А есть а - Айн Рэнд

Эдди взирал на ее приближение, словно больше ничего не мог сейчас видеть, однако его поза должна была показать, что он еще слушает стоящего рядом с ним мужчину.

Тяга? – говорил тот голосом резким и звучным, но вместе с тем гнусавым и пренебрежительным. – С тягой нет проблем. Вот, например…

Привет, – тихо произнес Эдди с приглушенной улыб кой, словно приветствуя далекое видение.

Мужчина обернулся к ней. У него оказалось тяжелое желтое лицо, сложенное из дряблых мышц, и волнистые волосы. Он был красив той отвратительной красотой, которая удовлетворяет эстетическим критериям пивных. Тускло-матовые карие глаза были пусты и плоски, как стекляшки.

Мисс Таггарт, – звучным строгим голосом сказал Эдди, вбивая своим тоном манеры гостиной в мужчину, который там никогда не бывал, – позвольте представить вам мистера Мейгса.

Наше вам, – без интереса отозвался мужчина, снова повернулся к Эдди и продолжал, не обращая на Дэгни внимания: – Просто снимешь «Комету» с расписания на завтра и на вторник и перебросишь локомотивы в Аризону под срочные сельскохозяйственные перевозки, и, как я уже сказал, снимешь подвижной состав из-под угля в Скрэнтоне. Сейчас же отправляй распоряжение, надо вывозить грейп фруты.

Ни в коем случае! – возмутилась Дэгни, не веря сво им ушам.

Эдди молчал.

Мэйгс посмотрел на нее, пожалуй, с удивлением, если только его тусклые глаза могли отражать какие-то эмоции.

Отправляй распоряжение, – бросил он Эдди и вышел. Эдди делал пометки на листе бумаги.

Вы что здесь, с ума сошли? – спросила она.

Он поднял на нее глаза, будто в изнеможении после долгой потасовки:

Придется, Дэгни, – сказал он тусклым, как взгляд ушедшего мужчины, голосом.

Что это такое? – спросила она, указывая на входную дверь, которая захлопнулась за мистером Мейгсом.

Полномочный координатор.

Кто?

Уполномоченный из Вашингтона, ответственный за программу координации железнодорожных перевозок.

Что это за программа?

Ну, это… Ладно, потом. Как ты-то, Дэгни? Ты не по страдала? Ты ведь попала в авиакатастрофу?

Дэгни представления не имела, как будет выглядеть Эдди, когда начнет стареть, но теперь она могла это видеть: он состарился в тридцать пять лет и всего за месяц. Дело было не в коже, не в морщинах, лицо осталось таким же, те же мышцы, но оно поблекло, взгляд потух, в нем застыло безнадежное страдание.

Она улыбнулась ему нежно и уверенно, понимая и снимая все проблемы, и сказала, протягивая руку:

– Все хорошо, Эдди. Здравствуй же.

Он схватил ее руку и поднес к губам – раньше он никогда этого не делал. В его жесте не было ни фамильярности, ни извинения, только простое, искреннее движение души.

Да, произошла авария, самолет разбился, – рассказывала она, – но, слава Богу, все обошлось, я не особенно пострадала, ничего серьезного. Но журналистам я скажу иначе, как и всем остальным. Прошу не выдавать меня.

Конечно, не выдам.

У меня не было возможности сообщить о себе, но не потому, что я пострадала. Вот все, что я могу тебе рассказать, Эдди. Не спрашивай, где я была и почему так долго не возвращалась.

Хорошо, не буду.

– А теперь расскажи мне об этой программе координации перевозок.

Ну, это… Если не возражаешь, пусть тебе расскажет Джим. Он охотно расскажет, не сомневайся. Просто у меня душа не лежит, если только ты не настаиваешь, – добавил он, делая над собой усилие, чтобы соблюсти субординацию.

Хорошо, не надо. Просто скажи, правильно ли я поняла координатора: он хочет на два дня снять «Комету», чтобы послать локомотивы в Аризону на срочную перевозку грейпфрутов?

Именно так.

И он так же отменяет перевозки угля, чтобы отдать вагоны под перевозку грейпфрутов?

– Да Грейпфрутов?

Именно.

Но почему?

Дэгни, слова «зачем», «почему» теперь не употребляют.

Помедлив, она спросила:

Ты не догадываешься о причине?

Догадываюсь? Мне незачем догадываться. Я знаю.

Хорошо, скажи.

Специальный грейпфрутовый предназначен для компании братьев Сматеров. Год назад они приобрели фруктовое ранчо в Аризоне у владельца, который разорился после выхода Закона о равных возможностях. До этого он тридцать лет владел ранчо. Братья Сматеры год назад занялись производством фруктовых соков. Они получили в Вашингтоне кредит под программу возрождения кризисных зон, таких, как Аризона, и на эти деньги купили ранчо. У них в Вашингтоне друзья.

