Зеркало вод - Роже Гренье

Ирен решила отправиться в уголовную полицию следом за Жюльеном и двумя другими французами. Она была самой близкой подругой Жюдит и могла помочь решить какие-то проблемы, например проблему похорон. Прежде чем актер заговорил, она предупредила:

— Не провожай меня. Я думаю, тебе лучше не показываться в полиции, чтобы не возникло никаких ассоциаций между Аргентинцем и тобой.

На какой-то миг он, казалось, растерялся.

— Но когда же мы увидимся снова?

— Не знаю.

— Я поеду в аэропорт и буду ждать тебя там.

— Вот видишь, — сказала Ирен, — с тех пор как мы вновь оказались в этом городе, все оборачивается против нас. — И тут же пожалела о своих словах.

Актер помог ей найти такси. Когда они переходили к стоянке, он сказал:

— Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь: и они, и мы пережили одинаковый роман в одно и то же время.

— Но они дошли до самого конца, — сказала Ирен. — Они были безумцы, а мы нет. Просто поразительно, до чего мы оба благоразумны!

— Не язви.

В такси, съежившись в углу и глядя, как за окном мелькают улицы, магазины и пешеходы, она говорила себе, что, если б актер предложил ей покончить жизнь самоубийством, она бы ни за что не согласилась. А между тем она любила его, и эта любовь по-прежнему причиняла ей боль. Потом ее охватил панический ужас при мысли о том, что ее, возможно, заставят опознать изувеченное тело Жюдит. Еще два дня назад Жюдит разгуливала по их каюте нагишом, и она видела ее усеянные веснушками груди, похожие на груши. Жюдит ходила, чуть выставляя бедра вперед, и руно в низу живота было словно щит воина, который призван оградить его. Зрелище было довольно комичное.

Здание полицейского управления напоминало большую казарму: длинные коридоры, широкие лестницы, сверкающие чистотой полы, окрашенные в коричневый цвет стены и очень высокие окна с давно не мытыми стеклами. Ирен провели в комнату, где ее спутники объяснялись с двумя комиссарами в черных костюмах и черных галстуках. Она помогла им уточнить кое-какие детали.

— У Жюдит нет семьи. Ее родители были депортированы и умерли. У нее остались только двоюродные братья.

Один из полицейских — высокий мужчина с мертвенно-бледным лицом и темными кругами под глазами — говорил по-французски. Он снова начал рассказывать все, что ему было известно об этом ужасном событии:

— Убийцу застали сидящим на кровати в пижаме. Он глубоко порезал себе горло и истекал кровью. Обнаженная жертва лежала слева от него, тоже вся в крови. Он продолжал сидеть неподвижно и совершенно не реагировал на то, что по комнате ходят люди, — казалось, он глубоко задумался. Все громко разговаривали, он же не произнес ни слова, не, издал ни единого звука. И не сопротивлялся, когда ему обвязали горло полотенцем.

Ирен сказала, что, поскольку у Жюдит не осталось близких родственников, очевидно, никто не потребует вернуть ее тело на родину. А раз так, ее следует похоронить здесь. Она предложила остаться, чтобы заняться похоронами. Полицейские предупредили, что ей придется подождать несколько дней, пока не закончится следствие. Она ответила, что наверняка получит от фирмы, где работала вместе с Жюдит, разрешение продлить отпуск. Все это очень устраивало Жюльена и остальных членов группы: ведь места в самолете уже заказаны и большинству из них пора было возвращаться на работу. Жюльен договорился с Ирен, что все хлопоты он берет на себя и сразу же по приезде в Париж, то есть в ближайшие часы, отправится к директору фирмы, где работали Ирен и Жюдит, затем известит родных покойной и вышлет Ирен деньги.

Ирен спрашивала себя, должна ли она предупредить Крике о том, что произошло, и как это лучше сделать. V.

— Где вы остановились? — спросил второй полицейский по-испански.

И тут Ирен вспомнила об актере. Она предложила остаться, даже не подумав о том, что сможет пробыть с ним еще несколько дней.

— Я сниму номер в отеле и сообщу вам адрес, — ответила она.

Распрощавшись с четырьмя французами, высокий полицейский с темными кругами под глазами добавил:

— Ваша несчастная подруга стала жертвой собственной распущенности.

Ирен хотела было возразить ему, но промолчала. «Какое ему дело до моих чувств», — подумала она. Сейчас ей было важно только одно — снова увидеть актера, и стало немного страшно: что подумает он, когда узнает о ее решении остаться. Ирен говорила себе, что не следует бояться того, кого любишь и кто любит тебя. Потом обозвала себя резонеркой. Она-то считала, что круиз закончился, а с ним — и ее роман. Но оказывается, он имеет продолжение. Завершится ли это путешествие когда-либо вообще? Она вновь ощутила тревогу, и ей стало очень тоскливо.

— Где она? — спросила Ирен у полицейского.

— В больнице Сан-Игнасио.

