Два света - Юзеф Крашевский

— Вы держите себя слишком высоко, а мы своим унижением также много содействуем укоренению в вас несправедливой гордости… Почему же именно внешность должна служить вывеской внутренних достоинств только в вас, а не во всех сословиях? Почему нарядного глупца, болтающего по-французски, вы предпочитаете человеку мыслящему, с глубокими чувствами, говорящему родным языком и не одевающемуся по моде?..

— Со всем этим я согласен, — отозвался Юлиан, — только, пожалуйста, уж не заставляй меня любить твоих соседей в Жербах, не принуждай под их куртками и сюртуками искать и угадывать высокие нравственные достоинства.

— Ну, этих-то всех я оптом отдаю тебе на жертву, — отвечал Алексей с улыбкой.

Молодые люди подъезжали к Карлину. Вдали виднелись уже каменные дома местечка, замок и старые деревья сада, но в аллее из тополей, окружавших часть пруда, кучер вдруг остановил лошадей. Юлиан выглянул из экипажа и увидел Анну и Полю со слугой, идущих к ним навстречу.

Алексей и Карлинский немедленно вышли из кареты, и поскольку погода была прекрасная, вечер теплый и располагавший к прогулке, они присоединились к паннам. Анна улыбкою поздоровалась с братом и дружеским поклоном приветствовала Алексея. Поля, вероятно, желая скрыть впечатление, которое производил на нее всегда Юлиан даже после самой кратковременной разлуки, встретила их веселым восклицанием:

— Вот что значит предчувствие сестры! Мы в самую пору вышли из дому, чтобы встретить вас и заставить пройтись с нами. Все разъехались… Под предлогом отдыха с дороги вы ступайте себе вдвоем, не думая о нас — и таким образом вы окажете нам вежливость и составите приятное общество…

Анна только улыбнулась. Она показалась Алексею еще прекраснее.

Поля, раздраженная отсутствием Юлиана, с румяным личиком и влажными от слез глазками искала в его взорах надежды, может быть, опасаясь найти его сегодня уже не тем, каким видела вчера. Но этот страх был напрасен. Юлиан каждый раз возвращался все более и более влюбленным в нее.

— Как поживает дядюшка Атаназий? — спросила Анна брата и вместе Алексея.

Но Юлиан в это время страстно глядел на Полю, Поля не спускала с него глаз своих.

Алексей должен был выручить приятеля.

— Мы застали пана Хорунжича со всем двором его, — отвечал Алексей. — Он здоров, но, видя его первый раз, не могу судить: лучше или хуже он против обыкновенного. Целую ночь он рассказывал нам историю Карлинских, всю обедню пролежал на полу и весь день питался только хлебом и водою…

— Необыкновенно твердый человек! — воскликнула Анна, серьезно глядя на Алексея. — Как он вам понравился?

— О, это превосходный тип. Я глядел на него с удивлением и до сих пор думаю о нашем пребывании в Шуре, как о необыкновенном сновидении… Он очень заботливо и с чувством спрашивал о вас.

— Он любит меня столько, сколько сердце его способно любить что-нибудь земное, — отвечала Анна, — и я люблю его как отца… Как жаль, что приходится слишком редко видать его! Его слова указали мне путь жизни… из его уст я приняла первый совет на тяжком моем поприще…

Анна потупила глаза.

— По моему мнению, — продолжала она, задумавшись и как бы разговаривая сама с собою, — по моему мнению, он как нельзя лучше понял назначение человека-христианина, состоящее из бесчисленных жертв. Но не имея возможности сообщить своего убеждения другим и преобразовать свет, он решился скорее удалиться от людей, жить в уединении и представляться чудаком, чем отречься от правды… Как пришелец из чужой земли среди нас, он говорит каким-то другим, непонятным для нас языком… В моих глазах это образец совершенства, олицетворенная святость!..

Алексей слушал и ловил каждое выражение Анны. Разговор, начатый об Атаназии, вскоре перешел на другие предметы, и Анна, по убеждению брата, привыкнув считать Алексея домашним другом, говорила с ним откровенно. Несколько слов, сказанных Анной с глубоким чувством, окончательно ободрили все еще робевшего Алексея. В ее присутствии Дробицкий сознавал себя ничтожным существом, но когда, открывая свои мысли, Анна подала ему свою руку, Алексей почувствовал себя невыразимо счастливым: каждое слово ее приводило молодого человека в восторг. В свою очередь и Анна с каждой минутой лучше оценивала Дробицкого, при первой встрече неприятно поразившего ее своею наружностью. Она старалась поправить свою ошибку и, найдя в Алексее здравый разум и благородное сердце, отражавшееся в каждом его слове, стала обращаться с ним гораздо откровеннее, чем позволяло их недавнее знакомство: она уже смотрела на Дробицкого, как на друга.

