Священная земля - Барбара Вуд

Тогда брат Лео остановился и обратился к святому:

«Отец, научи меня истинному блаженству».

И святой Франциск ответил:

«Если когда мы придем к церкви Богоматери Царицы Ангелов, промокшие под дождем и дрожащие от холода, заляпанные грязью и ослабшие от голода, мы позвоним в колокольчик у ворот, и выйдет привратник, и мы скажем ему, что мы двое из братьев, а он разгневанно скажет, что мы лжем, что мы самозванцы, обманщики, ворующие у бедных их подаяние, и оставит нас на улице под снегом и дождем, где мы будем страдать от голода. И если, когда мы постучим во второй раз, привратник прогонит нас тумаками. И если из-за сильного мороза и голода мы постучим снова, со слезами упрашивая привратника впустить нас, и если он собьет нас на землю, изваляет в снегу и изобьет палкой, если мы примем все эти удары, жестокость и несправедливость с терпением и радостью, думая о мучениях Славного Господа Нашего, которые мы разделим из любви к нему, — вот это, брат Лео, будет истинное блаженство».

Тереза лишилась дара речи.

— Когда святой Франциск умер, — печально добавил Фелипе, — он был почти слепым из-за того, что пролил много слез за всю свою жизнь.

— Ваш бог хочет, чтобы вы всю жизнь плакали?

— Святой Франциск был призван Господом нести бремя Христа в своем сердце, прожить свою жизнь, как ее прожил он, проповедовать слово Божие. Воистину он был мучеником в деяниях своих. Святой Франциск искал позора и презрения из любви к Христу. Он радовался, когда его презирали, и горевал, когда хвалили. Он странствовал по земле, как пилигрим и чужестранец, не неся с собой ничего кроме распятия. Я хочу быть таким же, как он. Я хочу быть таким, как брат Бернар. Когда он прибыл в Болонью и дети на улице, увидев, что он странно и бедно одет, смеялись и издевались над ним, посчитав его сумасшедшим, он принял их насмешки с великим смирением и великой радостью из любви к Христу. Ища еще большего унижения, брат Бернар отправился на рынок, уселся там, и, когда большая толпа детей и взрослых собралась вокруг, сорвала с него одежду и напала на него, швыряя камни и грязь, брат Бернар молча покорился, на его лице было выражение высшего блаженства, и несколько дней кряду он возвращался на то же место, чтобы получить те же оскорбления, пока однажды горожане не задумались и не сказали: «Должно быть, этот человек — великий святой». Я хочу быть как они, — рыдал Фелипе. — Но, чтобы стать великим святым, я должен найти смирение в сердце. Как я могу жаждать величия и в то же время обладать смирением? Это мое мучение! Грех гордыни и тщеславия лишает меня истинного блаженства.

С тревогой Тереза подумала: болезнь бушует не только среди моих людей, она поразила и белого человека. Значит, она растворилась в земле и воздухе, в растениях и воде, и ее требуется изгнать прочь. В мире снова должно воцариться равновесие.

Она протянула ему руку.

Фелипе послушно пошел за ней. Они взяли мула и поехали по залитой лунным светом дороге на восток от миссии, мимо смоляных ям и болот, пока не очутились у подножия гор, которые отцы назвали Санта-Моника. Оттуда во тьме они добрались до наваленных друг на друга валунов с символами ворона и луны, и там Тереза сказала, что дальше нужно идти пешком. Чувствуя притяжение силы, с которой он был не в силах бороться, Фелипе покорно следовал на ее зов, настолько погрузившись в свою боль и страдания, что не задумывался над тем, куда и зачем его несли собственные ноги.

Когда в каньоне им повстречался гремучник, Фелипе отпрянул в страхе, но Тереза велела ему идти спокойно, и тогда змея не тронет их.

— Он наш брат и позволит нам пройти, если мы отнесемся к нему с должным уважением.

И в самом деле, они тихо прошли мимо, а змея уползла восвояси.

Когда они подошли к пещере, Тереза прошептала:

— Это святое место. Здесь ты обретешь исцеление.

Сначала в качества подношения она положила цветы на древнюю могилу, объяснив Фелипе, что, приходя в пещеру, надо всегда приносить дары Первой Матери. Потом она собрала небольшой костер и разожгла его с помощью своего огнива. Когда она бросила собранные в саду темно-зеленые листья в огонь, то сразу же поднялся дурманящий дым, покалывавший нос Фелипе ароматом марихуаны, которую он выращивал для лекарств. Огонь высветил символы, нарисованные на стене, и Тереза поведала Фелипе историю Первой Матери, в том виде, как она рассказывалась ее матерью и матерью ее матери.

Фелипе молча слушал, разглядывая странные символы на стене, и спустя некоторое время ему показалось, что боль немного отступила, и он почувствовал небольшое облегчение своих мучений.

Когда дым заполнил пещеру и в ней стало тепло и уютно, Тереза, теперь называвшая себя Марими, продолжая повествование об истории своего племени и повторяя по памяти мифы, доставшиеся ей от прошлых поколений, начала медленно снимать одежду, которую ее заставляли носить отцы: блузку и юбку, исподнее, обувь, пока не предстала перед Первой Матерью в своем естественном облике.

И это вовсе не шокировало молодого монаха, что-то внезапно изменилось. Фимиам наполнил его ноздри, голову и легкие, начала действовать целительная сила, и он уже не видел ничего странного в том, что стоял в древней пещере рядом с обнаженной индейской девушкой, слушая истории, которые в другом случае назвал бы отвратительным язычеством.

И спустя какое-то время, внимая ритмичному голосу, он ощутил ритм внутри себя, словно его пульс и дыхание, даже нервы и мускулы реагировали на произносимые нараспев Терезой слова. Не подозревая об этом, брат Фелипе сбросил с себя робу, сандалии и набедренную повязку и тоже остался перед Первой Матерью в скромной наготе.

С освобождением от тяжелых шерстяных одеяний, он почувствовал, как шоры спали с его глаз и оковы отвалились от ног. Он ощутил внезапную легкость, о которой никогда и не смел мечтать. Он почувствовал, что улыбнулся.

И потом что-то прикоснулось к его коже, словно крылья, словно шепот. Он зачарованно смотрел на смуглые пальцы, гладившие шрамы от старых ран на его плоти. Глаза Терезы наполнились слезами, когда она увидела иссеченное тело Фелипе, ребра и кости, свидетельство того, что в своем ежедневном поиске экстаза он изводил себя голодом и причинял себе боль. Как жестоко обращались с этими руками и ногами! Какими синяками покрыта его бледная кожа!

— Мой бедняжка Фелипе, — всхлипывала она. — Как ты страдал.

Она обняла его и прижала к теплой груди. Он зарылся лицом в ее волосы, обвил ее руками и крепко прижал к себе. Он ощущал, как ее слезы стекали ему на грудь. Его собственные слезы капали ей на голову. Они рыдали вместе, держа друг друга в жаре мистического дыма.