21.4.Комбат и Тополь: Полный котелок патронов - Александр Зорич

Все кресла расположились в паре метров от нас.

Я заметил, что себе альбинос сиденья не попросил — как видно, рассчитывал не только ездить нам по ушам своими лекциями, но еще и веско расхаживать перед нами на манер ведущих популярных передач про науку для детей и юношества.

— Прошу присаживаться, господа, — галантно предложил Тау.

Нас два раза просить не надо было — за этот день мы напрыгались как кенгуру.

Я с наслаждением подал пример беспечности и гедонизма, устроив свою задницу в центральном кресле и пригубив — да-да, ту самую кашасу, которая оказалась ну просто обычным ромом, помноженным на оголтелый пиар!

Рядом со мной плюхнулся Костя, тоже мастер спорта по гедонизму.

Майор Филиппов с наиподозрительнейшей миной сел последним. К кашасе, насколько я мог заметить, он и вовсе не притронулся.

Боялся, что ли, умышленного отравления? Так, откровенно признаться, загандошить нас этот чокнутый профессор мог и безо всякого яда. Достаточно было выпустить на нас еще одного языкатого хамелеона — братца того, который схватил Шестопалова, а потом лишился половины тела от взрыва глубоковакуумной гранаты «Раумшлага».

Что? Какой еще братец хамелеона? Вот о чем, возможно, спросите вы.

А такой. Ну кто, скажите, поверит, что профессор сделал себе только одного боевого монстра? Я лично не верю. Потому что я — бдительный. А вот, кстати, сейчас историю про это расскажу. Под кашасу-то.

Эту байку я еще никогда не рассказывал. Хотя она не байка, а, строго говоря, быль, произошедшая в лично моей, чрезмерно богатой событиями жизни. В принципе эта байка характеризует меня с хорошей стороны. Почему же я ее не рассказывал? Тут психоаналитик надобен, чтобы на этот вопрос ответить…

В общем, дело было в далеком две тысячи мохнатом году, когда я, тогда еще не Комбат, а Сэнсэй (я вроде говорил, что была у меня по молодости такая претенциозная кличка?) попал в мясорубку из разнообразных неприятностей.

Вначале я угодил в руки к бандосам, которые присвоили весь мой трудовой хабар.

От бандосов я кое-как сбежал, но недалеко — попал в лапы к военсталкерам.

Те передали меня милиции (в те годы был такой порядок).

А в милиции меня под конвоем препроводили в Особый Комитет По Делам Нарушений Периметра.

В Комитете меня должно было принять некое официальное лицо, призванное избрать меру пресечения — то ли штраф, то ли пятнадцать лет на урановых рудниках.

Шучу, шучу. Но дело и впрямь могло тюремным заключением окончиться, и притом нисколько не условным.

Меня долго везли в офис этого самого Комитета. Потом я долго сидел в очереди. И наконец, оказался в кабинете Того Самого Лица.

На руках у меня были наручники. Самые настоящие. Стальные.

От наручников крутило суставы. И было очень гадко на душе. Все те ужасы, которыми пугали меня мои интеллигентные мама и папа, вдруг всплыли в моей душе как живые. «Доигрался, Владимир? Вот сейчас как сядешь годиков этак на пять!» — вещал внутренний голос внутреннего прокурора.

Должностное лицо оказалось женским. Причем достаточно привлекательным, хотя привлекательность эта была из разряда «неброских». Волосы «комиссарши» (так я окрестил ее про себя) были забраны в неприметный пучок, на бледном лице не было и следа косметики.

Одета комиссарша была в серый деловой костюм. Из украшений — два жемчужных «гвоздика» в ушах. Ногти коротко острижены. Никаких улыбочек. Голос стальной, без интонаций, как у робота.

У меня даже возникло подозрение: а вдруг она киберженщина? В те годы как раз предрекали появление первых удачных сигомов, о чем много трындели в прессе и по телику.

— Садитесь на этот стул, Владимир Сергеевич. Меня зовут Елена Игоревна, — своим ровным голосом представилась комиссарша. — Сейчас я буду задавать вам вопросы, а ответы вводить в свою базу данных. Надеюсь, эти ответы будут осмысленными и достаточно лаконичными. Тем для обсуждения у нас много, а времени у меня крайне мало.

Работала она очень профессионально. Прессовала меня так, будто все предыдущие годы своей жизни провела на секретных психотренингах ФСБ.

Она буквально вырывала у меня признания. Когда я говорил что-то, по ее мнению, важное, она тут же отстукивала правой рукой информацию на клавиатуре компьютера, лежащей перед ней.

Да, она делала это одной правой рукой. А левая ее рука зачем-то лежала будто бы на одном из выдвижных ящиков на совесть отполированного, заделанного «под ясень» стола. Что там у нее в столе? Может, кнопка вызова охраны? Да наверняка кнопка…

Тем временем мою психику буквально раскатывали на бревнышки.

