Петербургский изгнанник. Книга первая - Александр Шмаков

— Я причинил тебе боль, Лиза? — Она прочла в его глазах раскаяние и сознание вины перед нею. Взгляд его был всего выразительнее и убедительнее для Рубановской.

— Я виноват перед тобой, прости…

Обида её отлетела. Виноватое выражение лица Александра Николаевича сказало ей всё.

Не зная, почему так долго задержался Александр Николаевич, она не смела и не должна была на него обижаться. Елизавета Васильевна, превозмогая боль, сказала:

— Я виновата… Я плохо подумала о тебе, Александр…

Им стало легче от того, что они заглянули друг другу в души и каждый по-своему осознал и осудил свершённый поступок. Им было хорошо от того, что они сдержались оба и не наговорили незаслуженных слов обиды и упрёка.

Александр Николаевич рассказал о своём разговоре с комендантом, о поездке по городу.

— Не нужно, не зная истины, плохо думать о друге. Правда? — спросила она.

Александр Николаевич согласился. Они долго говорили в этот вечер о человеческом счастье и о том, как его надо лелеять и оберегать…

Несколько дней Александр Николаевич не оставлял Елизавету Васильевну. Он никуда не отлучался, был с семьёй. Де Вильнев, не утерпев, сам навестил его. Оживлённый, он пришёл к Радищеву с пачкой свежих газет и журналов, только что полученных экстрапочтой.

— Мсьё Радищев, для вас…

Он передал Александру Николаевичу принесённую почту и справился о здоровье Рубановской. Елизавета Васильевна, услышав слова Томаса Томасовича, вышла из своей спальни в общую комнату, где неумолчно журчал голос коменданта. Она выглядела теперь вполне здоровой. Лицо её, бледное и похудевшее, стало ещё выразительнее и симпатичнее.

— Мадемуазель Елизабет! — произнёс де Вильнев и шагнул к Рубановской, чтобы поцеловать её руку. Он, привыкший всегда говорить приятное женщинам, сказал комплимент и Елизавете Васильевне. Томас Томасович заметил: она отнеслась к этому холодно и равнодушно. Он понял, что Елизавета Васильевна была умнее многих знакомых ему женщин, и полнее оценил её достоинства.

Де Вильнев заговорил с Рубановской о том, что скучает по Франции. Бывают минуты, когда ему хочется немедля уехать из Сибири, но долг службы повелевает обратное. Она горячо отозвалась и поддержала его. И пока они говорили о сокровищах Лувра, красотах Сены, о театре и актёрах Парижа, Александр Николаевич успел просмотреть принесённые ему журналы. Внимание его остановила статья братьев Монгольфье «Воздушные путешественники». Она была написана о благополучном полёте людей на воздушном шаре близ города Анноней.

Франция гордилась дерзаниями своих соотечественников в науке. Радищеву было больно сознавать, что огневая машина Ползунова, открывающая новую эру, оставалась безвестной в России, была разломана завистливыми иноземцами, быть может, с ведома заскорузлых чиновников горного ведомства.

Ему припомнились рассказы о воздушном летании, слышанные в разное время и от разных лиц, главным образом купеческих приказчиков, съезжавшихся со всех городов русской земли в Санкт-Петербургскую таможню. Охочие до всяких чудес и небылиц, приказчики рассказывали, будто давным-давно жил в Рязанской провинции приказчик по фамилии Островков, вознамерившийся летать по воздуху. Сделал тот приказчик из бычачьих пузырей крылья, надел их на себя, и сильным ветром подняло его и кинуло на дерево, поцарапало всего и сбросило на землю.

Смеялись приказчики, живо рассказывая также и о человеке-птице, появившемся там же, в Рязани. Будто снова выискался там выдумщик подьячий Крякутной, сделал большой мяч, надул его поганым дымом, прикрепил к нему верёвочную петлю, сел в неё, и нечистая сила подняла его выше берёзы, занесла на колокольню и там оставила…

Тогда Радищев не придал никакого значения услышанным небылицам, наоборот, задержавшись возле приказчиков, посмеялся вместе с ними над человеком-птицей, а сейчас поверил, что жили-были и приказчик Островков и подьячий Крякутной — люди смелой мечты, вознамерившиеся птицей подняться к небу, сделать крылья, чтобы летать по воздуху.

Никто не поддержал их дерзания, никто не описал их первых полётов, никто не возгордился их смелой и умной удалью! Только народная память хранила их имена, и люди рассказывали о человеке-птице, веря и не веря в то, что было это в действительности.

