Ёдок. Рассказы - Виктор Мельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Санёк согласился. Он не мог не согласиться, так как первую войну напоминал ему дядька, Герой России, Булгаков Владимир Васильевич, которому генерал-полковник Геннадий Трошев дал очень лестную характеристику в своей книге: «Его мощная, крепкая фигура, громовой голос, преждевременная седина, характерные морщины на лице (словно высеченном из камня) создают образ старого рубаки-генерала, прошедшего через множество военных испытаний». Именно напоминал, потому что Владимир Васильевич был не разговорчив, лишь эмоции и гримасы на лице выдавали его, когда за семейным столом он малость перебирал водки и уходил как бы от действительности, возвращаясь туда, где воевал.
– Порой срочники не знали, какое сегодня число, спрашивали, – продолжил Василий. – А я шутил, как днюха будет, скажу, нальёшь потом. В армии ценят юмор. Особенно чёрный, – Василий улыбнулся. – Кто-то написал в письме, было, типа того: мама, пишу тебе на сапоге погибшего друга. Извини за плохой почерк, он ещё дёргается. И если кто-то б пошутил вот так, мол, в городе вино и бабы, вперёд – Грозный взяли сразу, немедленно на одном «Ура!»
Санёк уточнил:
– Орден-то за что дали? Не за чёрный юмор и пьянство?
– Не держи стаканы пустыми, лей!
Они выпили, Василий продолжил рассказ:
– В тот вечер сидели в палатке. Как обычно пили. Забегает Клименко, говорит, подорвались, в километре от нас бой идёт!.. Хватаем оружие, я ещё водку хватаю, прыгаем в БТР. Едем. Игорь по каске сверху стучит, как в незнакомую дверь, наливай. Мы с ним ёбнули. Клименко с нами. И вот уже выпрыгиваем с БТР, со всех сторон – шквал огня, момент истины. Граната от РПГ где-то рядом взорвалась. Я упал на землю, лежу. Все лежат. Огонь был таким сильным, что невозможно поднять голову. Повсюду, казалось, слышались крики и стоны раненых. Ну, думаю, хана. Лишь бы без паники. А перед глазами, Санёк, прошлая жизнь мелькает. Кадров мало, но они все яркие такие! И здесь меня переклинило, водка, наверно, поджопник дала. Я быстро вскочил на ноги, подбежал к одному раненому, схватил, затащил в БТР. Кто-то мне крикнул, идиот! Убьют! Но я уже тащил второго. Когда бежал за третьим, крикнул, как бы между прочим, всё равно никто не услышал, блядь, замолчите, хватит стрелять! И вдруг тишина, Санёк! С той и другой стороны. Секунд на десять. А для меня и для тех, кто попал в засаду, – целая вечность, чтобы успеть. Я хватаю раненого, несу на броню. Механику говорю, поехали. Он мне – шансов вернуться мало. А я ему, поехали! И нам повезло… Вернулись: спасли и спаслись. Через месяц, наверное, я попал в госпиталь. В Моздок. Так, лёгкое ранение ляжки, шальная пуля. Дня через три полковник заходит и свита штабных, вручают орден, благодарят. И полковник спрашивает, как это мне удалось спасти троих ребят? А я ему возьми да скажи, что это не я, а храбрая водка выручила. Видно, он ничего не понял. С тех пор я водку храброй называю. Она помогает, и тогда помогала: дрожь унять, жалость к чеченцам заглушить, которая оборачивалась гибелью наших солдат, и в то же время проявить себя простой надписью на стене: «Чичи! Вам пиздец!» И никакой торжественности, Саня.
ДЕСЯТЬ ДНЕЙ НАЗАД
Жизнь даёт то, что ожидаешь от неё получить, а не то, чего хочешь.
Комнату наполнял тошнотворный сладковатый запах разлагающегося трупа, который пролежал в квартире, если верить бумаге, белее двух дней. Василий открыл окно, вышел в подъезд, оставив дверь открытой, чтобы дать помещению проветриться. Закурил. Затем вернулся в ненавистную ему комнату.
Напарник ходил за ним по пятам. Василий грозно посмотрел на него: сейчас Андрей был не просто неприятен ему, как эта вонь, он стал ему ненавистен.
Василий перевёл взгляд на то место, где когда-то лежал покойник (говорили, молодая девушка, убита сожителем), – полиция труп забрала, а мокрое место осталось, – задержал дыхание. Он понимал, что ему всё равно придётся мыть квартиру, работа у него такая. А Андрей, как назло, забыл респираторы.
– Что прикажешь делать, Андрюша? Вонищу эту нюхать? Ну, напарник достался!
Андрей молчал. Он чувствовал за собой свою вину. Работа – ужас, конечно, но за неё хорошо платили.