— Могу я ее увидеть?

— Если угодно.

Она пробормотала:

— Может быть, я съезжу туда.

— Если угодно, — повторил полицейский.

Внизу, возле лестницы, их ждали два журналиста и фоторепортер. Они бросились вдогонку за туристами. Один из журналистов заговорил с ними по-французски. Жан-Мари очень сухо ответил, что им нечего сказать, и журналисты сразу отстали.

Оба журналиста были уже немолоды, один с совершенно желтым лицом. Похоже, им было на все это наплевать. Зато фотограф мгновенно обстрелял их из своего аппарата. Ирен почувствовала, что снова плачет. Фотограф мчался за ними по улице и особенно старался запечатлеть лицо Ирен.

Актер ждал ее в аэропорту, как и обещал. Ирен объявила ему во всеуслышание, что остается, и он ничего не ответил, Они задержались, чтобы проводить группу. Прощание было безмолвным. Туристы были настолько подавлены, что никто даже не плакал.

— Я не хочу тебя связывать, — сказала Ирен, глядя прямо перед собой сквозь большое стекло аэровокзала.

— Ты меня не связываешь. Просто положение в стране становится с каждым часом серьезней. Забастовки принимают все более широкий размах. Ты поедешь со мной, но боюсь, что мы не сможем много времени побыть вдвоем.

— Даже ночью?

— Даже ночью.

— Что поделаешь! И все-таки я рада, что остаюсь.

Ирен взяла свой чемодан, который был еще с утра отправлен в аэропорт вместе с вещами других туристов, и они отвезли его в отель в центре города, где она сняла номер, чтобы можно было сообщить полиции какой-то адрес. Потом они пошли на главный почтамт, и Ирен дала пространную телеграмму своим хозяевам.

— Мне пора возвращаться к товарищам, — сказал актер.

— Если у тебя есть немного времени, я хотела бы увидеть Жюдит.

Актер не стал возражать. Они подозвали такси и поехали в больницу Сан-Игнасио. Ирен попросила своего друга подождать ее в кафе, расположенном через дорогу.

— Тебе ни к чему меня провожать. Ведь это только мне нужно увидеть ее.

Актер сказал ей вслед:

— Помни, труп — это ничто, это даже не тело, просто уход в небытие, которому не перестаешь удивляться и которое не может не возмущать нас. Только и всего.

— Знаю, — сказала Ирен, — и все-таки я хочу увидеть Жюдит. — И она повторила еще раз жалобным тоном: — Я хочу увидеть мою маленькую Жюдит.

Ей пришлось довольно долго идти по аллеям внутреннего двора и несколько раз спрашивать дорогу к моргу — невзрачному строеньицу, упрятанному в глухом углу, возле стены, которой была обнесена территория больницы. Дверь оказалась заперта, но рядом был звонок. Ирен позвонила. Никто не открыл. Однако через несколько минут из другого дома появился сторож и подошел к ней, шаркая деревянными сабо. Он открыл дверь и зажег электричество: окон в этом здании не было. По сравнению с жарой на улице тут было даже холодно.

— Сюда, — сказал сторож, указывая на бокс в глубине помещения.

Он предоставил молодой женщине отправиться туда одной. Жюдит лежала на каменном столе. Простыня, окутавшая покрытое ранами тело, оставляла лицо открытым. Губы казались сжатыми в иронической усмешке. Лоб и нос как будто стали больше. Каштановые вьющиеся волосы разметались, как, бывало, на кушетке в каюте. Эта женщина была совсем непохожа на Жюдит, и вместе с тем это была она. Только прежде у нее никогда не было такого отчужденного, такого высокомерного выражения лица.

— Я хотела тебя видеть, — пробормотала Ирен, понимая, что разговаривает сама с собой, что это чуточку спектакль, но так она могла хоть немного унять свою боль.

Почему она пришла? Вероятно, потому, что никак не могла поверить в эту смерть и ей надо было собственными глазами увидеть труп, чтобы убедиться в реальности происшедшего. А скорее всего, потому, что разуму вопреки она просто хотела еще немного побыть с Жюдит, постоять рядом с ней, как прежде. Но, увидев это лицо, такое далекое и отчужденное, лицо человека, для которого она уже не существует, Ирен ощутила всю глубину пропасти между мертвыми и живыми. И вместе с тем ее охватило отчаяние при виде Жюдит, которую все покинули, и она лежит в этом склепе, на этой каменной постели, в абсолютном одиночестве. И она не знала, что заставляет ее плакать: отчуждение, которое она прочла на лице подруги, или вид этого беззащитного тела, лежащего здесь, в темнице. Сердце ее сжималось от гнева и отчаяния, но более всего — от жалости. И все это внезапно прорвалось потоком слез. Она испытывала то самое чувство, которое вызывала у нее печальная улыбка актера, — безграничную, пронзительную нежность. А между тем ей предстояло покинуть их — и одну, и другого.