Ромео и Джульетта. Величайшая история любви - Николай Бахрошин

— Джулия, может вы, все-таки, еще подумаете? — спросил я на всякий случай.

— О чем тут думать, капитан?

— Предприятие-то рискованное…

— Рискованное, — грустно улыбнулась она. — Но ждать — еще хуже. Он забудет меня на чужбине, и я умру.

— Ромео? Вас? Свою жену перед Богом?!

— Забудет, капитан, я чувствую, — твердо сказала она. — Он ведь еще совсем ребенок — что видит перед глазами, про то и помнит.

А он, между прочим, был на три года старше ее…

Словом, она быстро договорилась обо всем с отцом Лоренцо.

А мне оставалось лишь хмурить брови и мучиться дурными предчувствиями.

— Ага, мой капитан, ты все-таки придумал! — восхищенно воскликнула Розалина.

Утром, когда глашатай объявлял со ступеней муниципалитета последние городские новости, в числе прочих было объявлено о внезапной кончине девицы Джульетты, дочери почтенного Николо Капулетти.

Вскоре вслед за этим, понимая женскую жажду знать обо всем, я не замедлил нанести визит моей красавице.

— Не понимаю, о чем ты, прелестнейшая… — я лукаво улыбнулся в усы и развел руками. — Мы, смертные, к сожалению, не властны над самой смертью… Безвременная кончина девицы Джульетты — такой удар для ее почтенных родителей!

— О!.. Я люблю тебя, мой Умберто!

Розалина бросилась ко мне в объятия и мы с ней занялись… Ну, словом, не разговорами.

А Джульетту похоронили на следующий же день. Жара все еще стояла в Вероне, по такой жаре с похоронами не затягивают.

Горе родителей было беспредельно. Синьора Капулетти, говорливая, шумная, резкая на слова, стала в один момент безмолвна как статуя. Лишь смотрела прямо перед собой, но, похоже, никого не видела. Николо Капулетти словно бы еще согнулся, став ниже ростом. Постоянно бормотал сам себе о каких-то подсвечниках, которые, якобы, кому-то должен. И сам же себе обещал, что теперь их, будет столько, что и солнце уже не понадобиться.

Какие подсвечники, какой чудак дает в долг подсвечниками? — удивлялись все. Но — понятно, такое горе! Тут недолго прийти в телесное и умственное расстройство. Последний ребенок в семье, единственная наследница и надежда на внуков…

Церемония получилась пышная. Но я не буду ее описывать. Рассказы о траурных церемониях обычно не доставляют удовольствия почтеннейшей публике, как бы торжественно они не производились. Не любим мы напоминания о том, что наш земной путь конечен и краткосрочен…

Припомню лишь, что в толпе шептались, что на семью Капулетти словно рок обрушился. Сначала — Тибальт, племянник, а теперь и дочь… Ох, бедняги, прогневили Бога чрезмерной роскошью, балы закатывали по ночам, когда все приличные люди спят… Вот и послал Он им испытания, что ж удивляться… А девица-то! Юная, свежая, роза нераспустившаяся… Лежит в гробу, как живая… Словно и тлен ее не касается, чисто ангел…

Когда до меня доносились подобные шепотки, я невольно вздрагивал и оглядывался.

Впрочем, настроение было приподнятое. Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, я ведь тогда почти поверил в счастливый исход событий!

Как вы знаете, сеньоры и сеньориты, авторы пьес делят свои сочинения на комедии и трагедии. Пошло это из глубокой древности, еще со времен первого греческого театра. Бытует мнение, что именно такое деление способствует большему успеху у публики. Мол, уважаемый зритель заранее знает, какое зрелище он будет смотреть, и, соответственно, хохотать ему или проливать слезы.

Может, оно и так, не спорю. Может, зритель настолько глуп, что смеется и плачет лишь по указке. И в этой определенности ему куда легче расставаться со своими монетами… Только я твердо убедился в одном — в жизни трагичное и смешное никогда не делятся между собой, переплетаясь порой так тесно, что их не сразу и различишь.

Так, рассказывали мне верные люди, которые в свою очередь слышали рассказы не менее надежных господ, великий германский император Фридрих Барбаросса не утонул в реке во время купания. Это впоследствии объявили именно так, чтоб не возникало лишних вопросов. А император и завоеватель был еще жив, когда его вытащили из воды, просто находился без сознания. Преданные советники начали его оживлять и делали это с такой интенсивностью, что ухайдакали до смерти…

Вот и ответьте мне, уважаемые дамы и господа, чего больше в кончине германского героя — трагичного или смешного? То-то, я тоже затрудняюсь ответить…

Нет, пусть авторы делят свои сочинения, как хотят, вытягивая из кошелей публики серебро и медь (понятно, что лицедеям никогда не платили полновесным золотом, и вряд ли когда-нибудь это случится!) а я останусь при своем мнении. И расскажу, как отец Джузеппе добирался к Ромео в Мантую, не затушевывая ни одной из этих двух противоположностей — ни трагичного, ни смешного.

Как говорили потом, чума ему помешала… В постель ему Старуху Чуму! Запомните, летом 1302 года никакой чумы в окрестностях Вероны не было. Ее вообще не было тогда в Италии, Черная Смерть пришла в наши земли куда как позже. А помешало ему…

Да, в общем, ничего ему не мешало!

Ранним утром, как только пробил час открыть городские ворота, я сам выпустил отца Джузеппе из города. И смотрел, как он бодро потрусил по камням дороги на своем вислоухом ослике с забавным именем Кролик.

С первого взгляда он показался мне человеком вполне надежным. Коренастый, с плотным брюшком, простым, открытым лицом и часто мигающими глазами-бусинками под нависшими веками. Во рту его оставалось всего три-четыре зуба, но это не мешало ему заразительно похохатывать. Думаю, вы встречали такой тип людей — сельский священник, не превосходящий свою заскорузлую паству ни образованностью, ни быстротой ума, зато малый честный и порядочный по натуре. Когда-то отец Лоренцо избавил его от головных болей, чуть не замучивших беднягу до смерти, и с тех пор этот падре уверовал в моего друга как во второго Спасителя.

От Вероны до Мантуи, чтоб вы знали, двадцать римских путевых миль. Это, на современный лад, те же самые двадцать лиг. То есть — сорок тысяч шагов взрослого человека. Понятно, хороший пешеход, выйдя с рассветом, пройдет это расстояние к вечеру. Имея выносливого ослика — еще быстрее. Ослы, известно, шагают не так скоро, как кони, зато могут идти бесконечно и без остановок.

Отец Джузеппе добирался больше двух дней. Как ухитрился? Мне тоже было потом удивительно. А причина оказалась в том, что темный, кожаный мех с вином, врученный ему в дорогу отцом Лоренцо вместе с кое-какой провизией, очень быстро начал нагреваться под жарким солнцем.

Только представьте себе — ясное, чистое утро, светит солнце, вьется среди рыжих холмов укатанная дорога, зеленеют рощи, божьи птахи и прочая живность щебечут, стрекочут и порхают без всякой заботы… И среди всего этого божьего великолепия трусит на ослике отец Джузеппе. Радуется жизни, думает свои нехитрые мысли и вдруг чувствует, что ягодицам его становится все теплее.