Алая Вуаль - Шелби Махёрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я мысленно даю себе злобную встряску.
Эти существа — монстры, и я их ненавижу. Ненавижу. Они держат в заложниках целый остров, питаясь кровью его жителей, и планируют заманить мою подругу на смерть. Они похитили меня. Они напали на меня. Они служат мужчине, который, несомненно, убил Бабетту, и — сколько еще причин мне нужно, чтобы прогнать их из своей комнаты?
— Почему вы так добры? — Я нахмурила брови, поправляя угол подноса с завтраком. — Я все еще здесь пленница. Вас не должен волновать мой день рождения. И мой гардероб вас тоже не должен волновать.
Одесса разговаривает с корешками моих книг, проводя по ним острым ногтем.
— Вампиры живут вечно, дорогая, а ты яркая, блестящая и новая. Мой дорогой брат ничего не может с собой поделать.
— Это говорит вампир, проводящий глубокое исследование ее книжных полок. — Димитрий садится, сцепляет пальцы между коленями и возвращает свое внимание ко мне. — Ты останешься пленницей независимо от того, будешь ли ты дуться в одиночестве в этой комнате или присоединишься к нам в деревне. Я знаю, какую камеру предпочту.
Он снова улыбается, чтобы смягчить упрек, а я смотрю на него, разрываясь от нерешительности.
Какая-то часть меня знает, что я должна отослать их. Жан-Люк сделал бы это без колебаний.
И все же… мысль о том, чтобы остаться здесь на две недели — с огарками свечей, тенями и рядами пыльных книг — не слишком привлекательна, а моя мама всегда говорила Пиппа, что она поймает больше мух на мед, чем на уксус. Хотя Пиппа и обижалась на это выражение, для меня оно имело смысл. Я не должна быть одинокой на этом острове. Мне не нужно гнить в темноте или тратить драгоценное время на грибы и плесень. Как вампиры, Одесса и Димитрий знают о своем роде больше, чем любая книга в этом замке.
Есть только одна проблема.
Милые создания никогда не задерживаются в Реквиеме.
Впрочем, возможно, как говорила моя мать, сладость вовсе не является проклятием. Прочистив горло, я притворно улыбнулась и вскинула ресницы на Димитрия, решив поймать хотя бы эту муху на мед.
— Вы правы. Конечно, вы правы, и я бы с удовольствием пошла с вами.
— Но…? — спрашивает он.
— Михаль велел мне остаться здесь, — неохотно говорю я. — Он запретил мне выходить из комнаты.
Дмитрий насмехается.
— Наш кузен — старая летучая мышь.
— А ты, брат, гнилой лжец. — Бросив на брата раздраженный взгляд, Одесса с резким треском закрывает книгу, и этот звук эхом разносится по комнате. — Михаль согласился, да? Не знаю, почему я до сих пор тебя слушаю. — Она качает головой и направляется к лестнице. — Это была огромная трата времени.
— Дес. — Димитрий вскакивает на ноги, в его голосе звучат возмущение и мольба. — Ты оставишь мадемуазель Трамбле здесь, в этой пыли и темноте? В ее день рождения?
— Так испеки ей торт…
Острый приступ сожаления.
— Вы не можете быть серьезным…
— Я знаю, что тебе тяжело, Дима, но все же постарайся поступить разумно. Если Михаль сказал, что не может уйти, значит, она не может уйти. — Она укоризненно машет рукой, с каждым шагом ее юмор становится все хуже и хуже. — Я, конечно, все равно позову и наберу для нее ванну. И, возможно, мы сможем договориться, чтобы мсье Марк посетил ее завтра…
Димитрий бежит за ней без приличий, но прежде чем он успевает заговорить, я поднимаюсь на ноги, принимая серьезный, умоляющий вид.
— Но я человек, Одесса. Михаль не может ожидать, что я буду жить в таких условиях до Кануна Всех Святых. В этой темноте и сырости я могу подхватить болезнь — возможно, даже умереть. Неужели он хочет именно этого? Чтобы я умерла до того, как послужила его цели?
— А технически, — Димитрий подхватил ее у подножия лестницы, обхватил рукой за талию и закружил, — мы останемся на территории замка. Она будет в полной безопасности, пока мы не выйдем за пределы внутренних стен. Все в выигрыше. Не так ли, мадемуазель Трамбле?
Я горячо киваю.
— Вы говорили, что от меня пахнет грязной шваброй.
Одесса сужает глаза.
— Я приняла вас за умную, но, похоже, Михаль прав — у вас есть желание умереть, и я не стану вам в этом помогать.
— О, не надо так драматизировать. — Дмитрий обхватывает ее щеки ладонями, сверкая очаровательной улыбкой. Его зубы очень белые. Очень острые. — Михаль никогда не бывает прав, и, кроме того, он никогда не узнает, что мы уехали. У него сегодня есть дела поважнее, чем патрулировать восточное крыло.
На кончике моего языка вертится сотня вопросов, но я сдерживаюсь, не желая испытывать судьбу так быстро. Одесса уже выглядит так, будто готова нанизать кого-то на шампур. Она хмурится между мной и Дмитрием, ее щеки все еще зажаты между его широкими ладонями.
— Это ужасная идея.
Димитрий мгновенно отпускает ее, его ухмылка становится триумфальной.
— Все лучшие идеи такие.
— Я хочу, чтобы было отмечено, что я возражала.
— Разумеется.
— Когда Михаль узнает, он спустит с тебя шкуру, и я не стану вмешиваться.
— Можешь носить мою шкуру как шляпу.
— Ты кретин. — Она отталкивает его и идет к одной из шелковых занавесок. За ними скрывается огромная ванна. Она дергает за кисточку с бахромой, и откуда-то сверху раздается глубокий гонг. Оглянувшись через плечо, она спрашивает: — Ну что? Ты идешь, Селия, или Михаль пойдет по следам твоего зловония к мсье Марку?
Я прыгаю вперед как раз в тот момент, когда Дмитрий издает возмущенный возглас.
— Почему она может называть тебя Селией?
Три четверти часа спустя я, одетая в платье и плащ из одесского гардероба, прохожу через замок под руку с Одессой и Димитрием. Они вводят меня в обширный двор, откуда открывается вид на холм с высоты птичьего полета — и на то, что кажется скрытой деревней.
Я разеваю рот в неподдельном благоговении.
На севере, востоке и юге возвышаются искусно вырезанные каменные валы, защищающие маленькие дома и магазины, а четвертую и последнюю стену деревни образует сам замок. На каждом столбе высятся гаргульи. Они смотрят на нас свысока, в их открытых ртах трещит пламя, а по каменным телам карабкается плющ. Хотя лианы и цветы смягчают их суровые черты, они не могут замаскировать чешую, зубы и рога горгулий. Мой взгляд падает на трехглазую ворону с
