Ориан, или Пятый цвет - Поль-Луи Сулицер

Пришла помощь? Нет. Ориан приняла этот поцелуй как само собой разумеющееся, как порыв без продолжения — пока, во всяком случае. На обратном пути она в песке подвернула ногу и не запротестовала, когда Ладзано нежно массировал ее. Метод лечения был странным — доктору потребовалось продвинуть руки до бедер. Но лечение оказалось эффективным: она тотчас почувствовала себя лучше.

Устроились они на террасе «Гранд-отеля», выбрав столик у большого окна. Ориан чувствовала, как в ней поют стихи Марселя Пруста, которого ее мать ставила первым в умении найти связь прошлого с настоящим, за последовательность, связывающую людей друг с другом независимо от поколений и возраста. А она сама, Ориан, почему вдруг она оказалась связанной с Эдди Ладзано, о котором знала так мало? Сердце начинало громко стучать, как только она думала о нем.

Им подали чай с бисквитными пирожными, заставившими Ориан улыбнуться. Оба еще ничего не сказали, по крайней мере существенного. Все читалось в глазах и молчании, в его манере улыбаться ей. Они избегали слов, которые могли бы отдалить их даже на бесконечно малое расстояние. Ладзано мог быть беспощадным — это Ориан обнаружила во время второго допроса. Одновременно Ориан взволновали его хорошие слова об отце. У них появился общий исключительный отец. Мало-помалу столкновение общих интересов, незначащие, но волнующие детали привели молодую женщину в особое состояние духа, состояние всепрощения. Она не могла бы сказать, когда с ней случалось такое. Ладзано подошел к пианисту. Они обменялись несколькими словами, которые Ориан не слышала. Затем музыкант в черном костюме приблизился к своему инструменту, выпил глоток воды и склонился над клавиатурой. Вспорхнувшая музыка вошла в Ориан как послание доверия и любви. Пианист играл небольшие итальянские этюды Баха, исполняя их с легкостью, которую могло вдохновить только мощное чувство.

— Надеюсь, выбор вам понравился? — шепнул, присаживаясь, Ладзано.

— Лучшего нельзя и придумать…

Музыка наполнила стеклянную террасу мягкой гармонией. Проходящие мимо отдыхающие могли принять ее за музыкальный аквариум. Мать Ориан была права, когда разъяснила ей мысль ее дорогого Марселя: жизнь — это лес символов. Когда Ладзано теперь говорил ей о своем отце, причем с бесконечной нежностью, он вдруг произнес одно слово, скорее название: Обань. Молодая женщина вздрогнула.

— Мальчишкой, — говорил он, — мой отец пас овец в горах. Он знал названия всех птиц и ловко отлавливал певчих дроздов. Но его мечтой было море. Родители были слишком бедны, чтобы отправить его в Марсель, потому что поездка туда была настоящей экспедицией. Тогда, желая познакомиться со страной, он в двадцать лет вступил в Легион. Он провел в нем восемь лет, до встречи с моей матерью на рынке Прованса во время увольнительной. Море… Он избороздил его. Побывал в Индокитае, Африке, Алжире, во многих других странах. Он расстался с униформой, правильно рассудив, что нет необходимости воевать ради морей и океанов. На накопленные деньги он купил рыболовное судно. Вот так все и началось.

Ориан хранила молчание.

— Я навожу на вас скуку этими старыми историями…

— Вовсе нет, — убежденно произнесла она. — Ваш рассказ взволновал меня. Я побывала в Обани несколько дней назад, а сегодня вы говорите мне о ней. Мы будто прошли вместе до конца по дороге прошлого.

— А вот в «Санте» я вас не видел! — расхохотался Ладзано.

Ориан помрачнела.

— Простите меня, я пошутил. Я не сержусь на вас, честно. Но между нами: вы находите нормальным, что заключенные находятся в таких условиях? Сейчас мы здесь, в райском местечке, и я очень счастлив быть с вами. Но когда я думаю о тех типах, которые годами видят одни и те же тюремные стены, грязные, однообразные и наводящие тоску, я спрашиваю себя: в каком состоянии могут выйти они, заплатив долг обществу? Если хотите знать, меня совсем не удивляет, что они горят желанием взять свое и совершают новые преступления. Но поговорим о другом. Что вы делали в Обани?

— Вы не поверите, но я прыгала с парашютом. Вообще-то я приехала туда не для этого. Но к концу моего пребывания приехали трое членов магистрата из Парижа. Ну… для нас и устроили праздник: парные прыжки.

Ладзано посмотрел на нее с изумлением и восхищением.

— Вы прыгнули?

— Да, в паре с «газелью»… Я хочу сказать, с одним молодым и очень сильным голубоглазым легионером.

