Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

— Вы так думаете?

Он вздохнул.

— Я не могу ничего сделать. У меня нет такой власти… Ни у кого ее нет. То, что здесь происходит… то, что пробудилось в этом месте… оно неуправляемо. Если моя мать вам действительно все рассказала, вы должны это знать.

Сюзи кивнула.

— Я действительно это знаю. Но это не значит, что я в это верю. Прекратите терпеть. Покончите с этим как можно скорее. Потом уезжайте. Вы никогда не будете счастливы здесь. Чем скорее вы покинете Лавилль, тем будет для вас лучше. Вы будете далеко… Вы будете свободны.

Глядя на нее, Ле Гаррек убеждался, что вид и манеры обычной старой дамы обманчивы. В ее глазах отражались холодный ум, жесткая воля и решительность тех, кому больше нечего терять.

— Я ничем не управляю…

— Это вы так думаете. Вы ошибаетесь.

— А вы сами что собираетесь делать?

— То, что собиралась сделать ваша мать. Найти ребенка.

— Ребенка? — переспросил он. — Какого ребенка?

Она нахмурилась. Потом указала согнутым пальцем на конверт, который он держал в руке.

— Этот ребенок обладает властью, которой у вас нет. Прочтите. Он должен быть где-то рядом. Он разбудит пламя Стрельца, которое в вас дремлет.

Несколько секунд Ле Гаррек смотрел на конверт, а когда поднял глаза, Сюзи уже шла по аллее к выходу. Он проводил взглядом ее хрупкий силуэт, скользящий мимо крестов и памятников. Затем она окончательно скрылась в тумане.

Перед тем как уйти, он в последний раз взглянул на эпитафию, высеченную на надгробном камне:

Глава 26

— кто ты?

— Я ведь уже сказан тебе, Бастиан. Я Жюль. Жюль Моро.

— это невозможно

— Почему?

— жюль умер, ему было полтора года, он не умел ни читать, ни писать, ни говорить…

— Я знаю, что Жюль умер. Я Жюль. Я попал под машину. Под «Мерседес»… Темно-синего цвета. Я уверен: каждый раз, когда ты видишь такую машину, ты думаешь обо мне. Я уверен, ты говоришь себе: если бы только я успел что-то сделать! Но в сущности ты прав: я не совсем Жюль. Я — его дух. Я как все дети, которые умирают. Маленькие дети. Какая-то часть меня продолжает жить.

— где ты?

— Совсем близко… Рядом с тобой… В тебе. Повсюду. Я и другие.

— другие? какие другие?

— Другие дети из Лавилля-Сен-Жур. Их много. Мне бы не стоило быть здесь, но… так нужно. Мне нужно было прийти. Вместе с остальными.

— зачем?

— Ради тебя. Я пришел ради тебя.

— я не понимаю.

— А мне кажется, что понимаешь.

— откуда мне знать, что ты жюль?

— Дай-ка вспомнить. Вот: когда тебе было два года, мама поскользнулась в ванной и упала — с тобой на руках. Пытаясь защитить тебя, она сломала себе ключицу. Это, скорее всего, тебя и спасло — иначе бы ты получил как минимум сотрясение мозга… И еще: твой персональный рекорд в Top Spin — 680 очков. Но ты больше не играешь с тех пор, как я умер… то есть почти не играешь. Среди твоих магических карт есть две очень редкие и дорогие. На одной из них — птица-рух, на другой… а вот не помню. Забыл. Мама перестала рисовать после моей смерти. Единственный раз она попыталась что-то нарисовать, а потом порезала холст. Но теперь ей лучше. Она снова рисует. У тебя новая подружка в лицее. Ее зовут Опаль. Она хорошенькая. Очень. Ты сидишь в комнате, где на стенах висят пять маминых картин. На столе перед тобой — папина ручка «Монблан», которую тебе запрещено трогать. Ты все еще здесь?

— да

— Хочешь другие примеры?

— НЕТ!

— Не сердись. Я не хочу, чтобы ты на меня сердился. Я с тобой. Я всегда с тобой. И я, и другие.

— зачем ты вернулся? зачем со мной говоришь?

— Ты же мой брат. И потом, я хотел сказать тебе кое-что…

— что?

— Ты принадлежишь этому городу. Лавиллю Сен-Жур. Поэтому ты здесь. Ты это знаешь, не так ли?

— нет

— Уверен, что да. Ты ему принадлежишь. Лавилль Сен-Жур хочет тебя. И он тебя получит. Но не бойся. Все будет хорошо. Пусть все идет, как идет. Пусть тебя ведет твое собственное чутье. Оно всегда приведет тебя в надежное место…

— …и я уверена, что Опаль сейчас расскажет нам, почему Мариус уехал и оставил Фанни… НЕ ПРАВДА ЛИ, МАДЕМУАЗЕЛЬ КАМЕРЛЕН?

