Анархия – мать порядка - Александр Шубин

Но и те слои населения, которые готовы были пожертвовать завоеваниями революции ради восстановления порядка и прекращения смуты, тоже быстро разочаровывались в белых. Действуя под лозунгами порядка и законности, белые были не меньшими грабителями, чем большевики, их офицеры и солдаты творили произвол, пороли крестьян шомполами и расстреливали людей без особенных разбирательств.

Занимая города, белые начинали методичный подсчет жертв красного террора, тщательно описывали наиболее яркие примеры: «в Харькове специализировались на скальпировании и «снимании перчаток»»[335], — повествует А. Деникин о зверствах ЧК. Но когда белые отступили, красным было чем ответить. Вот только одно свидетельство: «Настроение населения Украины в большинстве на стороне Советской власти. Возмутительные действия деникинцев… изменили население в сторону Советской власти лучше всякой агитации. Так, например, в Екатеринославе, помимо массы расстрелов и грабежей и пр., выделяется следующий случай: бедная семья, у которой в рядах армии сын коммунист, подвергается деникинцами ограблению, избиению, а затем ужасному наказанию. Отрубают руки и ноги, и вот даже у грудного ребенка были отрублены руки и ноги. Эта беспомощная семья, эти пять кусков живого мяса, не могущие без посторонней помощи передвинуться и даже поесть, принимаются на социальное обеспечение республики»[336].

Зверства творили солдаты всех сил гражданской войны. Но для белых их зверства были приговором. Никто, кроме них, не ставил в центр своей агитации восстановление «законности». Та часть населения, которая надеялась на белых, ждала от них именно законности, как от большевиков ждали земли и социальной справедливости, от Махно – воли и защиты крестьянских интересов. Явив вместо законности грабежи и зверства, белые показали населению, что от них нет никакой пользы, кроме вреда.

Порассуждав о бандитской сущности всех своих противников, даже Деникин признает: «набегающая волна казачьих и добровольческих войск оставляла грязную муть в образе насилий, грабежей и еврейских погромов»[337].

Ничем не лучше были и колчаковцы. При подавлении крестьянских выступлений А. Колчак рекомендовал своим подчиненным уничтожать (то есть казнить) «агитаторов и смутьянов» (такая расплывчата формулировка позволяла ставить к стенке любого недовольного новой властью), брать заложников, которых расстреливать, а их дома сжигать, если местные жители дают неверные сведения. Колчак предлагает, брать пример с японцев, которые сжигают деревни, «поддерживающие» повстанцев[338].

После того, как флер «законности» слетал, социально–политическое лицо белых определялось стремлением к возвращению «законных» привилегий старой элиты. Для крестьян это означало, что у них отрежут землю в пользу помещиков или возьмут за нее выкуп. Такая перспектива делала крестьян потенциальными партизанами.

Методы взаимоотношений белых с крестьянами диктовались логикой военного остервенения и быстро сравнялись в жестокости с красными. Но у белых были и отличия, и не в их пользу. Характеризуя эволюцию белого движения, один из его идеологов В. Шульгин пишет: «Почти что святые» и начали это белое дело, но что же из него вышло? Боже мой!.. Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов»… Деревне за убийство было приказано доставить к одиннадцати часам утра «контрибуцию» — столько–то коров и т.д. Контрибуция не явилась, и ровно в одиннадцать открылась бомбардировка.

— Мы, — как немцы, сказано, сделано… Огонь!..

Кого убило? Какую Маруську, Евдоху, Гапку, Приску, Оксану? Чьих сирот сделало навеки непримиримыми, жаждущими мщения… «бандитами»?…

Мы так же относимся к «жидам», как они к «буржуям». Они кричат: «Смерть буржуям», а мы отвечаем: «Бей жидов»[339]. Эти заметки — приговор белому делу, но и повод заметить несомненное сходство между красными и белыми.

Суть противоречий между красными и белыми была в другом. Коммунисты создавали новое общество, а значит и новую элиту. Белые стремились сохранить прежнюю элиту, более культурную, но скованную аристократическими предрассудками и потому менее эффективную в условиях революции.

Белый авторитаризм был лишь менее последовательной моделью того же тоталитарного будущего, играл по большевистским правилам игры и потому проиграл. Шульгин вспоминает о разговоре с офицером перед «профилактическим» обстрелом крестьянской деревни: «Ведь как большевики действуют, они ведь не церемонятся, батенька… — Это мы миндальничаем… Что там с этими бандитами разговаривать?»[340]

И белые не церемонились, доставляя народу выбор между офицерской и пролетарской диктатурой. Крестьяне в 1919–1920 гг. из двух зол предпочли второе.

