Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

Поблагодарил его за столь… неожиданную компанию, свернул налево и направился к Орлеанской заставе.

Загорелся зеленый. Тронулся с места, бросив взгляд на приборную панель.

Если все пойдет нормально, к ужину он будет у Алексиса.

Подавил улыбку, чтобы не причинять себе боль, но сердце его ликовало.

– III -

1

В начале все было просто, ведь он принял решение. Выбрался из города, ехал быстро, дистанцию не соблюдал.

Понятия не имел, что его ждет, но не боялся. Ничего больше не боялся. Ни своего лица в зеркале, вернее того, что от него осталось, ни усталости, ни того, что стояло у него перед глазами: эта женщина, которая сосредоточенно ищет вену, прокалывает ее длинной иглой, тщательно закрепляет катетер, в последний раз разжимает кулак, отпускает жгут, включает капельницу, задает скорость подачи смерти и садится обратно в единственное кресло посреди абсолютно пустой квартиры. Нет… Его больше ничем не проймешь.

Мчась по скоростному шоссе, позвонил секретарше, потом оставил сообщение на автоответчике Лоранс.

– Очень хорошо, я все отменю. Да, в понедельник вечером… Вылет без пятнадцати восемь. Мне вроде удалось забронировать вам местечко получше. Код билета я уже знаю, вам есть чем записать? – спросила первая.

– Получила твое сообщение, – в конце концов, перезвонила вторая. – Все в порядке, это очень кстати, ты же знаешь, в эти выходные на меня свалились мои кореянки… (Нет, он этого не знал). И еще, раз уж я до тебя дозвонилась, ты не забыл про Матильду? Ты обещал отвезти ее в понедельник в аэропорт. Это днем, после двенадцати, я перезвоню, уточню… (опять Air France, его вторая родина…). На карманные расходы ты ей дашь? Фунты у тебя остались?

Нет, нет. Он не забыл. Ни о своей девочке, ни о том, что должен лететь в Нью-Йорк на юбилей Ховарда.

Шарль никогда ничего не забывал. Это была его Ахиллесова пята… Что там Анук говорила? Что он умный? Да вовсе нет… Он так часто работал с действительно выдающимися людьми, что на свой счет не питал никаких иллюзий. И если все эти годы он успешно морочил и обманывал всех подряд, то только благодаря своей памяти… Все, что он читал, видел, слышал, он запоминал.

Сегодня он был занятой человек, нагруженный, loaded, по-английски, как игральная кость, на которой всегда выпадает нужное число. [120] Его ужасные мигрени, на время отступившие под натиском более сильной боли, очевидно, имели невротическое происхождение. Досадный сбой в отлаженной программе. Письмо Алексиса и, как следствие, обрушившееся на него цунами, его детство, его воспоминания, Анук, то немногое, что мы уже знаем о ней и все, о чем он умолчал, что предпочел оставить только для себя, чтобы уберечь ее, а еще из целомудрия, – этот переизбыток эмоций исчерпал лимит его памяти. И что же ему теперь: пить таблетки, уповать на регенерацию клеток, обследовать голову? Ну да, конечно, только все это ничего не даст. Свои файлы придется восстанавливать самому.

– Ты где? – спросила Лоранс.

– В районе Сент-Арну… На шоссе…

– Почему? У тебя там новая стройка?

– Да, – соврал он.

Но это была правда.

Однако чем дальше отступал перед ним горизонт, тем больше он сомневался в целесообразности своего путешествия. Он покинул левый ряд и пристроился за огромным грузовиком.

Машинально, перед каждым съездом с шоссе порывался включить поворотник.

Всему виною его память, уверял он. Хм… Ложная скромность… Частичное затемнение от слепящего солнца – удобная штука, когда едешь на юг… Давайте-ка поговорим немного о нем, воздадим должное нашему пострадавшему.

Архитектором Шарль стал случайно, в знак уважения, из преданности, и потому, что на редкость хорошо рисовал. Конечно, все, что он видел, понимал, он запоминал, но еще и воспроизводил. Легко. Естественно. На листе бумаги, в пространстве, перед любыми зрителями. И даже самые придирчивые критики, в конце концов, отступали. Но одного таланта недостаточно. То, что он так хорошо рисовал, было результатом его интеллектуальных способностей, его проницательности.