Василий вытащил из сумки бутыли со специальными моющими средствами. Ещё раз взглянул на мокрое место и, как будто в первый раз, на короткое мгновение застыл в растерянности, с чего начать, что делать?.. Решение пересечь шлагбаум как условное препятствие должно быть принято немедленно. Такая возможность даётся после внутреннего согласия с самим собой. А зрелище, подобное этому, могло стать той последней каплей, которая переполнит чашу терпения и заставит гнев вырваться наружу – и тогда Василий не сможет себя контролировать.
Так почти и произошло. Он снял резиновые перчатки с рук, швырнул на пол, оттолкнул Андрея от себя плечом, сказал:
– Сам помоешь! – И ушёл.
Андрей легко отделался: ушиб плеча и уборка квартиры в гордом одиночестве.
А Василий на следующий день был уволен с грязной, но высокооплачиваемой работы. Шеф не любил импульсивных людей.
Шлагбаум открылся за Василием. Но запах разлагающихся трупов впитался, застрял в памяти навечно, не проветришь.
МЕСЯЦ НАЗАД
Яны не было дома. Василий открыл дверь квартиры и не сразу понял, что случилось. Сначала он решил, воры. Вынесли вещи. Кругом бардак: мусор, пыль, старые газеты на паркете. Видно, воры торопились. Но, когда стал осматривать шкафы, пропали не только деньги и золотые украшения, но и гардероб жены – весь, а вместе с ним его личные фотографии, в том числе сделанные в Чечне.
В ванной комнате, куда Василий зашёл в последнюю очередь, губной помадой на зеркале было написано почерком Яны «не звони, я сменила номер».
Естественно, он позвонил. Безрезультатно.
Внутри закипела ярость. Но он оставался внешне спокойным.
Во всей этой истории Василий переживал больше всего за фотографии. Он понял, что она хотела вычеркнуть себя из его памяти навсегда. И второпях, чтобы не перебирать фотокарточки и альбомы, не терять время, – всё забрала с собой. Либо уничтожила…
– Изменщица, – взревел Василий стенам и потолку. – Расстрелять!
Он вспомнил, как после понесённых потерь все были озлоблены. С разведки вернулись казаки, привели двух пленных.
Допрос прошёл жестоко. Один из боевиков был местный, вёл себя достойно. Второй, к всеобщему удивлению, оказался русским наёмником. Сукой, одним словом. Для него приговор был один. Его привели в исполнение сразу после допроса…
Молния в сознании – и он уже здесь, дома…
Семейное болото затягивает, тонешь в нём. Жертв может быть одна, а может – и две. Жену, конечно, кто-то соблазнил, как соблазнили того наёмника, деньгами ли, идеей; Яну – может, любовью, но суть дела это не меняет, решил Василий.
Ему захотелось напиться, но в кармане не было денег даже на бутылку пива. Он позвонил Сергею.
Оставаясь человеком военным, то есть ограниченным, в хорошем смысле этого слова, Василий видел лишь то, что понимал, поэтому, выпивая, не мог учесть всех обстоятельств, происшедших с ним, говорил Сергею то, что думал.
Но его можно было детально рассмотреть в этот момент. Сергей прилагал усилия и выслушивал одну и ту же хрень несколько часов подряд. Он осознавал, что есть события, происходящие помимо человеческой воли, их нельзя предвидеть, и никто не несёт за них ответственности.
– Забудь о ней, – сказал он другу. – Забудь, и всё! Время лечит.
– Не говори, что время лечит, – возразил Василий. – Наоборот. Автобусный маршрут в первую Чеченскую компанию никто не заказывал из нас, и чем дальше по времени от тех событий я отодвигаюсь, тем больше моя плата, выше за тот проезд. И ни один человек не сможет оплатить вместо меня стоимость того билета. То же самое – и сейчас. Разницы я не вижу.
– Нет, Вася, – сказал Сергей. – Контрактником ты был, с билетом на руках, маршрут ты знал, не оправдывайся. Семейные сети ласковые, добровольные. Хотя уже, я замечаю, ты чувствуешь свою долю вины. Это нормально…
– И ты туда же…
– Я не о войне, а о тебе. Жена разрушила старую жизнь. Вот и построй новую. Сможешь?
Василий ничего не ответил. Его восприятие жизни было отрицательным, а то, что жизнь сама по себе ни плоха, ни хороша, он не знал.
ТРИ ЧАСА НАЗАД
Вдали митинговали, санкционированная истерика. Было слышно, как на рок-концерте, кто-то надрывался в микрофон, а толпа поддакивала:
– Привет бандерлогам от сетевых хомячков! Такая странная штука: бандерлогов звали, и они пришли. А где тот парень, который звал? Где тот, кто улыбался с экрана и ухмылялся – где этот человек? Вы его видите?
– Нееееет!!!
– Он здесь?
– Нееееет!!!
– Возможно, просто во времена Киплинга не было телевизора. Тогда бы сразу было понятно, кто здесь питон, а кто маленький трусливый шакал. А сейчас они с помощью своего зомбоящика пытаются сказать нам, что они действительно большие и страшные звери. Но мы знаем, кто они – маленькие, трусливые шакалы. Это так или нет?
