Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - Ноэль Шатле

— Не слышу, что ты там бурчишь себе под нос…

— Говорю, что мой Реми, — она старательно подчеркнула притяжательное местоимение, — гениальный, вот он какой!

Селина расхохоталась.

— Хочешь, чтобы я тебя покачала, или пойдем обедать?

Матильда попыталась представить себе мать, висящую на ветке кедра, как на трапеции, головой вниз.

— Пойдем обедать! — не колеблясь ответила она.

Мать и дочь двинулись по саду к дому, обе — очень довольные, Матильда — в том числе и тем, что ей были обещаны дыня и мороженое.

Они держались за руки. Все-таки в руке матери тоже есть что-то очень приятное, подумала Матильда, особенно, когда можешь время от времени отпускать ее…

— Как ты думаешь, у Реми вообще нет мамы?

— Конечно же есть, только он ее не знает…

Матильде захотелось, чтобы Реми поскорее стал моряком и чтобы он мог познакомиться, по крайней мере, со своим «папашей».

— Пообедаем, немножко поваляемся и поедем на вокзал встречать Кристиану с Бенедиктой, согласна?

Бенедикта!..

Она совершенно забыла про Бенедикту! Ну и что она теперь будет делать с этой Бенедиктой, теперь — когда у нее есть своя игра, есть свой Реми — Реми для нее одной? Теперь, когда она стала его Тильдой?

Нет, она не согласна, нет, она ни за что не согласится!

Матильда резко остановилась.

— Что случилось? Что с тобой?

Селина торопилась, и тон ее стал нервным, так можно и поссориться.

— Меня тошнит, — сказала Матильда, ничего лучше не придумав.

— Это от качелей. Ничего серьезного, сейчас пройдет, — чуть подумав, решила мать и потащила девочку за собой к дому.

