Возвращение из мрака - Анатолий Афанасьев

Сел в уголке и шариковой авторучкой накатал замечательное заявление: «…Прошу уволить в запас по причине участившихся психических срывов и не соответствия занимаемой должности. Справка из психдиспансера прилагается. Бывший майор Сидоркин А. И.» Людочка с любопытством пробежала глазами бумагу, игриво поинтересовалась:

– Где же справка, Антоша? Написано: прилагается. Если он спросит (пренебрежительный кивок на дверь), что отвечать?

– Скажи, Сидоркин за ней поехал. На днях привезет. После дополнительного обследования в виде лоботомии.

Людочка одобрительно угукнула.

– Антон, можно спросить?

– Что такое, лейтенант?

– Правду говорят, у тебя невеста появилась?

– Не знаю, – ответил Сидоркин неопределенно.

Руки у него теперь были развязаны, и через полтора часа он уже сидел в часовой мастерской неподалеку от Даниловского рынка. Мастерская не совсем обычная, на дверях почти круглый год висит табличка «Технический перерыв». По-видимому, чтобы попасть к мастеру со своими часиками, надо знать какой-то секрет, и Сидоркин его знал. Пожилой, интеллигентный Яша Стародуб не всегда занимался ремонтом часов, за плечами у него была бурная, насыщенная событиями жизнь. В воровском мире он был известен под кличкой Холера и принадлежал к «законным» ворам, к тем, кого за последнее десятилетие почти всех повыбили беспредельщики. Всю свою молодость и с прихватом зрелых лет почти целиком прокоптился на зоне, и авторитет его был очень высок. Он пользовался всеми правами воровской касты неприкасаемых, однажды сходняк утвердил его на должности «смотрящего России», и вдобавок лет пятнадцать он был держателем общероссийского «общака», то есть контролировал средства, сравнимые с бюджетом страны. С тех пор как на нем повис «общак», он уже, естественно, не занимался воровскими делами и перед законом был чист как стеклышко. Для каждого честного вора Яша Стародуб был заместо отца родного, потому что все они знали, нет правды на земле, но справедливости, если повезет, можно добиться в мастерской у Холеры. Шли к нему окаянные людишки со всех окраин, несли свои беды и неурядицы, и он помогал кому советом, кому безвозмездной ссудой, и еще неизвестно, что дороже. Но иногда случалось и так, что обиженный вор надеялся на помощь, на взаимопонимание, а попадал на судилище, оказывался кругом сам виноват, и Холера выносил жестокий приговор, который уже нельзя было обжаловать в комиссии по помилованию. Почему Холера сам уцелел в поголовной рубке законников, когда их оттесняли на свалку истории пришедшие на смену «белые воротнички», – вопрос сложный. Размышляя об этом, Сидоркин пришел к выводу, что все дело в необыкновенной личности Холеры, в его звериной изворотливости, а также в свойственной ему высокой душевной безмятежности, присущей разве что русским инокам и страстотерпцам. Внешним обликом Холера походил на калику перехожую, на бродячего музыканта или даже на туберкулезника – костлявый, тщедушный, невысокого росточка, со свирепым кашлем в груди, с огромными залысинами на круглой черепушке, с крупным носярой и с удивительно ясными, кристальной голубизны глазами, в которых никогда не иссякало наивное, детское любопытство. Сидоркин не встречал других людей, у кого взгляд был красноречивее слов. Смеющимися, внимательными, неусыпными глазами Яша словно успокаивал собеседника: не робей, брат, открой душу, и не бойся, что я туда плюну.