Эдди Ладзано покачал головой:

— Да, да, я понимаю. Когда мать познакомилась с моим отцом, ее родители говорили ей про голубые глаза: «В глазах легионера не видно ничего, не знаешь, о чем он думает, они подобны пустым глазницам статуи. Берегись, девочка, иди своей дорогой». Мать не послушалась, и хорошо сделала. Они были очень счастливы. В голубых глазах моего отца таилась только любовь. К своей жене и ко мне. — Голос Ладзано угас. Потом он глубоко вздохнул. — Не прогуляться ли нам по молу? Это три километра среди волн… Как вы считаете?

— Буду рада.

Они вышли. Как же хорошо чувствовала она себя в компании с этим мужчиной, бывшим на восемь лет старше ее. Его ободряющее и скромное присутствие переполняло ее радостью. Она вдруг ощутила в себе уверенность. По его взглядам она догадывалась, что небезразлична ему. Говорил он просто, взвешенно, но всегда спокойно, будто вскользь. Между ними установилась какая-то легкость. Она посмотрела, как на песок приземляется дельтапланерист. Его силуэт против солнца походил на силуэт огромной птицы.

— Это Икар! — восторженно воскликнул Ладзано.

Неожиданный порыв ветра. Он на секунду положил руку на плечо Ориан, потом снял ее.

— Я думаю о вашем приключении в Обани. Вы смелая. Я не уверен, что прыгнул бы.

— Не верю вам! — парировала Ориан.

— У вас прямо-таки какая-то мания не верить! Но вы не правы. На твердой земле, на мотоцикле или в автомобиле я не боюсь ничего, так же как и на воде. Но в воздухе я всегда чувствовал себя неуютно. По прогнозу я Рак под влиянием Рыбы, это вам о чем-нибудь говорит?

— Нет, я не разбираюсь в астрологии.

— О, лучше не увлекаться ею… И не верить никаким предсказаниям. Вот я, например… линия жизни у меня короткая, по идее я уже покойник. Однако я знаю, что доживу до старости… Иногда я чувствую себя бессмертным.

Ориан скептически улыбнулась. Ладзано был восторжен, как дитя, да и смеялся он, как ребенок. Благородство читалось на его гладком лице. Вопрос выскочил из нее, прежде чем она успела подумать. Может быть, и к лучшему. Если бы она хоть на секунду задумалась, она не задала бы его.

— Что связывает вас с таким типом, как Орсони? Это имеет отношение к смерти вашего отца?

Ладзано замолчал. Они прошли уже половину мола, когда начался прилив. Слышалось, как вдалеке зашумела зыбь, волны придвигались к городу и «Гранд-отелю».

— Кто меня спрашивает? — ответил Ладзано. — Следователь Казанов или молодая женщина, открывшая мне красоту Нормандии?

На этот раз на несколько секунд замолчала Ориан. В ответ она лишь сильно сжала руку Ладзано.

Потом тихо выговорила:

— Спросила влюбленная женщина…

Они продолжали идти, держась за руки. Ладзано заметил, что здесь не место говорить о таких серьезных вещах, и она согласилась, надеясь, что он в конце концов поговорит с ней и, может быть, скажет больше, чем она хочет знать. Смеркалось, и в ней зарождалось легкое тревожное чувство. Отвезет ли он ее сейчас на мотоцикле в Париж? Останутся ли они здесь на ночь, и в таком случае… Когда-то давно у Ориан, конечно, были временные любовники, про которых в песенке Барбары поется: «Едва увидела, а он уже исчез». Ее даже охватила паника, которую она постаралась скрыть. Но Ладзано все видел, все чувствовал, словно колдун. Он иногда говорил, что интуиция — превышение скорости ума. С этой точки зрения, этот мужчина, страстно влюбленный в сверхскоростные болиды, бесспорно, обладал большим умом. Когда они подходили к двери отеля, он спросил, помнит ли она фильм «Мужчина и женщина» Клода Лелуша.

— Разумеется, — ответила заинтригованная Ориан. Сердце ее заметалось. — К чему это вы? Я видела его несколько раз.

И она стала напевать «ша-ба-да-ба-да», но ветер не дал вырваться мотиву из горла. Они громко рассмеялись.

— Мне вспомнилась машина, сигналившая фарами. Помните? Когда Трентиньян после ночной гонки находит Анук Эме с детьми на пляже и они бегут навстречу друг другу. Чтобы предупредить о своем приезде, он сигналит им фарами. Это такой поэтический момент!

— Да, — подтвердила Ориан, — прекрасно помню. У вас мотоциклы, у него гоночные машины. Мужчины, которым я нравлюсь, обожают скорость.

Они вошли в холл.

— Ужин будет готов через десять минут, месье Ладзано, — объявил метрдотель. — Я приготовил вам столик около камина, рядом с пианино, — шепнул он ему.