— Верно, брат описал вам, — продолжала Анна, — нашу здешнюю жизнь. Благородный Юлиан так много жертвует для нас! Деревня, тишина, беспрестанные, но столь неприятные, несоответственные его силам занятия изнуряют его. Но он спокойно переносит труд, потому что трудится для Эмилия и для меня. Много, много на свете невидимых неоцененных жертв, и в моих глазах Юлиан принадлежит к числу их.

— Однако Юлиан не жалуется и сознает себя счастливым, — возразил Алексей. — Страдание, если бы даже оно поразило его, разве не составляет великого средства к совершенствованию? Провидение часто посылает нам страдания, как дар, но мы не умеем понять его.

— И, верьте мне, страдание имеет свою прелесть! — воскликнула Анна. — Страдание тихое, христианское, скрытое и освященное какою-нибудь важною целью… Все существующее в мире прекрасно, — прибавила она с улыбкой. — Как друг Юлиана, вы уже знаете наше положение, потому и я ничего не скрою от вас… И нам Бог послал известную долю горестей: мы имеем мать, но живем, как сироты — одни… имеем брата, но должны каждый день только плакать над ним, в будущем не видим для себя ничего более отрадного… И, между тем, дайте мне самую блистательную участь с условием, что меня вырвут из теперешнего круга страданий, гоните меня из здешней тишины… я буду плакать о них.

— Потому что вы должны жить самоотвержением… иная жизнь для вас невозможна.

— Но разве моя жизнь может быть названа жертвою? Я в полном смысле счастлива, сердце щедро платит мне за все!

Анна подняла глаза к небу…

Так вполголоса говорили Алексей и Анна, а позади них Юлиан и Поля вели другой разговор — немой, тихий, но во сто крат более жаркий. Уже дурной признак то, когда двое молодых людей при встрече не знают, о чем говорить, когда глаза их потупляются, уста дрожат, каждое произнесенное слово тревожит, когда они хотят и не могут быть равнодушны. Тогда уже ничто не может быть для них незанимательно: они начнут разговор о посторонних людях и заговорят о себе, станут рассуждать о растениях, тучах, дожде и погоде, — и самые обыкновенные предметы получат для них особое, им одним понятное значение, среди многочисленного общества скажут они друг другу холодное слово, но под его оболочкой будет скрываться огонь.

Поля всегда умела говорить с Юлианом так, что в сущности, не сказав ничего и рассуждая, по-видимому, о самых обыкновенных предметах, обнаруживала много чувства и ума, но теперь она была так взволнована, так беспокоилась и дрожала, что — бедная — не находила слов для разговора. Юлиан еще менее способен был говорить и принужденный таить в себе чувства, которые пламенно хотел бы открыть девушке, тоже не мог найти предмета даже для самого легкого разговора. Поэтому молодые люди долго шли рядом в молчании: он глядел то на небо, то на влажные от слез глазки Поли, она то разбивала паутину на вербах, то срывала цветы и вздыхала, будто тяжелое бремя давило грудь ее. Кто в состоянии выразить, сколько иногда заключается слов в одной минуте молчания!

— Сегодня вы печальны! — произнес Юлиан почти шепотом.

— Нет… но я не хочу только своим щебетанием развлекать вас от впечатления, привезенного вами из Шуры, — отвечала девушка тихим голосом. — Пан Атаназий, верно, напитал вас спасительными наставлениями!

— Да, он почти всю ночь рассказывал нам историю Карлинских…

Поля взглянула ему в глаза.

— Впрочем, — проворно прибавил молодой человек, — он нимало не возбудил во мне охоты подражать предкам: Бог сотворил меня не похожим на моих прадедов.

— Кем же именно Бог сотворил вас? — спросила шалунья, стараясь в глазах его прочесть его душу.

— Он сотворил меня слабым, вялым… эгоистом.

— Вы намеренно черните себя, чтобы вызвать меня на комплимент…

— Какая вы недобрая! Нет! Откровенно признаюсь вам, я желаю счастья и надеюсь, что имею на него некоторое право.

— В самом деле? Вы хотите счастья здесь, на земле?

— По крайней мере, иногда я считаю его возможным, доступным…

— А я — никогда! — вдруг прервала Поля, краснея, между тем как Юлиан пристально смотрел на нее, потом, стараясь скрыть свое волнение, она начала поправлять платок, закрывавший белые плечи ее.