Около двадцати лет назад молодой и рьяный лейтенант Сидоркин, уже прозванный Клещом, колол Яшу по загадочной мокрухе в доме на Набережной (газом вытравили семью наследников пламенного революционера Абрамкина и взяли драгоценностей и прочего добра на громадную по тем временам сумму, на полмиллиона карбованцев), но быстро уразумел, хотя был тщеславным сопляком, что на Холеру где сядешь, там и слезешь, и отстал от него, но знакомство завязалось. Именно Холера первый предрек ему большое оперативное будущее. И он же предупредил: никогда не зарывайся, парень. Помни, все люди сбиты на одну колодку. У каждого две половинки: одна черная, другая светлая. Все грешники одинаковые, святых придумала церковь, чтобы дать укрепу слабым сердцам. Прав не преступник, а зло, какое в нем сидит. Бей по злу, не по человеку, и народ тебя простит… Значительно позже Сидоркин оценил мудрость поучений Холеры, а тогда спорил, напрягался, не верил, что человек, за которым тянутся кровавые следы, способен нести в себе свет истины. Наступил и другой день, когда капитан Сидоркин оказал Яше неоценимую услугу, причем по чистой случайности, никак не предполагая, что дело связано с Холерой. Однако к тому времени он уже понимал, что такими якобы случайностями, вмешивающимися в судьбы людей, изменяющими течение истории, жизнь наполнена, как мешок опилками, и случайностями они на самом деле не являются, а скорее их можно отнести к предостережениям свыше. По линии отдела внутренних расследований его прикрепили к отряду омоновцев, готовящемуся к зачистке толкучки в подмосковной Малаховке (в «Варане» он тогда еще не служил, но все равно для элитника это было что-то вроде армейского штрафного наряда на кухню). На ту пору омоновцы были еще не теми, какими стали после расстрела парламента в 93-м году, но и тогда ребята там были, как на подбор, твердолобые, упертые и бескомпромиссные. Сидоркину не стоило большого труда вписаться в их среду, он даже получал удовольствие от игры мускулами, граничащей с оголтелостью. Никому в голову не приходило заподозрить в нем холодного соглядатая. Вскоре в отряде ему дали ласковое прозвище Тоша-Таран. Так вот, на Малаховской зачистке произошел маленький казус, на котором он чуть не прокололся. Пока парни не выходили за рамки обычной проверки, препровождая подозрительных субъектов в большой закрытый фургон-перевозку, Сидоркин действовал со всеми наравне: покрикивал на нерасторопных торгашей, сбрасывал на пол товар, отпускал дружеские пинки недовольным, выказывая не меньше азарта, чем все остальные, в этой веселой кутерьме, которая впоследствии получит почти официальное название «Маски-шоу».

Особую прелесть шмону придавало сопровождающее его легкое чувство опасности: всегда мог найтись дурачок, который при виде этого разора ткнет ножичком или пальнет из припрятанной под ящиками пушки. Такое случалось. Не часто, но случалось.

Все шло нормально до той минуты, пока один из покупателей, замешкавшийся возле рыбного прилавка и уже уложивший в сумку жирную тушку семги и две баночки красной икры, не выказал возмущения происходящим. Надо заметить, что к этому моменту, когда с десяток торгашей уже лежали на земле с заведенными за голову руками, большинство покупателей давно как ветром сдуло. Хотя многие с безопасного расстояния злорадно наблюдали за расправой. В основном пожилые женщины с серыми, испитыми нуждой лицами, которых на этом рынке столько раз обманывали, столько раз над ними глумились, что теперь они искренне радовались, что нашлась сила, которая припугнет хоть на время чернобровых, горбоносых оккупантов. Но даже среди этих обездоленных россиянок находились сочувствующие, которые вдруг начинали голосить и охать, как при родовых схватках.

Мужчина у рыбного ларька выглядел вполне респектабельно и благополучно, да и товар, который он переложил в сумку, говорил сам за себя, но то, что он явно был при деньгах и, видно, принадлежал к гайдаровскому среднему классу, и заставило его сделать непростительную оплошность. Когда омоновец потребовал у продавщицы документы и ненароком отпихнул от прилавка мужчину, чтобы не путался под ногами, тот, вместо того чтобы извиниться, громогласно, как с трибуны, изрек:

– Поосторожней, приятель… толкаться необязательно. У меня ведь тоже руки есть.

– Чего? – не понял омоновец.

– То самое… Охамели, смерды.

Не повезло мужчине в том, что нарвался на Леху-Ползунка. Кто-то другой, может, простил бы неуместную выходку, но никак не Леха, который даже среди сотоварищей выделялся неукротимостью нрава. Уже третий год мстил за брата, которому оторвало обе ноги в Афгане. Для него все черные были врагами, а если кто-то из соотечественников хотя бы косвенно оказывался на их стороне, тот становился врагом вдвойне. Леха, конечно, не знал, что такое «смерд», но по тону сообразил, что это какое-то изощренное оскорбление. Он не стал медлить и, развернувшись боком, мощным ударом в пах повалил наглеца в грязь. Тут же ему на подмогу подлетел сержант Витя Загоруйко, с которым на пару они без проблем могли уложить и быка. Под обрушившимися на него свинцовыми примочками мужчина завертелся волчком, но жить ему осталось недолго, если бы рядом не оказался Сидоркин. Он понял, к чему идет дело, и немедленно вмешался, вопреки инструкциям отдела внутренних расследований, которые все сводились к одному – ни при каких обстоятельствах не светиться, просто мотать все на ус. Подбежал, обхватил Ползунка за плечи и с трудом оттащил. Витя Загоруйко от удивления задержал в воздухе поднятую, возможно, для завершающего обломного удара ногу.