— Ощущаете ли вы себя виноватым? Были ли у вас сообщники? Кому именно вы сбывали так называемый хабар? Известно ли вашей семье, чем вы сейчас занимаетесь? Как, вы полагаете, отреагирует ваша семья, если ей станет известно, что вы взяты под стражу?

Вопросы сыпались градом. И каждая градина была с голубиное яйцо. Причем такое вот яйцо дополнительно ошипованное гвоздями.

С каждой минутой этого допроса моя душа медленно дрейфовала в ледяное Море Уныния.

Я смотрел в холодные голубые глаза этой Елены Игоревны — безвозрастной, бесстрастной и кажется что даже бесполой во вкусе Бена Тау-и понимал: я крепко влип, мне не выбраться, мои дела настолько плохи, что надо побыстрее рассказать все, что от меня требуют, и молить о снисхождении.

— В каком возрасте вы совершили свое первое незаконное пересечение Периметра? Известно ли вам что-нибудь о сталкерах из Китайской Народной Республики? Как вы тратили вырученные за артефакты суммы? По какому адресу прописаны? Зарегистрированы?

Я был в состоянии глубокого гипноза. Я выкладывал все. Цифры, факты, подробности, относящиеся к делу, и подробности, к делу не относящиеся.

Нет, я не оговаривал себя. И даже старался не закладывать других. И все же мое поведение полностью противоречило той стратегии, которую я наметил для себя поначалу (я, разумеется, собирался ограничиться сакраментальным «не припоминаю», «не знаю», «эта информация мне не известна»).

В общем, я отвечал. Я пел соловьем. А все почему? Потому что был морально сломлен. Сломлен видом, голосом, озоново-пластиковым запахом бездушной киберженщины. Комиссарши без эмоций. Не знающей ни доброты, ни сострадания. Передо мной сидел вдруг заговоривший человеческим голосом Уголовный Кодекс. О чем говорить с брошюркой УК?

Уверен, все это закончилось бы плохо. Я точно начирикал бы себе на пару месяцев тюряги. Но меня спас мой сталкерский ботинок. Грязный, на толстой рифленой подошве, с высокой, до самой голени, шнуровкой. Я вдруг заметил — развязался шнурок. И решил завязать его.

Дождавшись небольшой паузы в стальном потоке скрытых обвинений и вопросов, я наклонился и… зачем-то поднял глаза, пока мои руки возились с шнурком и скобами.

Я увидел неожиданно полные ноги Елены Игоревны, обтянутые телесного цвета шелком колгот. Я увидел серую юбку Елены Игоревны, едва закрывающую ее гладкие колени. И я увидел левую руку Елены Игоревны, которая… гладила небольшого плюшевого медвежонка!

Медвежонок сидел в верхнем ящике стола, наполовину высовываясь из него. Искусственный мех, из которого его сшили, наверняка был очень приятным на ощупь! Это была дорогая игрушка с умными бусинами черных глаз и вышитым язычком. Недаром же она так нравилась Елене Игоревне!

Но главное — рука моей комиссарши гладила игрушку с такой женственной нежностью! Столько доброты и участия было в каждом этом касании!

И тут у меня вдруг случилось настоящее прозрение. Так сказать, инсайт. Я вдруг понял, что передо мной сидит никакая не «комиссарша», не хладнокровная мучительница, посаженная здесь специально для того, чтобы высосать из меня побольше признаний и тут же на их основании упечь меня на нары. А простая девчонка после юридического института.

Что у этой девчонки, хотя она довольно миловидная, нету ни мужчины, ни парня (ибо в противном случае неясно, почему этому плюшевому медведю в клетчатом комбинезончике на двух пуговицах, пусть даже и симпатичному, достается столько нежной ласки).

Я вдруг понял, что по вечерам Елена Игоревна превращается просто в «Еленушку» или на худой конец в «Ленку». Я представил себе, как она снимает свой серый деловой костюм, вешает его на плечики, надевает байковый халат, как она достает из холодильника кастрюльку со сваренным вчера куриным супом и разогревает его себе на ужин…

И ясно же, что Елена Игоревна вовсе даже и не хочет зла мне лично, она просто идет по списку вопросов, составленным для нее куда более старыми и опытными товарищами, тоже, вполне возможно, нисколько не кровожадными, лысеющими, пьющими болельщиками киевского «Динамо»…

Мое сердце буквально разрывалось от смеси противоречивых эмоций. С одной стороны, от нежности и умиления в отношении Елены Игоревны, которую я вдруг разгадал. С другой стороны, я ощущал что-то вроде великого внутреннего освобождения. После того как я увидел бурого медвежонка, ушки которого почесывала девичья рука, я больше ничего не боялся. Ни киберженщины, ни Комитета, ни суда, ни штрафа.