В случае гипотетической победы Белого движения развитие нашей страны пошло бы, конечно, не так, как это случилось в Советскую эпоху. В этом смысле альтернатива была, и как показывает опыт Европы, это была альтернатива между коммунизмом и фашизмом. В 20–30–е гг. Европа и Северная Америка шли к индустриальной системе социального государства. Это развитие могло идти трем путями – коммунистическим, нацистско–фашистским и социал–либеральным (включая сюда и варианты, предлагавшиеся демократическими социалистами). В России последний из этих путей в обход тоталитаризма открывала победа тех или иных социалистов, кроме коммунистов. Две первые возможности вели по тоталитарному пути. Коммунистический путь нам известен. «Белый» путь уже в период гражданской войны заметно коричневел, как коричневели и другие диктаторские режимы Европы в первой трети ХХ века. Фашистские тенденции контрреволюционного авторитаризма по мере дальнейшей модернизации имеют тенденцию к усилению.

Коренное отличие фашистского варианта тоталитаризма от коммунистического – консолидация общества на основе национальных, а не социальных приоритетов, сохранение старой правящей и имущественной элиты. Это не лучшим образом согласуется с задачами модернизации и интеграции возбужденных масс в новый социальный порядок. Национал–авторитарная контрреволюция в Европе была жизнеспособна либо при условии изначальной слабости революционного движения, либо при массированной поддержке извне. Российская революция была одной из мощнейших за всю историю мира, а поддержка Антанты своих белых союзников – неуверенной и недостаточной для такой большой страны, как Россия. Так что белых могла спасти только неопытность революционеров.

Для того, чтобы реализовать свои преимущества, большевикам требовалось время. Офицеры с юности учились искусству войны, а красным командирам все приходилось постигать на ходу, как Махно. Белая диктатура не заигрывала с народной стихией, а коммунистам приходилось маневрировать между требованиями дисциплины и демократическим настроениями народной стихии. Наконец, на стороне белых все таки была помощь Антанты. Несколько раз судьба революции висела на волоске.

В мае 1919 г. белое движение достигло больших успехов. Мобилизовав в свою армию сотни тысяч крестьян, Колчак наступал к Волге, а Юденич шел на Петроград. Но Деникин в это время только накапливал силы. В июне 1919 г. Колчак потерпел поражение и отступил за Урал. Оказалось, что организаторы ноябрьского переворота 1918 г. — неважные полководцы. К тому же в тылу у белых разгорались крестьянские восстания, в организации которых сотрудничали эсеры, большевики и анархисты.

География крестьянской войны 1918–1922 гг. не ограничивается советской территорией. Белые пришли на Украину, и крестьянские восстания вспыхнули с новой силой.

Другое пространство крестьянской войны – Сибирь. Летом 1918 г. красным здесь пришлось тяжело. Крестьянство холодно относилось к ним. Война шла также, как на Украине в 1918 г. – прежде всего вдоль железнодорожного полотна. Отряды коммунистов и анархистов откатывались под натиском чехословаков, белоказаков и их союзников из местного населения. Красным и черным оставалось только обвинять в неудачах друг друга. В действительности эти дни полны примеров как мужества и большевиков, и анархистов, и левых эсеров, так и мародерства, трусости и разгильдяйства, оплаченного жизнями. И тоже без различия партийной принадлежности. Что ни эпизод этого времени, так разрушение стереотипов о том, что борьба с разложением исходила от партии коммунистов. Так, анархист Каландаришвили расстрелял другого популярного анархистского командира Лаврова за дезертирство. В Чите восстали казаки, но мятеж был подавлен анархистами и левыми эсерами. Коммунисты решили арестовать анархистов, которые, по их версии, готовили заговор и сеяли разложение, но в ответственный момент командующий войсками Центросибири коммунист П. Голиков оказался мертвецки пьян. Анархисты из отряда Пережогина захватили золото советского правительства Центросибири, обвиняя его в том, что оно готово отдать золотой запас белым. Красные обвинили их в грабеже. Но Пережогин в Благовещенске стал формировать с помощью этих средств дивизион с артиллерией и пулеметами (с согласия Амурского совнаркома), но тут он был застрелен красными. Даже прокоммунистический автор А.А. Штырбул признает, что в красном Благовещенске «разложение касалось не только анархистских отрядов. Оно в те дни было практически всеобщим»[341]. Тем временем Каландаришвили, по–анархически не подчинившись приказу отступать на восток, прорвался на запад, где под Иркутском зимой перешел к партизанской войне в районе реки Китой, наведываясь и на Транссиб.