как однажды колко сказала Терри Касл, «грудничковых бутылочек»: водянисто-розового, желтого и синего – цветов, которые составляют мир младенца.
Оставить этот рай ради объектного мира, мира других людей, других тел, других потребностей и влечений – значит неизбежно быть отверженным и нуждаться в чем-то, однако это можно компенсировать изобилием способов. Когда Сильвестр поет «You make me feel mighty real»[193] (возможно, вам стоит на минуту прерваться, отыскать его на том свете, то есть на «Ютьюбе», и еще раз послушать это послание), он занимает позицию в объектных отношениях. Как учили Кляйн, Якобсон и их британский коллега Дональд Винникотт, одна из главных наград в процессе сепарации – это чувство реальности, когда ты попадаешь в зону восприятия другого человека, начиная с улыбки матери – первого приятного объекта.
Это, конечно, если считать, что мать – приятный объект. Мартин не отличалась разговорчивостью в отношении многих аспектов своей жизни, но становилась куда словоохотливей, когда речь заходила о ее матери, Маргарет, и о том, как та не любила ее и хотела сжить со свету. Мартин вспоминала в интервью для «Нью-Йоркера», как мать выгоняла ее на улицу на целый день – играть в одиночку в грязи:
[ Моей матери не нравились дети, и она ненавидела меня, боже, как она меня ненавидела. Ей невыносимо было смотреть на меня или говорить со мной; она никогда со мной не говорила… Когда мне было два года, она запирала меня на заднем крыльце, когда мне было три, я играла на заднем дворе. Если я подходила к двери, сестра мне говорила: «Тебе сюда нельзя»[194]. ]
В том же интервью, где она упоминает мир без объектов, Мартин говорит, что она хочет дать зрителю возможность войти в ее картины. «Природа – это когда ты отдергиваешь штору, – сказала она. – Ты шагаешь внутрь нее. Я хотела добиться похожей реакции… Реакции человека, когда он оставляет себя позади»[195]. Ее работы можно трактовать многими способами, но один из них, без сомнения, – это бесконечное открытие закрытой двери. Все ее холсты стоят нараспашку. Любой может зайти. Любой может испытать, каково это – стряхнуть груз со своих плеч и на мгновение стать частью мира любви.
* * *
Мартин нашла способ держаться на плаву, но не всем так повезло и не всем досталось ее упорство. Как показывала практика Якобсон, уход от объектного мира означал две вещи: серьезный ущерб, нанесенный психике, или отсутствие внимания на ранних стадиях младенчества либо травматический опыт, отбросивший сознание на самую примитивную стадию. Также, считала она, при наличии врожденных факторов – того, что мы сейчас назвали бы генетической предрасположенностью, – недостаток эмоциональной поддержки формирует у ребенка условия для развития психоза. «Человек может отрицать реальность и навсегда сохранять волшебное, младенческое видение мира»[196].
Я не понимала, насколько сильно эти процессы могут перевернуть жизнь, до первой осени президентства Трампа; я поехала в Вашингтон, чтобы ознакомиться с коллекцией статей Райха в Национальной медицинской библиотеке. Ее собрала его последняя спутница, Аврора Каррер. Она познакомилась с Райхом в 1954 году, сразу после ухода Илзе, и всегда называла себя его супругой, хотя официально они так и не поженились.
Находиться в Вашингтоне было странно. Библиотека занимала одно из зданий комплекса Национального института здравоохранения. Вокруг почти никого не было, и в отеле я прочитала в газете, что ведомства вычищены, в безлюдных офисах стоят пустые рабочие столы. Сеть гудела паранойей. Только что прошел ураган «Мария», и Трамп постил в «Твиттере» самодовольные отчеты о своих успехах. В 5:25 утра он написал: «Отличный день вчера в Пуэрто-Рико. Не без фейковых новостей, но в целом все проявляют теплоту и дружелюбие»[197]. Через час и четыре минуты добавил: «Ого, сколько сегодня лжи в новостях. Что бы я ни говорил и ни делал, всё перевирают. Новостники совсем отбились от рук со своими фейками!»[198]
В библиотеке тоже почти не было людей. На экране рядом с дверью крутили по кругу черно-белые кадры, на которых два полицейских куда-то тащат человека. Я сидела одна в обшитом панелями читальном зале и разбирала архив Каррер. Несмотря на аккуратные разделители в папках: «Корреспонденция», «Заметки и разное», «Судебное разбирательство», он производил удивительно сумбурное впечатление. На многих бумагах, в том числе на юридических документах, газетных вырезках и письмах от членов семьи Райха, Каррер сделала пометки красной ручкой. «Вильгельм Райх жил в мире иллюзий»[199], – написала она большими буквами над статьей под названием «Великого ученого США посадили в тюрьму». Непонятно, кому именно она адресовала свои пометки, но из-за того, что она подписывала их полным именем: Аврора Каррер Райх,