Ну и?..

Дэгни, это известно всем. Все знают, как составляется расписание последние три недели и почему одни районы и грузоотправители получают вагоны, а другие нет. Но считается, что мы не должны говорить о том, что знаем. От нас ждут, что мы будем притворяться, будто верим в то, что все решения продиктованы соображениями общественного благосостояния и что для благополучия Нью-Йорка требуется немедленно доставить сюда большое количество грейпфрутов. – Он немного помолчал и добавил: – Только полномочный координатор может судить, что нужно для благополучия общества; он один обладает полномочиями выделять локомотивы и подвижной состав на всех без исключения железных дорогах Соединенных Штатов. Наступило молчание.

Понятно, – сказала Дэгни. Еще через минуту она спросила:

Что сделано по тоннелю Уинстона?

Все забросили три недели назад. Поезд так и не откопали. Оборудование вышло из строя.

А что сделано для восстановления старого пути в об ход тоннеля?

Ничего, проект положили на полку.

У нас еще остались трансконтинентальные марш руты?

Эдди как-то странно взглянул на нее.

А как же! – с горечью произнес он.

В обход по «Канзас вестерн»?

Нет.

Эдди, что здесь происходило последний месяц?

Он нехорошо скривился, будто собираясь сделать гнусное признание.

– Последний месяц мы делали деньги, – ответил он. Дверь открылась, и вошли Джеймс Таггарт и мистер

Мейгс.

Эдди, ты хочешь присутствовать на совещании, – спросила Дэгни, – или предпочитаешь уйти?

Нет, я хочу остаться.

Лицо Джима походило на комок мятой бумаги, хотя на дряблых, пухлых щеках не добавилось новых складок.

– Дэгни, надо многое обсудить, много серьезных изменений, которые… – начал он высоким, взвинченным тоном, его голос включился в дело раньше, чем он сам. – Я рад твоему возвращению, рад, что ты жива, – нетерпеливо вставил он, спохватившись. – Есть неотложные вопросы…

– Пройдемте ко мне, – сказала она.

Ее кабинет походил на историческую реконструкцию, которую осуществил и поддерживал в таком виде Эдди Виллерс. На стенах висели те же карта, календарь и портрет Нэта Таггарта. От эры Клифтона Лоуси не осталось и следа.

Полагаю, я все еще вице-президент компании? – сказала она, садясь за стол.

Конечно, – торопливо, почти с вызовом, даже обвиняюще сказал Таггарт. – Безусловно так, и ты не должна забывать об этом, ты ведь не ушла с поста, ты все еще… Или?..

Нет, я не ушла с поста.

Первым делом надо объявить в прессе, что ты вернулась к своим обязанностям, сообщить, почему ты отсутствовала и где… Да, кстати, где ты была?

Эдди, – сказала она, – займись журналистами. Сообщи, что, когда я летела над Скалистыми горами к тоннелю Таггарта, у меня отказал двигатель. Я сбилась с маршрута, отыскивая место для посадки, и потерпела аварию в безлюдном горном районе… Вайоминга. Меня подобрали старый пастух с женой, они перенесли меня в свою хижину, расположенную в пустынном месте, в пятидесяти милях от ближайшего населенного пункта. Я сильно пострадала и почти две недели находилась без сознания. У стариков не было ни телефона, ни радио, никакой связи или транспорта, кроме старого грузовичка, который окончательно развалился, когда они попытались воспользоваться им. Мне пришлось оставаться с ними, пока я не набралась сил и не смогла ходить. Я прошла пятьдесят миль до подножия гор, потом добралась на попутных машинах до железнодорожной станции в Небраске.

Ах вот что, – сказал Таггарт. – Ну и отлично. Когда ты дашь интервью…

Я не собираюсь давать никаких интервью.

Как так? Меня весь день осаждают! Ждут! Это же не обходимо! – Он был в панике. – Невероятно важно!

Кто тебя осаждает весь день?

Из Вашингтона и… и другие. Ждут твоего заявления. Она показала на то, что Эдди записал в своем блокноте:

Вот мое заявление.

Но этого недостаточно! Ты должна объявить, что не уходишь со своей должности.

Это и так понятно. Я вернулась.

Надо так и объявить.

Как еще?

Сказать что-то от себя.

Кому?

Стране, народу. Люди тревожатся из-за тебя. Их надо успокоить.

Сообщение их успокоит, если только кто-то переживал из-за меня.

Я не это имею в виду.

Тогда что же?

Я имею в виду… – Он поперхнулся, избегая смотреть ей в глаза. – Я имею в виду… – Он сел, ломая пальцы в поисках слов.

Джим разваливается на глазах, подумала она; это возбуждение, дерганье, нетерпение, визгливый голос, панический вид – этого раньше за ним не водилось. Обычно осторожное ровное поведение сменилось несдержанными всплесками эмоций, скрытой, беспомощной злобой.