Он был спокойным и терпеливым, поэтому думать, работать рядом с ним считалось привилегией. Больше того, это воспринималось уже не как работа, а как игра. Ему не раз предлагали преподавать, отказывался из-за нехватки времени, но в агентстве любил окружать себя молодежью. В этом году Марк и Полина, раньше – тот самый гениальный Джузеппе, а еще сын его приятеля О'Браяна – всех студентов в просторном офисе на улице Лафайетт встречали с распростертыми объятиями.

Шарль был с ними строг, заваливал работой, зато держался ними на равных. Вы моложе, значит энергичнее меня, – нападал он, – так докажите это! Вот что бы вы сделали здесь? Терпеливо выслушивал их, мог разнести в пух и прах, но иногда не унижал. Советовал копировать, рисовать как можно больше, пусть плохо, путешествовать, читать, слушать музыку, заняться сольфеджио, ходить по музеям, по соборам и паркам…

Огорчался их полному невежеству, потом вдруг вздрагивал взглянув на часы. Как? Вы еще не проголодались? Конечно да. И что? И почему же я до сих пор тут, как идиот, разглагольствую? Вы же не на лекции в Школе изящных искусств! [121] Ну ладно, в качестве извинения, курс на «Терминюс Нор». [122] Всем желающим – большая тарелка морепродуктов! Но, едва усевшись, нет, это сильнее его, заставляет их опустить меню и оглядеться. Школа Нанси, ар-деко, новые упрощения, реакция на ар-нуво, четкость форм, строгие геометрические линии, бакелит, хромированная сталь, редкие породы дерева и… и официант уже тут как тут.

Вздох облегчения в рядах его слушателей.

В их кругу многие относились к нему свысока. Его упрекали за… как бы это сказать… за некоторую традиционность, что ли. В молодости из-за этого сильно переживал. Но прислушался. Потому и объединился с Филиппом – этот парень был… более непосредственным, что ли, не боялся эмоций, и вместе с тем его принципиальность, талант, креативность вызывали восхищение. В профессиональном плане их тандем удался, но студенты тянулись именно к Шарлю.

Даже самые восторженные. Одержимые, увлеченные, готовые умирать от голода у подножья собственной Саграда Фамилия. [123]

Таков был Шарль.

Здравомыслящий, сдержанный… Долгое время сам себя из-за этого стыдился. В плохие дни думал, что он все-таки сын своего отца, и, как и тот, ничего на самом деле в жизни не достиг и никогда не достигнет. Бывало и по-другому, как в то зимнее утро, несколько месяцев назад, когда он опаздывал, выскочил из такси, застрявшего в пробке, и вдруг очутился в полном одиночестве посреди Квадратного двора Лувра, где не бывал уже тысячу лет, позабыл о назначенной встрече, остановился и перевел дух.

Холод, свет, совершенство пропорций, ощущение могущества без всякого давления, божественный след, оставленный человеческойрукой…

– Черт возьми! Вот она, чистая классика! – оглядывался он вокруг себя, обращаясь к голубям.

Да, но этот фонтан… ни к селу, ни к городу. Пошел дальше, надеясь, что Леско, Лемерсье и вся их компания, [124] с высоты небес плюют в него время от времени забавы ради.

Сразу оговоримся. Его критиковали, или пытались критиковать, в основном его соплеменники, разве что за его нравственную позицию и пристрастия, но ни в коем случае не за качество его работы. Благодаря его инженерному образованию (которое иными вечерами он считал своим слабым местом, помехой), его одержимости деталями, доскональному знанию конструкций, материалов и прочей физики, репутация Шарля уже давно находилась на недосягаемой высоте.

Просто он следовал теории гениального Питера Раиса, а до него Одена, [125] согласно которой по ходу проекта кому-то всегда приходится брать на себя неприглядную роль шекспировского Яго и направлять в нужное русло порывы чужих страстей.

Говорите, привержен к классике? Ну и пусть… Но уж никак не консерватор. Напротив, только и делал, что доказывал промышленникам, заказчикам, политикам и широкой общественности преимущества идей, которые в сто раз, в тысячу раз интереснее всех этих совершенно банальных построек, пусть и приукрашенных постмодернистскими или псевдоисторическими побрякушками, пожалуй, это и было самое трудное в его работе. В общем, и так ему доставалось со всех сторон, а тут еще почувствовал себя Perplexe'd in the extreme [126] – как Отелло «в буре чувств».

Да и слава Богу, между прочим. Правда, роль была покороче…

Эй! Папаша! Ты что, заснул? – встряхнулся он и перестроился в средний ряд. – Что за тарабарщину ты несешь. И с чего это ты вдруг про Раиса да про Мавра заговорил?