Басаргин правеж - Александр Прозоров

— Вечно ты страсти какие-то придумываешь, друже, — поежился боярин Заболоцкий. — Положим, не мы одни сие знаем. Да и секреты хранить умеем.

— Кто еще знал, нам неведомо, — пожал плечами боярин Зорин. — Может статься, они уже на небесах. Али договорился с ними Иоанн… А нам проще головы с плеч снести. Я бы обязательно снес.

— Хорошо, что ты не государь, друже, — ухмыльнулся малорослый боярин Булданин. — Иначе пришлось бы нам в Литву али в Крым драпать.

— Дык еще не поздно, други…

— Ты думай, чего сказываешь, Софоний. — Басарга вспомнил, что он все-таки царский подьячий. И такие беседы при нем вести негоже.

— Шучу, — мрачно оправдался боярин Зорин.

— Что хорошо, так это то, что приказ царский нас наконец-то вместе опять собрал, — расстегнул и отбросил пояс Илья Булданин. — И чужих, на диво, никого с нами нет. А казнить нас царь надумал али возвышать — дело десятое. Главное, что всех четверых.

— Ну, так чего же мы ждем? — Тимофей Заболоцкий скинул кафтан, подошел к столу. — Пусть всегда средь нас, побратимы, и хлеб будет общий, и радость общая, и слава общая, и беда одна на всех. Как эту чашу мы на всех поровну делим, так бы и судьба делилась!

Он взялся за рукояти братчины, напрягся. Сквозь влажную ткань тонкой льняной рубахи стало видно, как напряглись мышцы. Двухпудовая чаша оторвалась от стола, поднялась на высоту его роста — могучий боярин коснулся губами и стал жадно пить. Через несколько мгновений он опустил братчину обратно и отступил, отирая усы и бороду от пены рукавом.

— Ох ты! Да, крепок брат! — как всегда, не сдержали восхищения его друзья.

— Чтобы у нас всегда и хлеб, и беды, и радости, и судьба общими были… — подошел к чаше Басарга, взялся за рукояти, напрягся… Но братчина не поддалась, пришлось наклоняться к ней самому, благо хмельной мед покачивался у самого края.

— Как эту чашу на всех делим, так чтобы и судьба делилась! — подскочил к столу Илья, но, хотя за рукояти и взялся — поднимать, похоже, даже и не пробовал.

— Как чаша общая, так бы и остальное все делилось… — последним, утерев тонкие усики, к братчине подступил Софоний, но и ему в руки она не далась, пришлось пить так.

Только после шестого круга промеж побратимов братчина полегчала настолько, что Басарга начал отрывать ее от стола. Но теперь на это никто уже не обращал особого внимания. Друзья сидели за общим столом, угощаясь выставленными хозяином яствами, смеялись, вспоминали минувшие стычки и победы. И хотя соединившая их Арская башня была когда-то местом кровавого побоища, ныне о ней бояре вспоминали вовсе не с содроганием, а даже с какой-то теплотой.

— Как же так получилось, что ныне мы все по одному да каждый за себя? — удивился Тимофей. — Вроде братчину пили, в союзе над нею клялись. По обету обязаны каждую осень собираться и неделю пить без просыху! А мы уж забыли, сколько она весит и как выглядит.

— У кого служба, у кого семья, — пожал плечами Софоний.

— Ну, так мы же вместе! — сжал кулаки боярин Булданин. — Так нужно вспомнить об обете и более уж не нарушать. Снова вместе стать! Навеки!

— Как бы нас завтра государь воистину навеки вместе не свел, — мрачно ответил ему Софоний. — Подожди клясться. Утро вечера мудренее…

Государь пребывал в Москве и принял четверых бояр в думной палате кремлевского дворца, в которой до того обсуждал что-то с земскими князьями и православными иерархами. Рынды впустили побратимов еще до того, как знать разошлась, и им пришлось, поминутно низко кланяясь, протискиваться вперед между князьями, думными боярами и архиепископами. Однако слова, что услышали они от Иоанна, разом возместили все неудобства.

— Ныне оставьте меня все! — сказал царь, увидев четверку. — Желаю наедине с сими слугами верными побеседовать!

И всей знати, что за миг до этого надменно поглядывала на худородных бояр, пришлось, низко кланяясь, пятиться к дальним дверям длинной узкой палаты.

Когда толстые двери палат затворились, Иоанн поднялся с трона, приблизился к замершим с высоко вскинутыми подбородками боярам. Усмехнулся:

— Чего бороды-то выставили? Опустите от соблазна… Догадываетесь, зачем позвали?

— Нет, государь, — ответил за всех Басарга.

— И спросить ничего не хотите?