Нетушки, это серьезно, это очень даже серьезно!

~~~

Едва они сошли с поезда, Матильда заметила: Бенедикта выросла, теперь она кажется еще тоньше и вообще выглядит потрясающе с этими длинными темно-рыжими косами, с этой молочно-белой кожей, а главное — с этим ее умением шикарно себя подавать, которое, кажется, пришло к ней раньше, чем она научилась ходить. Здесь, на станционной платформе, красота Бенедикты как-то вдруг и сразу бросилась в глаза, поразив младшую ее подружку в самое сердце.

Открытие сделало объятия и поцелуи горьковатыми.

Матильда, знавшая, что сама-то она, скорее, хорошенькая, чем по-настоящему красивая, лишний раз поняла, насколько Бенедикта превосходит ее в элегантности (еще бы! Кристиана одевает ее в том самом Доме моды, где сама работает стилистом), в знаниях (еще бы! она уже год как учится в настоящей школе!), ну и во взрослости тоже (она никогда не дуется, ей вовсе не нужны ласки на закуску, и она умеет спать ночью в кромешной тьме!).

Однако для каждого из этих вновь открытых преимуществ, из-за которых Матильда испытывала неприятное ощущение собственной неполноценности и обездоленности, малышка сразу же сумела найти «противоядие», мгновенно и сильно ослаблявшее позиции подруги. Во-первых, Матильда гораздо веселее, вон какие уморительные шутки ей в голову приходят (а Бенедикта до ужаса серьезная), во-вторых, Матильда гораздо смелее (а Бенедикта такая осторожная), в-третьих, Матильда вообще куда оригинальнее (а любое действие Бенедикты всегда можно предугадать заранее)…

Но когда все четыре женщины устроились во взятой напрокат машине, сияющей свежей краской, и когда Матильда стала с жаром описывать идиллическую обстановку их комнаты, сада и фермы, к неприятному ощущению собственной ущербности добавилась мысль, которая прежде ей в голову не приходила, а вот теперь пришла, и любой ночной кошмар по сравнению с ней мог считаться детской сказкой, просто ужас, что за мысль: а вдруг Реми тоже покажется, будто Бенедикта совершенно потрясающая?!

Матильда открыла окно со своей стороны — жуткий сквозняк мгновенно сделал из безупречной прически ее лучшей подруги чуть ли не воронье гнездо.

— Зачем ты опустила стекло? — спросила сидевшая впереди Селина, прервав ради этого глубоко личный разговор с Кристианой, в котором то и дело упоминался Он.

— Меня тошнит! — объяснила Матильда.

— Опять!

И тут случилось самое худшее, чего только можно было ожидать. Обращаясь как бы ни к кому и сразу ко всем, надуваясь спесью, прямо как какая-нибудь кинозвезда, Селина, ее мама, ее родная мать, та, с которой она, взявшись за руки, бродила по саду, та, которая вместе с ней переживала потрясение из-за подсолнухов и собирала абрикосы, а главное — та, которой она теперь так безгранично доверяла, потому что поверила ее обещаниям, поверила в ее сообщничество (пусть даже и неловкое), поверила в то, что с ней можно говорить ОБО ВСЕМ, эта самая Селина вдруг как заорет, будто ненормальная:

— Ах да! Матильда-то вам и не сказала! У нее завелся поклонник! Его зовут Реми. Он немножко застенчивый, то есть нет, немножко диковатый, — спохватилась она, — но ужасно милый!..

Говорят, что перед смертью — когда, например, захлебываешься в очень высокой волне или сваливаешься с качелей — в голове человека начинают со страшной силой мелькать картинки из жизни и разные мысли. И их бывает так много… Должно быть, то же самое происходит, когда тебя охватывает желание кого-то убить, во всяком случае, перед внутренним взором Матильды в доли секунды предстал тысяча один способ разделаться с собственной матерью, из которых был выбран такой: удушить ее прямо сейчас, пока она за рулем, тогда машина врежется в платан на обочине, и погибнут они все, и ее даже не посадят в тюрьму…

Обернувшаяся к девочкам Кристиана, вероятно, увидела, какое перевернутое у Матильды лицо, потому что, улыбнувшись и послав ей воздушный поцелуй кончиками пальцев, сразу же перевела разговор на дыни, персики и прочие садово-огородные культуры.

Но Бенедикта, пусть даже Кристиана и одевала ее по своему вкусу, становилась совсем не похожей на мать, когда ее раздирало на части любопытство. Ее голубые глаза заблестели, и в каждом появился огромный вопросительный знак. Следователь, да и только. Сейчас допрашивать начнет.

И действительно…

— А сколько ему лет, этому Реми? — первым делом поинтересовалась Бенедикта.

Несправедливо, конечно, но надо же на кого-нибудь обрушить накопившееся бешенство: так пускай уж тогда на Бенедикту.

— Не лезь не в свое дело! — с ненавистью огрызнулась Матильда.

Не слишком изобретательно, ежу понятно, но всегда помогает, если так скажешь. Потому что, хоть и обидно такое услышать, но, с другой-то стороны, действительно ведь у Бенедикты с Кристианой свои дела, а у нее — свои.

— Матильда, успокойся! — не слишком строго одернула дочку Селина (наверное, все-таки осознала свою оплошность).

А Матильда принялась надуваться.

До чего блаженное состояние — дуться на кого-нибудь… Дуешься-дуешься: сначала твоя обида — как мыльный пузырь, потом — как воздушный шарик, потом — как мяч… Ты полна горечи и злобы… Ты похожа на клубок, на который все наматываются и наматываются нити чернейшей из черных меланхолий… И ты действительно как бы съеживаешься, как бы сворачиваешься клубочком. Ты уходишь в раковину своего разочарования, своей печали. И тебе придется надолго задержаться внутри, пока горе и жалость к себе самой — неважно, справедливая или несправедливая эта жалость, — не превратятся в нежность, пока ты не испытаешь почти сладострастное наслаждение, как будто от того, что ты спряталась в свой домик, подобно улитке, рана на сердце постепенно затягивается, тяжесть рассасывается сама по себе, и после того, как было плохо, так плохо, что хуже и не бывает, уже совсем ничего не болит, и даже, скорее, как-то хорошо на душе.

Состояние, когда ты дуешься на весь мир, блаженно еще и потому, что ты укрываешься в нем не только от других, но и от себя самой, ты избираешь одиночество, которое никто и ничто не может нарушить.

Но на самом деле Матильда сегодня была не одна в своем пузыре, своем шарике, в своем мяче — сегодня она дулась вместе с Реми. Он делил с ней ракушку, ее улиточный домик. И это было вполне естественно, потому что из-за него, благодаря ему все это произошло.

Лучший способ дуться — тот, когда ты становишься похожа на лунатика, и именно этот способ ей сейчас навязали.

Матильда давно усвоила, что, когда она мастерски дуется, никто ее не трогает. Все держатся на расстоянии. И правильно: говорят, лунатиков ни в коем случае нельзя будить. То же самое — когда дуешься, нельзя человека трогать. Это состояние уважаемое. Вот еще причина длить его и длить…

Возвратившись домой, Матильда доползла в своей ракушке до фруктового сада, где стала объедаться абрикосами: пусть уж Селина сама помогает Бенедикте устраиваться в их принцессинской комнате, показывает ей сад, а хочет — так и на качели ее ведет.

К счастью, уже слишком поздно, чтобы идти на ферму. Сегодня вечером она предпочитает обойтись совсем без Реми: чем делиться им — лучше лишиться на время. А завтра посмотрим…