Ученица подпрыгнула на месте. Одри, прохаживаясь по классу, уже несколько минут следила за ее маневрами. Сначала Опаль нацарапала на клочке бумаги записку и, скатав ее в шарик, бросила на пол возле парты Бастиана Моро. Тот, прочитав записку, отрицательно покачал головой. Но Опаль не унималась и продолжала гримасничать: округляла глаза, хмурила брови, изображая озабоченность… Наконец Бастиан сдался: пригнувшись к парте и укрывшись за подставкой для книг с раскрытым на ней учебником, он достал из тетради сложенные вдвое листки бумаги, сложил их вчетверо и перебросил Опаль.

Девочка уже развернула листки, когда Одри резко оторвала ее от чтения. Ученица густо покраснела — это был яркий пурпурный оттенок, свойственный только рыжеволосым людям.

— Э… я…

Одри спокойно приблизилась к ней, по пути заметив отчаянное выражение лица Бастиана и внимательный взгляд Манделя.

— Я хочу посмотреть, что ты так внимательно читаешь… Это, судя по всему, гораздо интереснее трилогии Марселя Паньоля?

Прекрасные зеленые глаза Опаль широко раскрылись, в них промелькнула паника, и это усилило любопытство учительницы, хотя одновременно вызвало и легкую тревогу. Опаль взглянула на листки, потом на Бастиана, словно спрашивая: что делать? Но от мальчика было бесполезно ждать ответа: он выглядел совершено растерянным.

— Или ты сама прочтешь нам это вслух, чтобы все могли услышать? — спросила Одри, не повышая голоса.

Тяжелый вздох. Злобный взгляд с обещанием мести. Захлопнутая книга. Протянутые листки.

Одри медленно развернула их. Первые же строчки глубоко поразили ее: жюль умер, ему было полтора года, он не умел ни читать, ни писать, ни говорить… — Я знаю, что Жюль умер. Я Жюль. Я попал под машину. Под «Мерседес»… Темно-синего цвета. Я уверен: каждый раз, когда ты видишь такую машину, ты думаешь обо мне.

И дальше:

Мне бы не стоило быть здесь, но… так нужно. Мне нужно было прийти. Вместе с остальными.

Одри боролась с желанием продолжать чтение — чтобы не добавлять себе лишних проблем. Она узнала распечатку интернет-диалога в ICQ. Жутковатого диалога, если учесть, что как минимум один из участников был мальчиком двенадцати лет…

Я Жюль. Я попал под машину.

А что говорила Каролина Моро о смерти своего второго сына?.. С ним произошел несчастный случай… Он попал под машину… Значит, речь шла о брате Бастиана?

жюль умер, ему было полтора года, он не умел ни читать, ни писать, ни говорить…

Она вздрогнула. Потом снова сложила листки. Быстро обернулась к Бастиану и успела заметить в его глазах то же самое выражение, что и после привидевшегося ему кошмара.

Она вернулась к своему столу и попыталась продолжать урок: «Итак, сейчас я расскажу вам о причинах, побудивших Мариуса уехать…» — но мысли ее были далеко. Она любила свою работу и пыталась увлечь учеников литературой, для чего разнообразила программу, вводя в нее темы «Дружба», или «Война», или «Детство», — это казалось ей более интересным, чем сухой анализ того или иного текста. Но сейчас она говорила почти автоматически.

Жюль умер… Я Жюль…

Продолжая говорить, Одри снова перехватила взгляд Манделя — в его глазах сквозило необычное для него спокойствие, и вообще вся его былая нервозность словно куда-то подевалась. Он смотрел на нее уверенным взглядом человека, который знает.

Что вообще происходит в классе?

Одри понимала, что какие-то элементы головоломки от нее ускользают. Она не найдет объяснения до тех пор, пока не выяснит, как фирма «Гектикон» стала поручителем Бастиана при зачислении в лицей. До сих пор Одри мало что узнала, и все нити вели к Антуану. Но в последнее время она избегала Антуана и не отвечала на его звонки и эсэмэски. Однако сейчас ей как никогда важно было узнать причины зачисления Бастиана Моро в «Сент-Экзюпери».

Собирая вещи после урока, она краем глаза наблюдала за Опаль и Бастианом. Девочка выглядела смущенной. Она что-то говорила Бастиану, который молча укладывал книги в рюкзак, видимо, не желая ни о чем разговаривать в присутствии учительницы.

Когда он был уже у двери (Опаль вышла чуть раньше), Одри его окликнула. К этому времени класс почти опустел. Плечи Бастиана на мгновение приподнялись, как при глубоком вздохе. Потом он с обреченным видом, словно осужденный на казнь, подошел к ее столу. Бастиан выглядел почти комично — в джинсах не по росту, с бессильно повисшими, болтающимися руками. Но у Одри не было никакого желания смеяться.