— Желаю! — встрепенулся Басарга. — Поведай мне, государь, отчего ты игумена вороватого над всеми архиереями, над всей верой православной старшим поставил?

— Не такого вопроса я ждал от вас, подьячий, — поморщился Иоанн. — Но так уж и быть, отвечу. Средь слуг своих, увы, ни единого не знаю, кто бы в казну лапу запустить не желал, о мошне своей не позаботился. Коли всем головы рубить, так ведь без слуг останешься…

После этих слов Басарга сразу прикусил язык, вспоминая о стоящем возле Михайло-Архангельского монастыря домике.

— Филипп же сей, хоть от казны доход и утаивал, однако не о личном прибытке заботился, а о благе обители древней. Он ныне здесь, а все утаенное там осталось и на благо монастыря работает. Опять же, безумным он лишь в прожектерстве своем казался, а как мастерские, заводы и дома расти начали, сие уже не фантазией безумной, сие хваткой хозяйской речется. В вере, может статься, он и не так крепок, как мученики святые, однако же верой крепкой меня московские епископы уже до тошноты умучили! Отчего монастырь не ими освящен, отчего я служу в нем без рукоположения, как вообще посмел своей волей обитель учудить, отчего живут в ней все послушники с семьями, отчего им не исповедаются и не каются? Тьфу! — мотнул головой Иоанн. — Нешто я не властен в доме моем и державе своей?! Доносят бояре многие: не иначе как бесовской пародией иерархи промеж себя обитель мою называют! Филипп же, хоть и укорил, но в безумие по сему поводу не ударился.

Царь вернулся к трону, но не сел, остановился рядом:

— Правда, и мне поступиться немало пришлось. Опасался игумен, что одною моею волей на пост свой встав, он зело зависим от меня станет. И Церковь православная уж не Богу, а мне в служение попадет. Посему пришлось с ним, ровно с купцом на торгу, урядиться, что в дела церковные я отныне ни ногой! Никак и ничем вмешиваться не стану! Прямо на бумаге соглашение сие мы с ним составили и подписями собственноручными скрепили. Он в дела мирские, государевы никак не лезет; не поучает меня, как мне во дворе собственном жить, я же в дела митрополии Русской[29] не суюсь… Доволен ли ты ответом моим, подьячий Басарга Леонтьев? Достоин ли я оказался чаяний твоих?

— Прости, государь, — склонил голову боярин, почуяв, что показное смирение в любой миг может вылиться в гнев.

— Пустое, — снисходительно простил слугу Иоанн. — Ну, коли вы спросить не догадываетесь, то сам отвечу. Добрался до Москвы брат мой старший, вернулся. Событие сие столь важное, что равного, верно, и не сыскать. Не без ваших стараний вернулся, а посему за службу верную и успешную каждого из вас землями ныне награждаю! Двоих из вас поместьями по разные берега реки Нондрус, а двоих — по берегам реки Большая Шеньга. Жалованные грамоты еще неделю назад в Поместный приказ[30] отправлены, там их можете и получить.

— Благодарим за милость, государь! — Бояре дружно поклонились царю в пояс.

— Ничего спросить не желаете? — опять поинтересовался Иоанн.

В этот раз промолчал даже Басарга.

— Вы, бояре, по совести спросить должны были, отчего я все еще на царском престоле сижу, а не брат мой сводный? — вроде даже укорил своих слуг Иоанн. — Но я отвечу, дабы слухи возможные еще в зародыше пресечь. Сказывал я, что знака свыше ждать буду, дабы волю небесную принять, побратимы, как свою? И сей знак есть! Мой брат мусульманин, веры басурманской придерживается. А в державе православной магометянину быть на троне невозможно! Посему ныне и впредь править стану я, а брат мой лишь гостем дорогим жить в державе остается…

Никто и никогда не открывает летописцам, иноземцам и простолюдинам важных тайн, судьбоносных решений, фундаментальных перемен. Поэтому никто и никогда не узнал, почему вдруг худородный костромской боярин, до того деливший малый надел с братом на двоих, внезапно взлетел чуть не в небеса, получив одну из высших должностей государства, пост постельничьего. В одночасье никому не ведомый Дмитрий Годунов оказался правителем двора, в обязанности которого было не только заведовать обширным хозяйством царя, распоряжаясь огромной казной, но и спать с государем в одной опочивальне, охраняя по ночам, держать при себе государеву печать, следить за одеждой и постелью.

Точно так же внезапно безвестный татарский царевич Саин-булат, приехавший в Москву со своею тетушкой, получил себе в удел целое княжество — Касимовское ханство, из полного небытия разом встав вровень с древнейшими русскими княжескими родами.

И тому, и другому событию в исторической науке нашлось лишь одно лаконичное объяснение: «В силу случайных обстоятельств…»