Александр Николаевич вспомнил, какой фурор произвели первые сообщения в «Санкт-Петербургских ведомостях» о шарах Монгольфье и как Екатерина II запретила производить опыты с ними, находя затею эту бесполезной и опасной в России. Почему опасной и бесполезной? Не потому ли, что открытие Монгольфье принадлежало свободолюбивой Франции и претило русской императрице, враждебно настроенной к французским патриотам? Каждое дерзание, думал он, двигает науку вперёд, освобождает человечество от оков темноты и невежества, оно должно быть достоянием народа, просвещать его. Полезно всё, что несёт миру свет и озаряет ему пути будущего.

У Радищева созрело решение — построить такой шар Монгольфье и показать его полёт здесь, в Томске. Идея эта увлекла его. Он ухватился за неё.

— Томас Томасович, а что ежели я устрою шар Монгольфье и мы…

Де Вильнев не дал ему закончить фразы. Предложение Радищева показалось ему не только интересным, но и важным, значительным. Представлялся удобный случай показать томской публике новейшее открытие изобретателей, его соотечественников. Де Вильнев одобрительно отозвался.

— Прекрасно, мсьё Радищев!

Елизавета Васильевна тоже согласилась.

Втроём они обменялись мнениями, как лучше это сделать, и тут же договорились, что будут пускать шар в воскресный день. Они распределили между собой обязанности. Комендант охотно согласился подготовить место для публичного зрелища и известить горожан об этом. Александр Николаевич должен был изготовить шар, предварительно испытать его, а потом на площади выступить с показом опыта.

Началась подготовка. Александр Николаевич с юношеским задором клеил шар из тонкой китайской бумаги, доставленной ему Томасом Томасовичем.

Город взбудоражился. Все говорили о таинственных шарах, птицей улетающих в небо, усматривая в этом нечто противоестественное. Суеверные горожане называли затею коменданта греховной. Духовенство противилось публичному зрелищу, находя его оскорбительным для церкви, неслыханным ещё на Руси, дьявольским делом.

Де Вильнев был неумолим, настойчив и упрям. Он не мог допустить, чтобы великое открытие было невежественно отвергнуто здесь, в Томске. Он использовал свою власть и силу коменданта. Публичное представление опыта с монгольфьеровым шаром должно было состояться.

Радищев, занятый подготовкой копытам, не знал всего, что творилось в городе. Степан тоже безотлучно находился при нём. Он помогал Александру Николаевичу клеить шар, хотя и не одобрял выдумку своего господина.

— И придумали же вы, Александр Николаич, к чему понадобилась вам сия петрушка?

Радищев, отрываясь на мгновение от дела, непонимающе глядел на слугу.

— Новейшее открытие науки, Степанушка!

— А польза-то какая?

Александр Николаевич задумался.

— Великая, Степан! Науку надобно, нести в народ. Народ наш яко дети, говаривал светлейший государь Пётр.

— Выдумщик вы большой, Александр Николаич.

Степан тяжело вздыхал, укоризненно махал рукой и молчаливо помогал сооружать шар.

Воскресный день настал. Утром солнечного сентябрьского дня, овеянного спелыми и душистыми запахами сибирской осени, на Семинарскую площадь стали стекаться толпы. Горожане спешили посмотреть на чудо — самолетающий шар. Они глазели на небольшое приспособление, устроенное на площади, и перешёптывались.

Де Вильнев выслал на площадь роту солдат для соблюдения тишины и наведения порядка при пускании шара. Людское оживление нарастало. По площади с одного места на другое перебегали бронзоволицые татары в длинных белых рубахах. Раскольники в балахонах, распалённые любопытством, стояли притихшие поодаль.

Купчики бойко хвастались иноземной невидалью: мол, сие представление не в диковинку, у китайцев в Кяхте почище видывали; те живых змей глотали, оборотнями делались, головы себе отрубали и так безголовыми бегали, а потом телеса оживляли и человек невредимым оставался.

Толстые купчихи от удивления охали, ахали…

— Царица небесная, страсти какие говорите-то…

Наконец от дома городского головы отделилась небольшая процессия, направляющаяся к площади. Два рослых солдата важно несли окрашенный в голубой цвет лёгкий бумажный шар величиной с турецкий барабан, боясь измять его нежный каркас яйцеобразной формы с полой горловинкой снизу.

Де Вильнев, успевший побывать на площади и проверить, водворён ли порядок, теперь по-гусарски вышагивал во главе этой процессии, постукивая ботфортами по мостовой. Одет он был в длинный русский мундир и при шпаге. Радищев, в сером сюртуке, шёл за Томасом Томасовичем, молчаливый и сосредоточенный. Около него были Степан в длиннополом кафтане, Рубановская, Дуняша с Павликом и Катюшей.